К. Феофанов - Совместить несовместимое. Роман

• Название: Совместить несовместимое. Роман
• Автор: К. Феофанов
• Жанр: Русское современное

Роман «Совместить несовместимое» исследует жизнь, духовный мир, переживания и мировоззрение главного героя. Личная судьба переплетается с социально-политическими событиями в Западной Европе и России, затрагивающими острые социальные и нравственные темы. Неравнодушный, мыслящий и образованный герой, как никто другой, может выполнить свою миссию – пропустив через разум и сердце особенности различных мировоззрений и образов жизни, совместить их в понимании и единстве, взяв лучшее от каждого из них.

---

Что Россия – в целом восточная страна, с минимальным набором западных черт, искусственно перенесённых на русскую почву. Как правило, совершенно чуждых по духу и потому исключительно плохо прижившихся. Тогда, в годы всеобщего торжества Запада и западников, в определении дальнейшего вектора российского развития дискутировали очень много и на каждом углу. С лихвой компенсируя прежний недостаток разговоров, когда это можно было делать только шёпотом, ночью и на кухне – слушали себя и не слушали окружающих. И конечно, совсем не слушали моего отца – многократно больше, чем сотни миллионов советских граждан, разбиравшегося в подобных вопросах. «На собственной шкуре» испытавшего, что такое Запад, и что такое Восток. Для многих постсоветских граждан он был абсолютной экзотикой, и его почти никто не понимал.

***

Они тоже были «иными», – мои родители, Владлен и Виктория, – ещё больше, чем я. Во многом чужие в Германии, в достаточно зрелом возрасте насильственно оторванные от друзей и близких, от всяких контактов с Родиной, которую так любили, и чужие на Родине после стольких лет совсем другой жизни. Они стали жить и думать иначе за эту почти четверть века, ежедневно пропуская через ум и сердце психологию западного человека, постоянно пытаясь понять, что в каждом конкретном случае движет коллегой или приятелем, почему он делает или не делает что-то, так-то реагирует, что-то отвечает. «Избыточное самоосознавание иммигранта», – ещё в 15-летнем возрасте сформулировал я, постепенно научаясь конструировать сложные русские слова и выражения, иногда сравнивая степень сложности с немецкими, вроде Rindfleischetickettierungsüber-wachungsaufgabenübertragungsgesetz15. Позже стремление к разностороннему самоосознаванию стало для меня одним из главных мотивов. Мне всегда хотелось узнать, где лучше, в каких странах есть какие особенности. Друзья часто называли меня «Сопоставителем», отражая моё горячее стремление понять суть различных вещей, обнаружить, даже если их пока не существовало, лучшие, идеальные проявления каких-то социально-политических процессов в той или иной стране, в отношениях между людьми, между родителями и детьми, между мужчинами и женщинами, между государством и обществом.

Избыточное самоосознавание иммигранта оказалось тяжёлым бременем. Никогда не будучи связаны ни с одной спецслужбой мира, ни в СССР, ни на Западе, в сущности, мои родители четверть века прожили, как разведчики, среди совершенно чужих людей, лишь с годами ставших немного ближе. Они давно стали другими, уже совсем не советскими людьми. Только боль прежней страны, осознание несправедливости вынужденной эмиграции, отрезанные контакты и воспоминания, и непонятная иррациональная вера во что-то светлое ещё оставались в крови, в костях, в скелете. Почти как ртутная отрава – через сотни лет – в останках Ивана Грозного.

Ах если бы не было никакой эмиграции! Тогда всё могло бы быть для них (и для меня) органичным, естественным, не настолько болезненным! Никакой избыточности в самоосознавании! Теперь им было грустно от невозможности достучаться до прежних коллег, хотя бы что-то им объяснить про Запад. Я получил два письма из Москвы от мамы – внешне бодрые, но каким-то внутренним зрением видел, что они полны слёз и разочарований. Я интуитивно чувствовал эту стену непонимания, чёрно-белые стереотипы, почти полное отсутствие мышления, несмотря на то, что внешне это могло выглядеть, как дискуссия. «Ты с нами, или против нас?», «Ты за белых или за красных?», «Ты за Запад или за СССР?», «Ты за капитализм или за Родину?», «За луну и советскую страну, или за солнце и пузатого японца?». На каждом углу гремела сомнительная чёрно-белая вакханалия постсоветской демократии. Непробиваемых иллюзий, разнузданных идеологических воплей и криков. Даже здесь, в сытой и благополучной Германии, было трудно вдохновить приятелей и преподавателей, наконец, увидеть нюансы и отойти от излишней уверенности в собственной правоте. Сохраняя опасения по поводу «всё ж таки ядерной державы», многие из них считали Советский Союз очнувшимся ото сна, царством победы демократии, которое со временем пойдёт по западному пути. Как и мои родители, я думал иначе, интуитивно осознавая проблемы, которые могли ожидать Россию. Но в отличие от родителей, я совсем не мог приводить в качестве доводов факты и аргументы из советской жизни, потому что у меня их не было.

