Эвандро Агацци - Научная объективность и ее контексты

• Название: Научная объективность и ее контексты
• Автор: Эвандро Агацци
• Жанр: Философия
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-89826-481-9

Книга философа с мировым именем посвящена детальной разработке реалистической концепции философии науки. Автор исследует проблемы объективности научного знания, референтов наблюдаемых и не-наблюдаемых объектов, структуры и динамики научных теорий, проблему истины в науке, вопросы этики науки, социальных измерений научной деятельности, взаимоотношения науки и технологий, науки и метафизики. В рамках своей позиции Э. Агацци анализирует практически все основные проблемы современной философии науки и даёт подробный критический разбор различных реалистических и анти-реалистических концепций. Автор формулирует ряд оригинальных идей и предлагает свою концепцию семантики эмпирических теорий. Книга предназначена для специалистов в области эпистемологии, логики, философии и истории науки.

---

155

Поэтому мы могли бы сказать, что позиции Куна и Фейерабенда были шагом вперед, поскольку они раскрыли потребность преодолеть синтаксическую узость Дедуктивной Модели и открыть дверь семантическим соображениям (см. особенно Kuhn 1974, p. 504). Однако они не сумели сделать следующий шаг – перейти к практике, что показало бы им, что сравнение теорий происходит на основе «практически» (мы говорим – операционально) определяемых референтов.

156

Это понятие «концептуального пространства» близко к понятию «парадигмы», но отличается от него, поскольку является донаучным. По той же причине оно отличается от «логической сети», о которой шла речь в предшествующих разделах, поскольку оно еще не оформилось в явно определенные понятия и явно сформулированные предложения. Когда это происходит, мы имеем переход к построению собственно теории, что может рассматриваться как языковое представление гештальта (и как таковое оно всегда успешно лишь частично); и одной из самых типичных черт любой теории является установление только что упомянутой «логической сети».

157

Например, «концептуальное пространство» классической механики начало оформляться, когда Галилей впервые предложил характеризовать природу в терминах ее количественных черт (первичных качеств), что должно было обеспечить знание природы движения материальных тел в пространстве путем открытия его законов. К этому Ньютон явным образом добавил понятие силы, т. е. очень особенную форму причины (или, если кому-то это больше нравится, конкретное проявление действующей причинности), предназначением которой было не «производить» вещи, а только изменять движение, действуя на материальные вещи извне. Эти общие рамки Гештальта надо было рафинировать и расчленить в множество действительно используемых понятий (например, некоторые из Галилеевых первичных качеств, такие как «форма», не сохранились), таких как положение, длительность, масса, скорость, ускорение и сила; и эти понятия надо было снабдить определенными операциональными измерительными процедурами. Некоторая работа в этом направлении была выполнена уже Галилеем, а остальная – Ньютоном, с которым нынешняя дисциплина механики частиц была уже введена в действие благодаря введению таких теоретических понятий, как материальная точка, абсолютное пространство, абсолютное время и т. д., и эксплицитной формулировке теоретических законов (таких как законы силы и гравитации).

158

Мы вернемся к этому вопросу и рассмотрим его с необходимой подробностью в разд. 4.3.

159

См. приложение: «Семантика эмпирических теорий».

160

В литературе нет никакого единообразия употребления термина «денотация», хотя чаще всего оно используется для указания на отношение типа «слово-мир» и считается синонимом «референции». По уже указанным, хотя бы отчасти, причинам мы говорим о денотации также и при указании отношения между языковым выражением и абстрактным объектом, или интенсиональным объектом (который не принадлежит «миру» в обычном смысле этого выражения), в то время как предпочитаем говорить о референции, когда отношение устанавливается с объектом, относительно которого в нашем распоряжении есть «референциальные процедуры». Терминологические соглашения будут разъяснены далее в следующем разделе.

161

Есть разница между интенцией (intention) и интенционалом (intension) (как и между соответствующими прилагательными), но в то же время эти два понятия и исторически, и концептуально соотносятся. Мы рассмотрим этот вопрос в следующем разделе.

162

Синонимом «целого» в используемом нами здесь смысле может быть более обычный термин «охват (scope)». Мы предпочли менее обычную терминологию, чтобы подчеркнуть глобальный и «трансцендентальный» характер этих условий, действительно имеющих в виду «всю реальность» в отличие от «частичной» точки зрения.

163

Некоторые части этого раздела были опубликованы в Agazzi (2012).

