Петр Вяземский - Остафьевский архив. Том 5. Часть 1

• Название: Остафьевский архив. Том 5. Часть 1
• Автор: Петр Вяземский
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Предпринятое в 1899 году издание «Остафьевский Архив Князей Вяземских» ныне предположено продолжать путем небольших – снабженных указателем и примечаниями – выпусков, которые будут выходить по возможности ежегодно. При этом имеется в виду в каждом выпуске издавать более или менее крупную часть какого-нибудь однородного материала и, сверх того, отдельные письма и документы разного времени…»

---

Пушкину поклон. Что его дело? Дядя его выпотел послание к другому племяннику белому арабу. Что говорит он о горячке Кюхельбекера? Я говорю, что это пивная хмель, тяжелая, скучная. Добро бы уж взять на шампанском, но нашему, то – бьют искри и брызжет!

20. Князь П. А. Вяземский своей жене.

Москва. 20-го [-21-го] июля 1182-1 г.]. № 17-й.

И я могу жаловаться на неисправность почты: последнее письмо твое было от 4-го; в течение 16 дней как бы еще не получить по крайней мере одного письма, когда extra-почта ходит только семь дней? Уж, право, не шалят ли с нашей перепискою! Это было бы забавно. Я опять здесь для окончательного окончания дела и опять буду без решительного конца. У нас всякое дело идет ходом черепахи. Софии Обресковой нет более на свете! Я видел ее третьего дня в гробе, по их не имел духа видеть. Завтра ее хороним! Какой день для меня завтра! По утру похороны женщины, которую я искренно любил; там ехать в Коммисию получать еще задаток денежный, а там обед у Обера с Вьельгорским, Ржевскими и прогулка за город слушать цыганство. А сегодня какой день! Обедал в Петровском у своих Долгоруковых, а теперь отдыхаю в халате и беседую с тобою в ожидании Левушки Давыдова, – прибавить нечего! ты сама знаешь, куда едем! Вот жизнь со всею возвышенностию своею и грязью! И на какой конец все это ведется? Между тем беспокойства о тебе, детях, о нашем будущем; вот сумма моих настоящих впечатлений. И желудок жизни все это переваривает неприметным образом; но спрошу опять: на какой конец? Известно, какое следствие бывает после варения желудка. Но что удобрит этот навоз? Какое поле оплодотворит он? Ты скажешь мне, что я кинулся в г……….. философию, и, зажимая нос себе, захочешь зажать мне рот.

Бедная княгиня Варвара Петровна! Она кажется мне всех более достойною сожаления! Дети малы и выростут без матери; ты знаешь, что я не очень дорожу родительскою необходимостью для пользы детей и почитаю эту необходимость одною мечтою нашего родительского самолюбия. Муж…. Грешно поклепать ближнего, но как ни был он привязан к жене своей. но нее кажется мне, что он не такого сложения душевного, чтобы дать ране глубоко забраться. О сестрах и братьях и говорить нечего. Эта потеря, как ни чувствительна им, а все посторонняя. Для одной матери она коренная, et sa douleur deviendra pour elle l'affaire de sa vie. Читала ли ты Ourika, новую, небольшую повесть? На всякий случай, если найду ее здесь в продаже, то пришлю тебе. Она прелестно написана и чрезвычайно трогательна: «J'avais même conservé une sorte de gaîté d'esprit; mais j'avais perdu les joies du coeur».

Сейчас приезжает за мною дьявол-соблазнители Лев Давыдов и влечет от тебя, моя милая, к Красным Воротам, Бог знает куда и черт знает зачем! Но скажу опять то же: вот жизнь!

Приписка Л. В. Давыдова.

Настоящий соблазнитель не я, а ваш любезнейший супруг, который еще завтрашний день везет на пикник, где цыганы и медведи будут играть первые роли. Revenez plus vite, chère princesse; votre présence est indispensable pour rétablir l'ordre; je vous prie de vous rappeler quelque fois du plus dévoué et du plus humble de vos serviteurs.

L. Davidoff.

Продолжение письма князя П. А. Вяземского.

21-го, 8 часов утра. Здравствуй, моя милая! Я недолго просидел вчера у Нарышкиной и рано встал, чтобы спешить на печальный обряд. Кстати! Из Петерб[урга] пишут и уверяют, что ваш одесский Пушкин застрелился. Я так уверен в пустоте этого слуха, что он меня нимало не беспокоит, J'espère, que Pouchkine ne sera jamais suicidé, que par une bête. Ты знаешь, что один французский maire писал к префекту, qu'il у avait beaucoup de mauvaises têtes parais les jeunes gens de sa ville et qu'il craignait d'être suicidé par l'un d'entre eux, à, quoi l'autre lui répondit par la phrase, citée plus haut.

Я вчера заезжал к Лодомирскин в Всесвятское. Только третья неделя, что она родила, а уже гуляет но лесам и собирается даже 23-го в Остафьево, чтобы 24-го – Борисов день – провести у Четверти пских. Вьелыорский здесь и очень благодарит тебя за платок; он подзывает меня к себе на 25-е к рождению жены. Может быть, и поеду; они 25 верст от Коломны, а ты помнишь прогулку нашу в Коломню, когда я провожал тебя. Сейчас Гейнеман возвращается в Остафьево; я им очень доволен и другими также, и детьми. Все идет у нас, слава Богу, порядочно. Дай Бог, чтобы также и у вас. Вот 17-й день, что не имею вести об вас, Как это досадно! Обнимаю и благословляю вас, моих милых, от души. А шляпа? А трости? А булавка? Цалую тебя тысячи раз. Пора ехать мне на смерть! в девятом часу вынос….

