Людмила Захарова - Осколки мозаики. Роман-фэнтези

• Название: Осколки мозаики. Роман-фэнтези
• Автор: Людмила Захарова
• Жанр: Русское современное
• Год: 1990—2017
• ISBN: 978-5-4485-3413-3

Мозаичная картина мира рассыпалась на мелкие и крупные, острые и сверкающие осколки. Ваше право заглянуть в калейдоскоп своих сомнений или вновь собрать свою картину из этого крошева. Для гурманов слова.

Мой первый роман «Осколки мозаики» снился больше года. В 1989—90 гг. я не знала жанра — фэнтези. Точнее, это сновидческая литература, — автор записывает увиденное, а не сочиняет, как принято. Зачем это явилось мне, — одному Богу известно. Отлежавшись более четверти века, книга пожелала быть.

Сновидческая литература. Для гурманов слова. 18+ Иллюстратор Андрей Геннадьевич Яковлев.

---

Невероятно, не было ни дождя, ни ветерка с Невы – непривычно сухо. Безоблачно переглядывались луна и солнце: вкрадывались вдохновенные белые ночи. Поневоле одежды становились прозрачней, мадам Беззаботность предложила чудную вуалетку, которая все реже прятала взор графини, отменившей осторожность, что привело к нечаянным визитам. Их следовало возвращать, дабы не обидеть славную подругу Вежливость. Соблюдая придворный этикет, балов не избежать, как и прочих загородных увеселений. От кареты, предложенной мадам Необходимость, она отказалась. Пыльно и долго. Поезд идет по удобному расписанию.

Кокетливыми чепцами в остреньких зеленых кружевах провожают на Гатчину самостригущиеся ивы, сбрасывающие зимой коготки лишних слов, уже выцветших к лету и сейчас сокрытых травой. Любимая поговорка папа: «Главное – вовремя спрыгнуть с поезда, идущего в пропасть», – пришлась бы как нельзя кстати. Рельсы почти сходились, движение с едва ощутимым разрывом абсурдно. Два поезда набирают скорость, странно обтекая пригородные платформы с двух сторон. «Не может быть: параллельные не смыкаются»! – стучит в висках. Соглядатаи в попутно скользящем вагоне утомили соседской назойливостью. Алфея вышла. Ничего страшного не произошло, почти поцеловавшись, они разминулись, резко отвернувшись составами.

Графиня вернулась, но не обнаружила свое купе, новые спутники указали ей на «ее место», заметив замешательство (обычно несвойственное), словно именно она и именно от них выходила в курительную и ресторан. Удивляться поздно, оказавшись в чужом городе без багажа (необходимого скарба изжитых эмоций, что везла в подарок), ушедшего в неизвестном направлении, – только серебристо защелкнувшаяся сумочка в руках. Куда девается неотвязная няня Правда, выжившая из ума приживалка, которую никогда не сыскать в нужный момент. Она умеет смутить пылкие взгляды юнцов, не нуждавшихся в ее строгом оке – достаточно других, но где ее прыть, когда теряется равновесие, когда она нужна как матушка Вера? Сокрушаться поздно, старушка запамятовала обязанности. Раздражение улеглось и объявившаяся няня невзначай роняет то, что было крайне важно – как вера, надежда, любовь, но с опозданием в целую вечность.

– Где тебя нечистый носит? Скажи, как называется шар, слепящий цветными искрами, слетающими снегом на головы зевак? Что означает кружащийся волчок, оттолкнувший дощатый купол в старом цирке моего детства, выросшего в полую планету моей реальности? Факир застелил полость шара травяным ковром, чтобы не услышать многого. Мне бы нравилось жить здесь, но я устаю. Зрители продолжают приходить сюда, не подозревая о моем существовании. Все видят зеркальные осколки, отражающие свет. Чей свет, няня? Целый мир неизреченных сущностей отражает нападки ослепленных, тех, глазеющих снизу. Они лишние – как чуждый мне город. Ты забыла, старая, что я путешествую инкогнито, что я неслучайно оказалась здесь? Никому не позволено вмешиваться в мои дела. Где несносный Факир, живущий этим фейерверком?!

– Час пробил, сударыня, – свита испуганно присела в реверансе.

8. Час пробил

Семья спешно съехалась в Питере.

– Уехать бы Вам, княгиня, – граф обомлел от обмолвки. – Прошу простить великодушно. Я только хотел уведомить Вас, графиня, что… —

Ком обреченной нежности не тает в горле. Не в силах более осознавать предстоящую потерю, мучимый умом и сердцем граф зрелым размышлением понимает заблуждение, увлекающее их к катастрофе. Господи, как же она была права, указуя преступность безумных идей – заблуждений великих, когда события оживают джином из сказки. Серебряный аксельбант сверкает слезами подступающего раскаяния, за ними хаос, безнадежный хаос и кровь…

– Снег, иней, как чисто и светло, милый. – Она прервала молчание. Выходя из кареты, ткнула зонтиком под ноги. Ямка в гнусном крошеве и следы, затопляемые уличной сукровицей, осеняют графа прозрением запоздалым. Тревожный озноб засквозил им в лицо. Он впервые увидел страх в очах ея, зазвеневший хрустальной сосулькой, сорвавшейся на крыльцо. Страх?.. Нет, то – ужас! Ужас неслыханного произвола реальности, только сейчас – при обмолвке, им обнаруженный и понятый нутром, да так, что лучше бы и не родиться, не жить, не знать своей единственной. Ненасытный демон требует жертвы, уже опрозрачневшей от неминуемости и столь явственно отдаляемой. А, впрочем, так и так – погибель. Но ей! Как можно ей? Он сразу поднялся к себе: недосягаемые образа, теплится лампадка.