164

Реконструкция истории этого подхода завела бы нас слишком далеко. Однако по крайней мере некоторые ее моменты заслуживают упоминания, поскольку проливают свет на вопросы, релевантные нашему рассмотрению. Как мы имели случаи заметить раньше, позитивистская философия науки XX в. испытала сильнейшее влияние не только «лингвистического поворота» современной философии, но особенно создания математической логики и «формалистических» тенденций гильбертовской философии математики. Принятие лингвистического поворота привело к убеждению, что полное понимание науки можно обеспечить анализом языка. Очарованность математической логикой привела к возникновению того, что было названо мифологией дедуктивизма (см. Harré 1970, Chap. 1) и что, в частности, породило то, что было названо «высказывательным» взглядом на теории, гипотетико-дедуктивную модель научного объяснения (Hanson 1958, p. 70 ff.) и вообще отвращение к мысли, что «средства передачи мыслей не полностью пропозициональны, но также и “образны”» (Harré 1970, p. 2). Короче говоря, империя формального вывода, покрывавшая все математические дисциплины, была распространена на все точные науки, включая эмпирические. Но последний шаг был еще более решительным. В своей «Логической конструкции мира» Карнап открыто говорит, что «наука занимается только структурными свойствами объектов» (см. его 1928, pp. 12ff), и дает прямую отсылку к духу математики и к гильбертовской доктрине «аксиоматических определений» (о которой мы уже упоминали, особенно в разд. 2.8 данной работы). Но эта доктрина была создана, чтобы обойтись без референции в математике, и как же можно было применить ее к эмпирическим наукам? Мы знаем, что некоторые возможности в этом направлении не исключены и что уже Пуанкаре, например, утверждал, что наука способна открывать в природе объективные отношения (тем самым рассматривая «содержание», выходящее за пределы просто области синтаксиса). Это – центральная идея «реализма структур», который в последнее время обнаружил интересное развитие, но Карнап в своей работе отстаивал не эту идею. Карнап говорит – и логические эмпиристы повторяли это за ним, – что научная теория есть формальное исчисление, которому потом могут быть приписаны «интерпретации» (с помощью «правил соответствия» или как-то иначе). Но как эти интерпретации можно реально отобрать и применить? Математическая логика (и в особенности ее раздел, называемый теорией моделей) отвечает на этот вопрос, поскольку интерпретация формальных систем понимается экстенсионально и в чисто теоретико-множественных терминах, так что природа элементов множества несущественна, а их свойства и отношения могут (экстенсионально) определяться произвольным образом для построения интерпретации. Но это не может быть удовлетворительным для интерпретации эмпирических теорий, в которых референты намечены и снабжены атрибутами, которые теория должна выразить и описать и в которой никакие формальные орудия не способны выделить эту «предназначенную (intended)» модель из бесчисленных других ее моделей. Дальнейшие подробности усилий и затруднений, обнаруженных при реализации этой программы, см. Przelecki (1969); более общий обзор см. в Agazzi (1981). Обсуждение неадекватности теоретико-модельного подхода для задачи выделения «предполагаемой (intended) модели», повторенное также в Приложении к данной работе, см. в Agazzi (1976), аргументы которого сходны с выдвинутыми ранее Патнемом в гл. 2 и Приложении к Putnam (1981).

165

На самом деле Моррис не определял семантику как исследование значений знаков, но говорил, что «семантика имеет дело с отношением знаков к их обозначаемым и тем самым к объектам, которые они могут обозначать или обозначают» (Morris 1938, p. 35 репринта 1971). Следовательно, семантика вводится с неявной референциальной коннотацией. Но это не удивительно, учитывая общий бихевиористический фон мысли Морриса, в котором значение реально не могло играть никакой роли. Стоит, однако, заметить, что Моррис рассматривал осмысленные языки, т. е. языки, для которых проблема не в том, чтобы приписывать значения (понимать ли их в референциальном или в каком-либо другом смысле), а в объяснении того, в чем значение состоит. С другой стороны, использование термина «семантика» в области логики, методологии и философии науки, введенное Тарским в 1930 гг., было затем, в некотором смысле, кодифицировано Карнапом в его «Введении в семантику» (1942). Карнап прямо ссылается на работу Морриса на первых же страницах своей книги, где он начинает свое изложение семантики. Но он также особенно чувствителен к другому направлению в философии математики и формальной логики, характеризующемуся формалистическим подходом, согласно которому формальные системы – бессмысленные конструкции, которым значение может быть искусственно приписано посредством интерпретаций, как мы указывали в предыдущем примечании. В какой-то степени таковым было и отношение Тарского, когда он впервые ввел семантические соображения в методологию точных наук – хотя с его точки зрения в этом выражалась потребность преодолеть чисто синтаксический подход, которым все еще характеризовались в то время работы Карнапа. В частности, достоинством польской школы было то, что они восстановили и оправдали семантику как составную часть методологии науки и как особую дисциплину в рамках логики (см. Tarski 1933 и 1936 и Kokoszynska 1936).