Анатолий Галущенко - Страна контрастов. Мемуары разработчика ядерного оружия СССР

• Название: Страна контрастов. Мемуары разработчика ядерного оружия СССР
• Автор: Анатолий Галущенко
• Жанр: Прочая документальная литература

Будни – работа над самым мощным оружием в истории человечества, способным уничтожить мир. Выходные – копание на 6 сотках, чтобы прокормить семью. Блеск и нищета советской сверхдержавы, отраженные в судьбе незнаменитого человека. Повседневная жизнь секретного центра ядерного могущества коммунистической империи.

---

Лет через 40—50 на терриконе появляется растительность. Например, террикон шахты №5, который до середины 50-х годов был действующим, сейчас до самой вершины покрыт зарослями белой акации.

А для работы шахты образовывают новую «кучу». Поэтому нередко около старых шахт можно видеть по два—три террикона.

Терриконы местным жителям приносят и вред, и пользу. Какой вред? Они существенно портят экологию. В процессе горения выделяется газ с далеко не ароматным специфическим запахом. Ветра-суховеи, которые нередки на Трудовских, подхватывают с терриконов красноватую пыль и довольно больно секут лицо.

Террикон бывшей шахты №5. 2008 год. Фото автора

Большую опасность представляли огромные валуны породы, несущиеся по склону террикона после опрокидывания вагонетки на его вершине. Когда я учился в начальной школе, дорога туда и обратно проходила по подножию террикона шахты №5. И вот первоклашка, подойдя к террикону (в то время не принято было взрослым провожать и тем более отвозить малышей в школу), должен был безошибочно оценить, успеет ли он пробежать метров 150 в безопасное место до того, как вагонетка доедет до головки террикона и из неё полетят камни?

У подножия террикона шахты №5 находилось множество маленьких глинобитных халуп бедного люда. Это место называлось «ворстрой», то ли потому, что незаконно построены домики, то ли потому, что ворья там было много, – точно не знаю. «Ворстрой» образовался давно, до войны, когда террикон был далеко. Позже рядом со старым начал расти новый террикон, который подступил к самым домикам «ворстроя». У жителей другого жилья не было, они вынуждены были из летящих к ним камней выкладывать у своих домов высокие заградительные стены. Битва эта кончилась тем, что власти ликвидировали «ворстрой», а людей переселили в нормальное жильё. А случилось это в начале 60-х, после того, как взорвался террикон шахты №7. Были человеческие жертвы, огромная масса выброшенной взрывом породы засыпала железную дорогу к шахте №5-бис.

Какая польза от терриконов? Сейчас не знаю, а в тяжёлое послевоенное время польза была, и для многих людей – весьма существенная.

Террикон был источником различных материалов. На нем выбирали камни из неразлагающихся со временем пород для строительства фундамента домов. Так делал и мой отец, и многие другие.

Вместе с породой на террикон попадало немного угля и деревянных стоек (столбики примерно метр двадцать длиной и 10 сантиметров диаметром), которые использовались в качестве крепи в шахтных выработках. Люди поднимались на террикон и ждали в безопасной зоне момента выброса породы с вагонетки. Как только камни пролетали, быстро пробирались на то место, куда падала порода, выискивали и подбирали кто куски угля в мешок, кто стойки. При этом нужно было не прозевать и успеть ретироваться до следующего выброса породы. Собранные стойки использовали при строительстве домов, сараев или продавали. Угля для собственных нужд было достаточно – шахта снабжала семьи своих работников. Собранный на терриконе уголь предназначался в основном для продажи сельчанам. Подводу угля продавали за 110 рублей. В то время килограмм мяса стоил примерно 2 рубля, следовательно, на 110 рублей можно было купить примерно 55 килограммов мяса. Если сейчас цена килограмма мяса 350 рублей, получается, что прежние 110 рублей эквивалентны нынешним российским примерно 19000. Не так уж много, если принять во внимание, сколько и какого труда стоила эта подвода угля.

Однажды летом, в конце 50-х годов должен был приехать на Трудовские председатель Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорный. Началась лихорадочная подготовка – как обычно, по пути его следования убирали мусор, красили заборы. Трудней всего было решить проблему приведения в порядок двадцати километров дороги от центра Донецка до Трудовских. Дорога была совершенно разбита, сплошные ямы и ухабы. Для выполнения нормального ремонта не было ни времени, ни средств. И тогда решили всю дорогу, с колдобинами вместе, покрыть слоем породы со старого террикона шахты №12. Перевезли породу на дорогу, разровняли бульдозерами, укатали катками. Получилась ровная дорога с красно-коричневым покрытием. К приезду большого начальника успели! Но он не приехал. Через одну—две недели порода на дороге под колёсами машин превратилась в мелкую красную пыль, поднялась в воздух и осела на свежеокрашенных заборах и домах, а колдобины предстали в первозданном виде.

