Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

• Название: Преступление и наказание в России раннего Нового времени
• Автор: Нэнси Шилдс Коллманн
• Жанр: Образовательная литература
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4448-0475-9

В исследовании профессора истории Стэнфордского университета (США) Нэнси Коллманн анализируется практика применения уголовного права в России в XVII – начале XVIII века. Буква закона сравнивается в книге с его применением на практике. Судебные дела раскрывают повседневную жизнь людей и сообществ, их отношения с государством. Автор помещает Россию в компаративный контекст раннемодерной Европы и приходит к выводу, что в течение московского периода и в петровское время Россия обладала судебной культурой, во многом сопоставимой с судебной культурой ряда стран Европы. Nancy Shields Kollmann Crime and Punishment in Early Modern Russia.

---

Бюрократия состояла из нескольких ступеней: подьячих нескольких разрядов, дьяков и думных дьяков. Хотя все они и работали вместе с военными служилыми людьми (бояре и дворяне) в московских приказах и воеводских избах, эти два социальных слоя никогда не смешивались. Даже когда представители военно-служилых групп становились чиновниками в XVII веке, сохранялось их социальное превосходство над остальными бюрократами. Дьяки и подьячие были исключены из клановой системы иерархических взаимоотношений (местничество)[119], а боярские и дворянские семьи не заключали с дьяческими семьями брачных союзов. При кремлевском дворе подчиненный статус бюрократии был отмечен символически: Григорий Котошихин в 1660-х годах сообщал, что думные дьяки во время заседания Боярской думы стояли, в то время как бояре (и окольничие) сидели. Это статусное отличие проявлялось и в том, как следовало входить в Кремль – представители высшего слоя перед тем, как спешиться или покинуть свой экипаж, чтобы пройти остаток пути пешком, могли проехать гораздо дальше, чем дьяки, а подьячим низших разрядов вообще запрещалось въезжать в Кремль верхом. Лишь в 1680 году думным дьякам разрешили писать свой патроним с «вичем», что было большой честью. Несмотря на это, бюрократы обладали престижем и статусом, ставившими их выше других групп населения: по Соборному уложению 1649 года дьяки и думные дьяки получали за бесчестье значительную компенсацию[120].

Прохождение трех стадий чиновничьей карьеры занимало у подьячих десятилетия с момента поступления на службу, после чего они могли надеяться на пожалование в дьяки. Это удавалось сравнительно немногим – Наталья Демидова подсчитала, что количество дьяков в приказах и провинциальных учреждениях оставалось скромным, увеличившись с 78 в 1626 году до 154 в 1698 году, в то время как между 1640-ми и 1690-ми годами количество подьячих умножилось с 1535 до 4538. Совсем немногие дьяки достигали думного чина: от двух-трех думных дьяков в начале XVII века до примерно одиннадцати в конце столетия[121].

Думные дьяки выполняли дипломатические поручения, участвовали в принятии законов и в работе Думы бок о бок с боярами. Дьяки заведовали работой своих приказов или одного из внутренних подразделений большого приказа. Статистика показывает, что карьера половины дьяков в XVII веке целиком прошла только в одном приказе, а четверть работала только в двух[122]; тем самым они вырабатывали навыки и получали знания, достаточные для того, чтобы единолично решать большинство вопросов. Некоторые иностранные наблюдатели высоко оценивали их деятельность. Врач Алексея Михайловича, доктор Сэмюэль Коллинс, который жил при дворе несколько лет в 1660-х, замечал: «Каждая область имеет свой Приказ, где председательствуют: Боярин (или Лорд) и Дьяк (или Канцлер), под начальством которого находятся многие писаря (Clerks). Дьяк – представитель Боярина, так же как Боярин – представитель Царя». Джон Перри, писавший свой труд в 1710 году, считал, что приказные де-факто являлись независимыми судьями: «В этом Присутствии, вместо судей, заседали Дьяки или Канцлеры (Diacks or Chancellors); обязанность их заключалась в том, чтобы выслушивать и решать дела… и от времени до времени отдавать отчет в своих действиях тому из Господ, под начальством которого они действовали; вышеозначенные Господа редко сами приходили в Палаты, чтоб выслушивать дела. Дьяки представляли им вопрос в той форме и в том свете, как желали…»[123]

Коллинс и Перри поняли все верно: «бояре» или воеводы из правящего класса представляли царя, в то время как бюрократы обладали значительной судебной компетенцией и властью.

