Владимир Короткевич - Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды

• Название: Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
• Автор: Владимир Короткевич
• Издательство: ЗАО ТИД «Амфора»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00142-4

Волею случая и по произволу духовных и светских властей недоучившийся школяр Юрась Братчик принимает на себя роль Мессии. Странствуя по просторам Белой Руси со своими «апостолами», труппой жуликоватых лицедеев, он, незаметно для самого себя, преображается и вступает на крестный путь.

---

— Согласен, — поддержал Христос. — Так и сделаем.

Иуда засмеялся:

— Слушай, что мне сегодня седоусый сказал. Я, говорит, старый, ты не пойми этого так, будто я подлизываюсь к Христу. Какая уж тут лесть, если в каждое мгновение можем на один эшафот угодить. Так вот, говорит, кажется мне, что никакой он не Христос. И дьявол с ним, мы его и так любим. Почему, спрашиваю, усомнился? Э, говорит, да он попов, вместо того чтоб повесить, в Неман загнал. Не смейся, говорит. Бог не смешлив. Он мужик серьёзный. Иначе, чем до сотого колена, не отомстит.

Друзья расхохотались.

...Апостолы разместились отдельно от Христа с Анеей, на отшибе, в слободе за Каложской церковью. Так было сподручней и с женщинами, и с питьём. По крайней мере, не нужно было таскаться через весь город на глазах у людей. Они взяли себе брошенный каким-то беглым богатеем дом, деревянный, белёный снаружи и внутри, крытый крепкой, навек, дощатой крышей. Было в нём десяток покоев, и устроились все роскошно.

Наконец, Тумаш с Иудой редко и ночевали там, пропадая всё время на стенах, в складах, на пристани или на площадях.

В этот поздний час все десять человек сидели в покое с голыми стенами. Широкие лавки у стен, столы, аж стонущие от еды, бутылей с водкой, бочонка с пивом и тяжёлых глиняных кружек.

Горело несколько свечей. Окна были отворены в глухой тенистый сад, и оттуда повевало ароматом листвы, спелой антоновки и воловьей мордочки[135], чередой и росной прохладой.

Разговор, несмотря на большое количество выпитого, не клеился.

— А я всё же гляжу: жареным пахнет, — опасливо толковал Андрей.

— Побаиваешься? — Филипп с неимоверной быстротой обгрызал, обсасывал косточки жареного гуся, аж свист стоял.

— Ага. Словно подкрадывается что-то да как даст-даст.

— Это запросто, — сказал Иоанн Зеведеев. — Лучше от пана за неводы по шее получить, чем зря пропасть.

— А я же жил, — мечтательно проговорил Матфей. — Деньги тебе, жена, еда... Жбан дурной, ещё куда-то стремился, чудес хотел.

Нависло молчание.

— Убежать? — спросил Варфоломей.

— Ну и дурень будешь. Снова дороги, — скривился Пётр. — Знаю я их. Ноги сбитые. Во рту мох. Задницу паутиной затянуло. Попали как сучка в колесо — надо бежать.

Все задумались. И вдруг Пётр вскинул голову. Никто, кроме него, не услышал, как отворились двери.

— Ты как тут?

Неуловимая усмешка блуждала по губам гостя. Серые, плоские, чуть в зелень, как у ящерицы, глаза оглядывали апостолов.

— Т-ты? — спросил Ильяш. — Как пришёл?

— Спят люди, — сообщил пёс Божий. — Разные люди. В домах, в садах. Стража у ворот спит. Мужики спят в зале совета, и оружие у стен стоит. Стражники на стенах и башнях не спят, да мне это...

— Ты?..

— Ну я. — Босяцкий подошёл к столу, сел, налил себе чуток, только донышко прикрыть, пива, жадно выпил. — Не ждали?

— А как стражу крикнем? — заскрипел Варфоломей.

— Не крикнете. Тогда завтра не кнуты по вас гулять будут, а клещи.

— Савл ты, — буркнул Иаков Алфеев.

— Ну-ну, вы умные люди. — Иезуит помолчал. — Вот что, хлопцы. Мне жаль вас. Выдадите меня — вас на дне морском найдут. Думали вы об этом?

— Н-ну. — Предательские глаза Петра бегали.

— Так вот, — жёстко гнул свою линию иезуит. — Бросайте его. Завтра в городе горячо будет. Потому уходите ночью. Сейчас. Если дорога вам шкура.

— Не пойму, чего это ты нам? — тянул Пётр.

Мягкий, необычайно богатый интонациями голос зачаровывал, словно душу тянул из глаз:

— Что вы? Нам важнейшую рыбу забарболить надо, а не вас, жуликов.

— Тогда зачем? — спросил Пётр.

— Правду? Ну хорошо. Я знаю, и вас уже доняло. И вы как на старой сосновой шишке сидите. И сами бы вы его бросили. Да только могли бы припоздниться и попались бы ненароком с ним. И повесили бы вас. А все кричали бы о верности, с какой не бросили вы учителя. А нужно, чтобы он, чтобы все знали: верных нет. Ибо не должен верить ни сосед соседу, ни отец сыну.

— Зачем это вам? — спросил Ильяш.