Были попытки использовать минеральный материал старых терриконов в промышленных масштабах. Говорят, на эту темы написаны десятки диссертаций, но терриконы как стояли, так и стоят, занимая огромную площадь городской территории.

Дом, в котором мы жили

После возвращения на Трудовские из Григоровки нашу семью поселили в двухкомнатную квартиру одноэтажного каменного дома старой постройки. Видимо, когда-то дом строился для одной семьи. В наше время в нём сделали пять квартир с отдельным выходом на улицу у каждой: два на северную сторону, один на восток, у нас и у соседей – на юг. С соседями у нас была общая деревянная открытая лоджия.

Чтобы зайти в нашу квартиру, нужно было по деревянным ступенькам подняться в лоджию и через неё войти в прихожую. Прихожая и маленькая кладовка размещались в пристройке дома.

Пристройки были у всех квартир. А кроме них – довольно просторные дворы с летними кухнями, сараями, туалетами с выгребными ямами. В нашем дворе был глубокий большой погреб с надстройкой и дверью над входом, оставшийся от прежнего владельца. Дверь в погреб каждый вечер закрывалась на самодельный замок в виде гайки и винта со специальной головкой и накидным ключом к этой головке.

Дом стоял в окружении огородов по три—четыре сотки, принадлежащих жителям дома. Дворы и огороды отделялись друг от друга невысокими заборчиками. Около дома в заборах были постоянно открытые калитки, и все ходили через соседские дворы совершенно свободно. Дом с прилегающими к нему дворами и земельными участками находился между двумя параллельными улицами с южной и северной стороны дома. В нашем дворе была колонка с водой, которую почему-то называли «фантал». Этим «фанталом» пользовались и наши ближайшие соседи. Остальным было удобнее ходить за водой к такому же, установленному с «северной» стороны дома.

Летом я, как и все дети, обувь не носил – весь день бегал босым. Перед сном мама или сестра отправляли меня к «фанталу» мыть ноги. Мне эта процедура не нравилась, тем более вода в нём была холодная. Чтобы избежать мытья ног, я иногда к вечеру притворялся спящим, и взрослые, жалея ребёнка, на руках относили меня к кровати и укладывали в постель с немытыми ногами. Не всегда мне этот номер удавался. Но когда удавался, я был счастлив вдвойне: «фантала» избежал и на руках меня в постель уложили.

Помнится такой случай. Было мне года три—четыре. Я оставался в квартире один. Мать, уходя из дома, велела мне закрыть изнутри дверь квартиры на крючок и никому, кроме «своих», не открывать. Сижу на подоконнике и смотрю в окно. Лето, солнце припекает. Жара. Вижу, во двор входит незнакомая тётя. Подходит и стучит в дверь квартиры. Я в окно кричу ей, что дома никого нет. Она говорит мне: «Толик, открой. Я тётя Леся – пришла к вам в гости». Я ей в ответ: «Я вас не знаю. Мне нельзя открывать, пока мама не придёт». Тётя Леся поняла, не стала приставать. С дальней дороги она устала. Подошла к «фанталу». Умылась, ополоснула прохладной водой уставшие ноги. Присела на лавку и стала терпеливо ждать маму. Когда мама пришла, я открыл дверь.

Вот таково было моё первое знакомство с любимой тётей Лесей – супругой дяди Тимы, брата отца. Она работала учителем в сельской школе. Я любил слушать её украинскую речь. Дома у нас тоже говорили на украинском языке. Но это был не совсем украинский язык, а какая-то смесь украинского с русским – донбасское наречие. Тётя Леся говорила на литературном украинском языке, в основе которого полтавско-киевский диалект. Когда речь зашла о моём крещении, я хотел, чтобы моей крёстной была тётя Леся. Но крещение не состоялось. История моего несостоявшегося крещения такова.

В нашей семье отношение к религии было неоднозначное. Отец был не религиозен, но относился к верующим нейтрально. Мать не фанатично, но в глубине души верила в Бога. В доме не было икон, не соблюдались посты, я не замечал, чтобы мать молилась, но большие церковные праздники, как и многие в посёлке, мать знала и как-то отмечала (и я вместе с ней), особенно рождественские и пасхальные праздники. В рождественскую неделю я, будучи уже учеником начальной школы, вместе с товарищами носил знакомым вечерю (кутью, узвар), колядовал под окнами соседей (коляд, коляд, колядныця – добра з маком поляныця, а бiз мака нэ така – дай, тiтко, пятака), щедровал (щiдрiвочка щiдрувала до вiконца прыподала), посыпал квартиры соседей зерном и прославлял деву Марию. За это нас угощали конфетами, давали мелкие деньги. По окончании рождественских праздников ребята друг перед другом хвалились – кто сколько денег наколядовал.