До 1993 года я никогда не бывал в России. Насколько психологически и идеологически трудным ни был бы рубеж девяностых для всей нашей семьи, насколько неуютно было чувствовать себя не только иммигрантом, но и маргиналом в обеих странах, мы всё же осознавали и некоторые плюсы. Это всё же было избыточное самоосознавание, а не недостаточное! И каждый из нас, может, особенно, в связи с изменившейся геополитической ситуацией, впервые в такой значительной степени осознал свои преимущества. Только мы, единицы, избранные, знали, как никто другой, оба общества. И каждое наше слово было многократно весомей, чем стереотипные идеологемы только русских и только немцев. К прежнему осознанию инаковости добавилось выстраданное в жизненных и идеологических баталиях, более чёткое понимание, «кто мы», и чем выгодно отличаемся от остальных.

***

Зигфрид чудом выжил при отправке в советский тыл и одним из первых, к июню 1943 года, попал в лагерь военнопленных и интернированных в Тюменской области (которая до августа 1944-го входила в состав Омской). Это был один из первых сибирских лагерей, формируемых после Сталинградского сражения. И Зигфрид, вместе с румынскими военнопленными, когда-то поддерживавшими фланги 6-й армии Паулюса, которых ни он, ни немецкие товарищи почему-то не слишком любили, оказался в лагерном отделении при деревообрабатывающем комбинате недалеко от Тюмени. Зигфрид рассказывал, что экономические результаты использования пленной рабочей силы по всему СССР и в любом регионе были не слишком велики, а затраты на содержание военнопленных были в целом сопоставимы с прибылью от их труда. Но всегда замечал, что в деревообрабатывающей промышленности, в разделке древесины, производстве фанеры, обкатке и штабелевании брёвен из тюменской реки Туры, в которых ему пришлось принимать участие, ситуация была значительно лучше. С военнопленными на немецком языке проводилась ежедневная пропагандистская работа, политинформации по материалам советских газет и радиосводок по поводу положения на фронте, итогов войны и преимуществ социалистической системы. Было известно, что СССР не принимал во внимание международные конвенции по поводу гуманитарной поддержки военнопленных, запрещал посещение лагерей представителями Международного Красного Креста и других западных международных организаций. К концу 1948 года тюменский лагерь был полностью расформирован, а значительная часть контингента подготовлена к репатриации. Из того, что, уже вернувшись на Родину, Зигфрид слышал о лагерях в других областях Сибири и Дальнего Востока, смертельно-вредных производствах и издевательствах лагерных администраций над военнопленными, он снова сделал вывод, что ему страшно, бесконечно, потрясающе повезло.

Однако самым большим жизненным везением Зигфрида был роман с русской женщиной Анной. Вольнонаёмная медсестра тюменского специального госпиталя, куда Зигфрид попал в 1946-м году, была удивительно приветливой, сразу благосклонно восприняла нового пациента, и в дальнейшем сильная человеческая симпатия переросла во что-то большее – такое, которое могло хотя бы на время уменьшить всесилие нечеловеческого голода и жестокости послевоенных лет, преодолеть повсеместное зло, восстановить то прекрасное и человеческое, что всё-таки ещё оставалось в людях. Они чудом встречались, находя немыслимые поводы и обстоятельства. И по-настоящему любили друг друга, предаваясь самому главному, божественному и человеческому порыву в своей жизни – инстинкту и счастью настоящей любви. В их последнюю встречу она сказала, что беременна, и что никого не любила так, как его. Много плакала от осознания трагичности и непонятности будущего, от осознания возможности больше никогда не увидеть любимого человека, от страха заключения и смерти вследствие обвинения в измене Родине и связи с врагом. От страха и невозможности уберечь и защитить будущего, ещё не родившегося ребёнка. Потрясающим образом, когда Зигфриду нужно было возвращаться в барак и это нельзя было больше игнорировать, им удалось раскрепить объятия и, произнося самые великие из всех возможных на этом свете любовных признаний, разойтись по своим «служебным» делам.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.