– Неужель, Господи, я ведь верил, верил и ведал, что творю! Чьими молитвами, Господи, Боже всемилостивый, ступаем на адские жернова. Пылает камин, прислуга еще покорна и кучер нестроптив, но насторожен, еще… сколь еще дозволено одним воздухом дышать, сколь еще не отнимешь неделимую благость близких душ? – Граф ошалевает от бессилия произнесть…

Графиня коснулась плеча, невозмутимо приглашая к позднему ужину. Искрит шампанское, и розы источают благоухание, уверяя в незыблемости порядка, пренебрегая сумятицей душ человеческих. Возлюбленная оживленней и словно бы радостней, чем в их юные годы. Привычная молчаливая беседа угаданных жестов и взглядов. Их окрестили роковой парой, идеально слившейся воедино, а прочее – игра. Игра света: маски и маски. Нет, она не примет иной участи, еще возможной некоторую пору. Леденящую прохладу где-то в левой груди никак не залить, не унять, не замолчать.

– Извольте, водочки, сударь, – звонкий голосок гимназистки, беззаботной и мудрой. —

Годы минуют ее – как хороша! Граф любуется супругой, отвлекаясь на проказы, забывает гнетущую боль предчувствия – тоску, объявшую мир, лишь кажущийся прежним, как забытое лето в обмороженных зеленых кронах родового парка.

– Богиня вдохновения, восхитительница ангелов… – Граф шепчет, лукаво заплетая излишнюю бодрость выпитого в не очень изысканные комплименты, на которые он не был ловок, как многие в свете, язвительно сгоравшие от зависти.

Но он предпочитает говорить глупости, пугаясь каждой вздрагивающей минутной стрелкой на старинных часах, которые вот-вот пробьют свое жуткое бремя. Тревога прячется крапленой картой в колоде, вечер разыгрывается, ставки крупнее всех фамильных бриллиантов или… Вдруг это нелепая ссылка на сон – кошмарный сон наяву? Он не находит в памяти ни одного вечера, где бы они так веселились и только для себя. Гостей нет, да теперь уж не затевают балов и приемов. Упоение каждым мгновением, упование на драгоценную отсрочку. А вдруг незначительный случай переменит волю?

Они танцуют самозабвенно, сменяя друг друга у рояля, забыв о клавишах, сближаются в мазурке под неслышные па, уносятся в вальсе отчаянного восторга. В смутном золоте свеч колеблется эхо полуночной залы, восхищение устроенным шумом утопает в звоне фужеров и всплесках ладоней: «Ах, браво-браво, граф»! – Из затаенных глубин души, радуясь изречению вслух, слова исторгаются с наслаждением. И это прекрасно! Обретает голос сокровенное, ведомое лишь во сне, что так умиляло батюшку на исповеди и радовало матушку («то, голос сердца, дети мои, то ангел любви образует вас, верьте, верьте друг другу…»). Снисходившее к ним обоюдное откровение, высказанное сначала в шутку и с громким смехом, не рассыпается на бессмысленные звуки – не остужает чувств, а вселяет надежду – надежду на спасение. Государыня не попустит…

Военный мундир к лицу и легкий багаж прикручен к пролетке, хрипят нетерпеливые кони. И голос призывный трубы знает почти наверняка, что граф защитит свою ненаглядную. Прощаясь, она смело поправит его.

– До встречи, до скорой, возлюбленный!

И он безбоязненно смеется, и верит в свой единственный шанс.

– Сударыня, я не хотел бы видеть Вас вдовой. За Вами князь, прощайте! —

Смутившийся князь пожал локоток.

– Графиня, я скоро отъезжаю. Город пуст, все зависит от Вас. До последнего я Ваш покорный слуга. Ваш супруг просил меня… —

Солнце заскользило над парком, трогая оцепеневшие силуэты на мраморе проводивших ступеней. Очнулась улыбка графини.

– Благодарю, милый князь, я остаюсь. Я дома, кто посмеет тронуть? Премилая весна задалась, все образуется. Пойдемте в гостиную, что ж горевать? – Слова звучат утверждением, а не вопросом.

Смахивая слезы, Матренка охает в голос. Грустная медлительность прошуршала по мозаике паркета, оттаивая в нежности Шопена. В бессильном гневе князь отмахнулся от ожидавшего его кучера и последовал за графиней. В подкатывающих к горлу аккордах все яснее различая приближение герцогини Трагедии, чей триумфально-фатальный бал, вероятно, уже назначен… Вспорхнула белая ажурная накидка на волосах пианистки, играющей самозабвенно и, не замечая нот, любезно перелистываемых великой княгиней Разлукой, одарившей князя сияющей улыбкой. Времена, где друзей не ждут, заполучили власть…