Алона Китта - Затянувшийся вернисаж. Роман из последней четверти 20 века

• Название: Затянувшийся вернисаж. Роман из последней четверти 20 века
• Автор: Алона Китта
• Жанр: Русское современное

Ленинград. 70-е годы. Юная провинциалка Лидия приезжает покорять северную столицу. Упорно борясь за место под солнцем, она не всегда разборчива в средствах.

---

Меня не смутило то, что занятия закончились, а мы были на виду у всех. Из институтский дверей один за другим выходили люди, среди них студентки из моей группы. И Айседора Дункан, яркая как роза, в красном плаще и сапогах и с японским зонтиком в руках выбежала на улицу, но замедлила шаг и стала пристально разглядывать нас, возможно попутно делая какие-нибудь выводы. Миша кивнул ей, а она в ответ раскланялась с такой многозначительной миной, как будто сам факт нашей встречи задевал ее жизненные интересы. А мы отправились в сторону Невского, не обращая внимания на Аську.

Мы встречались почти каждый день, бродили по городу, дожди и холода пережидали в кино или музеях. Миша любил живопись, поэтому чаще всего мы ходили в Эрмитаж или Русский Музей. Я поражалась его эрудиции: столько знать о картинах, художниках, разных школах и течениях – можно сказать, он мне курс лекций прочитал по мировой живописи. И если Оля подарила мне свою любовь к стихам и классической музыке, то Мишина заслуга это то, что теперь я жизни не мыслю без живописи. Миша хорошо рисовал. Страсть эта проявилась в нем в подростковом возрасте, и он стал рисовать все свободное время, изводя горы бумаги. Мама не была в восторге от увлечения сына. Она, как преподаватель технического ВУЗа, считала это пустой тратой времени и добилась того, что Миша поступил в Политех, но это н принесло ни ей ни ему большой радости. Ему – потому что техника не могла заменить живопись, и ничего, кроме отвращения к будущей профессии он не испытывал. А ей – потому что она пыталась заставить его примириться со сделанным ею выбором, но разве это легко – навязать кому-либо свой образ мыслей?

Я не была знакома с Мишиной мамой, он говорил, что после развода она всю жизнь посвятила ему, понимаю, как ей было нелегко: сын был для нее всем, и он платил ей любовью, смешанной с глубокой благодарностью и уважением. А этот конфликт с выбором института грозил разрушить узы взаимопонимания. Миша разрывался между долгом перед мамой и любовью к рисованию. Он ходил в институт, делал чертежи, сдавал работы, чтобы угодить ей, но на лекциях изрисовывал тетради для конспектов. Последней каплей, переполнившей мамино терпение стало то, что Миша попробовал писать маслом. Придя с работы, мать унюхала удушливый запах красок и растворителя, и войдя в комнату сына, обрушила поток упреков на его голову и потребовала «выбросить эту гадость и не захламлять квартиру». Сын воспротивился, тогда холст с еще не просохшей краской полетел с балкона. Миша говорил, что в тот момент он не узнавал свою мать: она воспринимала его занятие, как оскорбление, она стояла на смерть против неизвестного и ненавистного ей мира живописцев, готового с головой засосать ее единственного сына.

– Но и я поступил не лучшим образом, – продолжал Миша, – я ушел из дома. Хотел сначала поселиться у деда – он живет на Васильевском острове, потом решил не связываться с родственниками. Короче, переночевал у Женьки.

Представляю как чувствовала себя в эту ночь Мишина мама, как металась по квартире от входной двери к телефону, не зная что предпринять, наконец решилась обзвонить родных, знакомых, милицию, больницы, бюро несчастных случаев, но сын не находился, и она кляла себя за несдержанность и растерянно подбирала с пола тюбики с краской. Представляю, каким тяжелым было их объяснение, когда она утром примчалась в Мишин институт до начала занятий и долго высматривала его среди студентов, как у нее отлегло от сердца при виде сына, живого и невредимого. Они простили друг друга, но Миша выговорил себе право рисовать столько сколько нужно – красками ли, тушью, карандашом – и мать обещала не вмешиваться.

– И действительно не вмешивается, – заключил Миша, – молчит даже, когда я подрабатываю. Кисти, краски, этюдник стоят недешево.

Он принес мне папку со своими работами, и я, разглядывая рисунки, пыталась разгадать его характер, мысли, словно проявление фантазий, сочетание цветовых пятен или изгибы линий помогут понять в нем самое сокровенное. Эскизы, натюрморты, портреты, зарисовки, карандаш, уголь, акварель. Умытый дождями Невский и золотое ликование шпиля Адмиралтейства, загадочность полутонов гипсового барельефа и живой блеск глаз котенка, напряженность мышц натурщика и красота лошадиного бега. Иллюстрации его поражали: не такими я представляла Гамлета или Лауру, поющую для Дона Гуана, но это был удивительный мир, прекрасный и неразгаданный и было приятно, что Михаил впустил в этот мир меня. Но чувствовалось в его рисунках непонятная незащищенность и не потому, что рисунок – всего лишь бумага, его можно изорвать, или оставить на нем грязный след ботинка. Становилось страшно за Мишу: создавая свой мир он выставлял напоказ свою душу перед посторонними. А это всегда чревато: могут ведь и плюнуть в самую сердцевину.