Слава Богу! сейчас два письма от тебя: одно с описанием бури, другое от 7-го. Цалую вас тысячу раз. Мне пора ехать! Буду отвечать из Остафьева обстоятельно. Сделай милость, не ешь много фруктов. Там у вас лихорадочная земля, да и что за охота сидеть с поносом: довольно тебе одного сладострастия блох!

21. Князь П. А. Вяземский своей жене.

24-го июля [1824 г, [. Москва. № 18.

Вот тебе Ourika! Надеюсь, что ты ее еще не читала. Сейчас еду в Остафьево; хотел ехать вчера, но ужасная гроза помешала. Буду обедать с детьми у Четвертинских именинников. Мое дело кончено, и деньги получены: третьего дня и вчера расплачивался. К понедельник возвращусь сюда за тем же. Как больно было видеть Обрескова на похоронах жены! Он точно вне себя, но грусть его немая и неподвижная! Он точно обнят страданьем. Княгини Щербатовой я не видал; она чрезвычайно огорчена, но печаль её кроткая и христианская. Бедная Обрескова, сказывают, умерла с большим духом, сама читала вслух свои отходные молитвы.

Сейчас приносят мне твои строки от 14-го июля. Что же дети все еще мало поправляются в здоровий? Так ли их лечат? Хорош ли для них климат? Кажется, одно видимое улучшение здоровия их могло бы решить нас переселиться в Одессу; а если успеха не будет, то к чему же вся эта возня? Я могу еще, впрочем, и в конце августа привезти тебе детей и возвратиться сюда для устройства дел своих. Как ты полагаешь, лучше ли мне привезти и уехать, или тебе, оставя детей больных в Одессе, за моими приехать и возвратиться с ними, а меня здесь оставить месяца на два или три, чтобы съездить в Кострому и дела свои там учредить, чтобы они могли идти без меня год своим чередом? Но главное дело взвесить точно потребность пребывании одесского для Николеньки и Наденьки! Ибо, если эта потребность не существенна, то все-таки скажу одно: к чему эта вся возня? Пережуй, перевари все это и дай мне ответ.

Обнимаю и благословляю вас, моих милых, от души. Пушкину кланяюсь. Что его дело? Авось обоймется! А здесь все еще говорят, что он застрелился, и Тургенев то же пишет мне из Петербурга. Цалую тебя нежно.

К Бьельгорским в деревню не еду. Заметила ли ты, что я нумерую свои письма, и догадалась ли ты, что ты по No можешь видеть, исправно ли доходят до тебя все мои письма?

22. Князь П. А. Вяземский своей жене. Осгафьево, 37-го июля [1824 г.]. № 19-й. Видишь ли??????

Если имеешь сердечное убеждение, что одесское пребывание полезно для Николеньки и Наденьки, и доктора обещают совершенное выздоровление, и если эти доктора имеют твою доверенность и заслуживают ее; если точно можешь без страха и с спокойным духом оставить детей на попечение доктора или кого другого; если ты совершенно здорова и предпочитаешь – взвеся все с благоразумием – хлопоты дороги и тяжкую разлуку с больными детьми, которые все, как ни говори, а останутся на волю Божию, беспокойствию о здешних детях: то вели себе готовить лошадей и приезжай. Я совершенно отдаю все и себя на твою волю. Ты скорее соберешься моего, а время не терпит. В таком случае, отправив вас в Одессу, остался бы я месяца на два, три или сколько потребуется, для устройства дел, поездки в Кострому, где мое пребывание необходимо, а там соединился бы с вами. Раздумай все хорошенько! На тебя возлагаю всю ответственность этого предприятия; на мою ответственность надает одно, – что я дал тебе полномочие и carte blanche. Между тем этот страх не должен тебя связывать, а только более утвердит твое внимание и заставить прилежнее выложить все итоги выгод и невыгод. Я в этом случае совершенно беспристрастен. Вижу одно, что дочерям нельзя долго оставаться без тебя или кого-нибудь, тебя заменяющей по доверенности нашей к ней. Остается два средства: или тебе возвратиться с детьми, если Одесса не обещает существенной пользы больным детям, или забрать в Одессу и остальных, если дальнейшее пребывание там может довершить то, что уже начато в пользу наших больных и пропадет даром, если перервем хорошее начало. Во втором случае есть два способа: тебе ли воротиться за детьми или мне привезти их и возвратиться потом в Москву для окончания своих дел? Раздумавши хорошенько, и это оставляю на твою волю, разумеется, с предположением, что ты волю свою покорить также пользе и решишься не прежде, как все разочтешь основательно. Кажется, вот все, что можно и должно было сказать по этому делу. Теперь вот тебе мое благословение, поцалуй и подпись. Доверенность скреплена по порядку. Входи в переговоры с рассудком, сердцем, судьбою, карманом, – и я ожидаю твое решение или личное, или письменное в конце августа!