Юридические знания распространялись из Москвы в уезды благодаря тому, что в города в помощь воеводам назначались дьяки, обучавшие подьячих и руководившие ими. Демидова пишет о «большой мобильности» подьячих, «переводившихся во временные приказы, посылавшихся с административными заданиями в города, в полки и посольства»[124]. Мэттью Романиэлло изучил мобильность в рамках группы подьячих (около 300 человек), служивших в Казанском уезде. В ходе карьеры большинство работало в различных провинциальных центрах, и более половины были повышены и приняты на службу в московские приказы, где нашлось применение их навыкам (в военной, налоговой и судебной отраслях) в той же или даже в большей степени, чем их знание работы на местах. Рассмотренные нами дела также показывают подобную мобильность: в 1701 году подьячий Разрядного приказа был наказан за взяточничество; расследование установило, что он начал свою карьеру в воеводской избе в Белгороде, потом получил повышение и стал служить с мая 1699 года в Москве. Как отмечалось в главе 1, делопроизводственные стандарты также перемещались из Москвы в провинцию; они проникали даже в переписку землевладельцев со своими поверенными в поместьях, как это видно из письма Б.И. Морозова («И как к тебе ся моя грамота придет, и тебе б…») и ответа ему поверенного, который уничижительно называет себя полуименем[125].

Благодаря дьякам и подьячим в местных учреждениях сохранялось знание права, которое обеспечивало работу системы, в центре которой стояли непрофессиональные судьи из военных. Приказы были обязаны вершить суд быстро на местном уровне, с одной стороны, обеспечивая местных судей необходимыми знаниями и указаниями, в которых они нуждались для вынесения приговоров (см. главу 7), и, с другой стороны, за счет контроля, требуя постоянного финансового учета и частых отписок в Москву[126]. В правовой сфере они регулировали деятельность судей с помощью нескольких стратегий. Первой стратегией была коллегиальность. Суды приказов и местные суды представляли собой трибуналы, включавшие председателя из военных и несколько чиновников. Соборное уложение 1649 года предписывало судить «боярину, или окольничьему, или думному человеку с товарыщи, три или четыре человеки». Список приказных судей XVII века, составленный С.К. Богоявленским, показывает, что во всех московских приказах трудилось от одного до трех дьяков, работавших вместе с военными в качестве судей. В Разбойном приказе, например, каждый год сидел по меньшей мере один боярин или окольничий и два-три дьяка. В крупных городах вместе с воеводой мог служить дьяк, а в более мелких – воеводы работали с подьячими, подготовленными по московским стандартам. На практике приказные в местных учреждениях служили дольше, чем воеводы: средний срок в должности у первых составлял четыре года, а у вторых – только один-два. Даже в бурное Смутное время (1598–1613) приказные оставались на своих местах. Таким образом, подьячие имели возможность обеспечивать систему необходимыми знаниями и навыками и неявно осуществлять контроль над ее работой. В московских приказах дьяки обладали достаточной властью, чтобы решать мелкие дела самим[127].

Провинциальные учреждения выносили судебные решения коллегиально. Например, в Белоозере в XVII веке воеводы обычно писались вместе с дьяками или подьячими[128]. Исследователи в целом соглашаются, что отличия в статусах бюрократов и военных служилых людей препятствовали каким-либо уступкам в этом вопросе: в 1680 году указ постановил, что только имя главного судьи (обычно человека с военным служилым происхождением) должно фиксироваться в документах с добавкой «с товарищи». Но на практике дьяки превосходили их своим судебным опытом. Они советовали судьям, как проводить различные судебные процедуры, обеспечивали применение необходимых делопроизводственных форм и исполнение приказов. Наконец, они делали выписки из релевантных законов, на основании которых судьи и выносили приговор[129].

Второй стратегией для обеспечения надлежащей процедуры стало создание единой модели канцелярского языка и делопроизводства, что было впечатляющим достижением, учитывая размеры империи[130]. Документы существовали в виде книг и столбцов. В записных книгах фиксировалась корреспонденция, но большинство документов, поступавших в приказ, представляло собой челобитные на длинных узких листах бумаги. По мере того как суд накапливал документы по делу, они склеивались вместе в длинные столбцы, которые Олеарий описал так: «Для этой цели они разрезают поперек целые листы бумаги, приклеивают потом полосы друг к другу и свертывают в свитки. Иной из свитков длиною в 20, 30, даже 60 и более локтей. В канцеляриях можно видеть весьма много их, грудами сложенных друг над другом». Сэмюэль Коллинс шутил по поводу этого неудобного формата: «Русские истребляют множество бумаги: они излагают дела свои так же пространно, как наши писаря, пишут на длинных свертках»[131]. Формуляр основных видов документов, так же как и практика приказной работы в целом, установился в XVI веке[132]. Язык официального делопроизводства был стандартизирован в форме канцелярского языка, близкого к современному разговорному русскому. К XVII веку стандартом рукописного письма стала скоропись; использовавшиеся условные сокращения были сложными, но применялись постоянно. Орфография и пунктуация варьировались, как и в европейском книгопечатании того времени. Процедуры подбора, вычитки, одобрения и записи документов окончательно оформились к середине XVII века. Одинаковые разновидности документов бытовали на всей территории России от Белгорода до Сибири, на протяжении десятилетий сохраняя свою форму и язык, что говорит о замечательном уровне централизации бюрократии.