— А без этого ничего у нас не получится. Учить надо... Ничего, мол, страшного, если сын желает смерти отцовской, поп — смерти епископовой, ибо мы сильнее хотим добра себе, чем зла ближнему. И потому дети должны доносить даже на своих родителей-еретиков, хоть и знают, что ересь влечёт за собой наказание смертью... Так как если дозволена цель, то дозволены и средства.[136]

— Что ж мы, так просто и на дорогу? — заюлил Варфоломей.

— Я их от смерти упас, а они ещё и про деньги толкуют. Ну, ладно уж, ради такой великой цели дадим и денег.

— Сколько? — спросил Фаддей.

— Не обидим. На каждого по тридцать.

— Давай, — после паузы потребовал Пётр.

Все внимательно, как собака, сделавшая стойку, смотрели, как узкие пальцы иезуита высыпают на стол большие, с детскую ладонь, серебряные монеты, как он считает их, складывает столбиками и подвигает к каждому. В дрожащем пламени свечей взблескивали металлические кругляши, чернели провалами приоткрытые пасти, обрисовывались руки, сверкали глаза.

Иезуит ткнул в профиль Жигмонта на серебряном кружке:

— Державно полезный поступок совершаете. И вот видите, сам властелин наш каждого из вас по тридцать раз за подвиг ваш благословляет. А теперь — идите.

Босяцкий встал.

— Да и вы поторопитесь. — Иоанн глядел в окно. — Сам идёт. В конце проулка.

Монах-капеллан открыл двери. И вдруг подал свой насмешливо-безразличный, издевательский голос Михал Ильяш, он же Симон Канонит:

— Босяцкий! А что будет, если мы денег со стола не приберём? И тот поймёт?

Доминиканец оглядел его. Затем холодно пожал плечами:

— Дыба.

Двери затворились за ним.

Все как будто слышали ближе и ближе шаги Христа, но, возможно, это всего лишь стучали их сердца. Сильней и сильней. Сильней и сильней. Наконец дрогнула рука у Варфоломея. Он не выдержал. Не думая о том, что будет, если остальные не уберут денег, схватил монеты, начал жадно рассовывать их по карманам. Потянулась к деньгам другая рука.

Скрипнула калитка. И тут девять рук молниеносно смели серебро со стола. Осталась одна кучка. Перед Ильяшом. Цыгановатый Симон с издевкой глядел угольными глазами на побелевшие лица сообщников. Обводил их взглядом, словно оценивал. Наблюдал на физиономиях страх, алчность, тупую униженность.

Отворились двери. Христос вытер ноги на пороге и ступил в покой.

На столе стояли бутылки, миски, бочонок. Денег на столе не было.

— Идите, водочки тресните, что ли, — пригласил Ильяш-Симон.

Фома, Иуда и Христос подсели к столу. Начали есть. Ели много и ладно, но без жадности. Очень изголодались за день беготни.

— А водочки? — льстиво спросил Пётр.

Что-то в звучании его голоса не понравилось Христу. Он обежал глазами апостолов, но ничего особенного не заметил. Лица как лица. Медные, в резких тенях. И большие кривые тени движутся за ними по стенам, заползают лохматыми — с котёл — головами на стол.

— Н-ну? — спросил Христос. — Нет, Пётр, водку оставь. Этак и город пропьём. Пива глоток плесни.

Тень на столе пила из огромного глиняного кувшина.

— Так что? Сидите? Морды мочите? А руки в бою замочить красным — это вам страшно? А в глине их испачкать на укреплениях — это вам гадко и тяжко?

Молчание.

— Что делать будем? Морды вам чистить? За стены вас выгонять в руки врагам?

Лицо его было суровым.

— Я понимаю, хлопцы, — чуть сдержаннее сказал Христос. — Вам лезть на рожон до конца не хочется. Вас, если схватят, может, и пожалеют по делам вашим. Скажем, не на кол посадят, а в каменный мешок до скончания лет. Всё-таки жизнь. Вы не то, что я. Вас они не могут до конца ненавидеть, а меня ненавидят, ибо я свидетельствую о том, что дела у них злые. Что все заповеди человеческие они подменили одной, десятой: «Чти предателей, и хорошо тебе будет».

Глядел на потупленные головы.

— И всё же последний раз спрашиваю. Будете вы воинами за правду или так и останетесь пропойцами и злодеями? Будете со мной? С ними?

Пётр шнырял глазами по рожам сообщников. Решился:

— Известно, с тобой.

— Ты не сомневайся, — поддержал его Варфоломей.

— Брось, — загудели голоса. — Чего там... С начала идём... Ты на тот свет, и мы вослед.

Братчик вглядывался в лица. Люди старались смотреть ему в глаза, и каждый иной, не такой простодушный, заметил бы, что они стараются. Но этот не заметил, и, кроме того, ему хотелось верить.

— Ладно. Собирайтесь. Сейчас же идите таскать камни на забрала. А ты куда, Тумаш? Натягался, кажется?

— Я к воротам. Там где-нибудь и посплю. — И Фома вышел из хаты.

Апостолы начали собираться. Только Иуда снял поршни, отодвинул от краешка стола миски, положил на него тетрадь со своими записями, скинул плащ и сделал из него подобие подушки. Зевнул:

— А я тут лягу... Прости... Я успею...

— Понятно, — сказал Христос. — Две же ночи не спал. Вздремни. Разбужу утром.