Я тоже рассказывала ему о себе и не пыталась скрыть того, что мало видела и мало знаю. Перед кем-то другим, а перед Михаилом было как-то неловко притворяться. Если я ему небезразлична, пусть принимает такую как есть. Да, не наградил меня Бог никакими талантами, но будет ли другая любить его так же преданно как я? Любить.. Я боялась вслух выговорить это слово, но наедине с собой часто произносила это слово. Что, если не любовь, эта щемящая нежность, эта постоянная тревога, заполнявшая все уголки моего сердца? Оно трепетало в присутствии Миши и замирало, когда затихали его шаги на нашей лестнице. Мир расцветал всеми красками, когда Миша был рядом, но мне даже воздуха не хватало, когда он уходил, и я с нетерпением ждала новой встречи.

Тетя Дуся впервые увидела Михаила в день моего рождения. Он принес пышные хризантемы – единственные цветы, которые можно было купить у любой станции метро поздней осенью. Тетка разглядывала его критически, а потом потащила меня за собой на кухню.

– Лида, он какой-то непростой мальчик, – шепотом сказала она.

– В каком смысле? Он что, тебе не понравился? – я слегка насторожилась. Мне так хотелось, чтобы Мишу полюбили и приняли те люди, которые любят и ценят меня.

Тетя немного подумала, потом закончила:

– Уж больно он интеллигентный. Лидуш, я и осрамиться боюсь: вдруг ему наша еда не подойдет. А то мало ли я забудусь и ляпну что-нибудь. Матом, конечно я крыть не буду, а так по-деревенски.

Я засмеялась:

– Не волнуйтесь, тетушка. Если он летом в стройотряде выдержал 2 месяца на кашах, то уж на счет нашей еды не сомневайся.

Но тетя Дуся еще долго причитала, а в последний момент решила не ставить на стол водку.

– Лидуш, что он о нас подумает? Скажет еще, пьяницы какие… Я-то водочку уважаю, конечно…

– Да что Вы, тетя, суетитесь. Словно смотрины устраиваете, – рассердилась я, – Миша и так знает кто я и откуда и чем занимаются мои родители. Вы что, товар лицом показываете?

Тетя ухмыльнулась неопределенно, но вместо водки принесла две бутылки «Рислинга». Я была счастлива в этот день рядом с дорогими мне людьми, и пусть их было немного – за столом сидели тетя, подруга Оля, Михаил и брат Саша, получивший увольнительную в военном училище, но это были самые-самые. Мы веселились от души, а потом проводив гостей, тетя все пыталась расспросить меня побольше о Михаиле в то время, как мы с ней, надев фартуки, мыли на кухне посуду. Я отмахивалась, но не так то было просто побороть ее назойливость. Тетя задавала вопрос за вопросом, как опытный кадровик, решающий, принять Вас или не принять в какой-нибудь «почтовый ящик».

– Тетя, ну что Вы привязались к человеку, вы и так пялились на Мишу весь вечер, а теперь все выспрашиваете и выпытываете, – взмолилась я.

– А как же! Ведь не случайно ты его позвала на день рождения, – возразила тетя, – а потом добавила другим тоном, заканчивая разговор и вынося вердикт – парень он хороший, но он не наш.

И повторила, обернувшись в дверях:

– Не наш!

Нет, я не могла поверить тете. Бесконечно любя Михаила, я ощущала его частью себя, хотя наши отношения пока оставались платоническими. Я даже немного обиделась на тетю: но почему она считает, что Миша «не наш»? он воспитанный, интеллигентный – и правильно! Неужели по ее мнению мне бы больше подошел как-либо хамовитый жлоб? Нет, Миша мой, только мой, и если это было бы возможно, я бы повесила на нем табличку с надписью «частная собственность».

Примерно так рассуждала я, лежа в углу на своей раскладушке. Возбужденная прошедшим днем рождения и раздосадованная тетиным вердиктом я не могла уснуть. Внезапно мысли мои потекли в ином направлении: а что если вешать табличку на Михаила нет никаких оснований? Он же ни разу не сказал, что любит меня, и не принимаю ли я желаемое за действительное? У мужчин вообще язык становится бедным, когда дело касается чувств. Они считают, что из охов-вздохов, поглаживания по ручке, объятий и поцелуев мы можем сделать правильные выводы, а значит, слова не нужны, нол это не так. Где-то я слышала фразу: «Женщина любит ушами», и мои уши не прочь послушать волшебную мелодию любовных признаний. Увы! Михаил не был исключением из правила и как типичный представитель второй половины человечества, выражался неясными намеками, а то и вовсе красноречиво молчал, полагая, что его ласки и поцелуи скажут все сами. Я же сгорала от любви и жаждала любовных признаний.