Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

• Название: Преступление и наказание в России раннего Нового времени
• Автор: Нэнси Шилдс Коллманн
• Жанр: Образовательная литература
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4448-0475-9

В исследовании профессора истории Стэнфордского университета (США) Нэнси Коллманн анализируется практика применения уголовного права в России в XVII – начале XVIII века. Буква закона сравнивается в книге с его применением на практике. Судебные дела раскрывают повседневную жизнь людей и сообществ, их отношения с государством. Автор помещает Россию в компаративный контекст раннемодерной Европы и приходит к выводу, что в течение московского периода и в петровское время Россия обладала судебной культурой, во многом сопоставимой с судебной культурой ряда стран Европы. Nancy Shields Kollmann Crime and Punishment in Early Modern Russia.

---

Таким же образом в 1670 году в ходе дела о драке на свадьбе в одной из деревень Безобразова он велел своему приказчику расследовать случившееся и при необходимости даже «пытать и жечь огнем», невзирая на запрещение частной пытки. Комиссия из приказчика, старосты и ряда крестьян начала сыск с опросом местного населения, проводя многочисленные очные ставки и пытки кнутом. Пытки огнем удалось избежать, поскольку участники признали свою вину и были наказаны – тоже битьем кнутом. В еще одном деле также содержится упоминание о пытке. Один из крестьян жаловался Морозову в 1660 году, что его жена была оклеветана в том, что укрывала краденое. Он обвинял приказчика в потворстве жалобщику и пытке его жены кнутом. Зная судебную процедуру светских судов, муж потребовал поставить обвинителя перед миром (местным сообществом) для очной ставки перед тем, как перейти к следующему этапу пытки – огнем. Приказчик уступил, и на очной ставке обвинитель признался в клевете и снял подозрения с жены. Морозов в ответ на жалобу крестьянина приказал наказать приказчика и заплатить жене за бесчестье. Не содержа прямой отсылки к Соборному уложению в решениях о процедуре и санкциях, это дело воспроизводит процессуальный порядок, характерный для царского суда, откуда, скорее всего, Морозов и его управляющие только и могли почерпнуть свои юридические навыки[104].

Землевладельцы иногда обращались к суду для того, чтобы решить проблемы с непослушными крестьянами. В 1653 году, например, казначей Богдан Минич Дубровский отправил в государственный суд крестьянина с женой, обвинив их в краже и бегстве. Поймав их, он просил суд их сослать. После недолгого разбирательства, во время которого крестьянин признался перед судьями Разрядного приказа в краже и побеге, суд приговорил его к вечной ссылке в Олешню. Поскольку в 1669 году новый кодекс криминального права уже специально указывал, что кража, совершенная крестьянами и холопами у их хозяев, является уголовным преступлением (татьба), данное дело действительно относилось к юрисдикции государственного суда[105].

В судебных процедурах на своих землях землевладельцы и их управляющие свободно прибегали к насилию. В 1648 году, например, один сын боярский доставил к суду своего холопа с «воровским письмом» и сообщил, что бил его перед тем, как сдать властям. Валери Кивельсон также обнаружила многочисленные дела о колдовстве, в которых обвиненные как ведьмы свидетельствовали, что их землевладельцы били их, принуждая к признанию. В другом случае князь Алексей Михайлович Львов в 1639 году бил челом в суд на своих непутевых племянников, постоянно попадавших в передряги. Князь сообщил, что прежде уже получал разрешение суда бить их кнутом (и воспользовался этим правом) за кражу, которую они совершили, но они продолжали не слушать его. И наоборот, в 1645 году зависимый человек высокопоставленного московского служилого человека Михаила Пушкина был осужден за то, что оклеветал своего хозяина в государственной измене. Дело слушалось на высочайшем уровне коллегией приказных судей. Они приговорили наказать этого человека батогами и вернуть хозяину. В вердикте при этом оговаривалось, что Пушкин «не должен сам наказывать человека». В мировой от 1642 года два землевладельца достигли любопытного соглашения, которое суд подтвердил: в отношении кражи лошади они приняли решение, что если крестьянин, обвиненный в конокрадстве, будет вновь уличен в этом пострадавшим, то помещик этого крестьянина доставит виновного к истцу и велит «на конюшне бити кнутьем нещадно». Если же хозяин виновного не доставит его, то он должен заплатить пострадавшей стороне 50 рублей штрафа («заряду»)[106].

Бывало, что воеводы вступали в борьбу за уголовную юрисдикцию с землевладельцами. Например, воевода Соли Камской в 1689 году докладывал в Москву об уголовном деле против двух людей, которое было возбуждено по инициативе могущественных промышленников Строгановых. Воевода получил приказ отправить подозреваемых в Москву на суд и исполнил это в декабре 1688 года. Он, однако, писал в столицу о том, что Строгановы по дороге удержали обвиняемых на две недели на своем дворе в Нижнем Новгороде. Стороны пришли к соглашению, и Строгановы освободили их без обращения к воеводе. Воевода сообщал об этом в Москву как о нарушении ими закона и одновременно о том, что он потерял след обвиняемых и само дело, за которое нес ответственность[107].

Одно дело петровского времени открывает в восхитительных деталях картину обычной вотчинной юстиции. 20 августа 1718 года в Арзамасе священник жаловался в местный суд, что его сын был зарезан на дороге людьми, которые были должны ему денег. Он также сообщил, что обвиняемые признали свою вину, один из них был заклепан в ножные кандалы, и они были посажены в «судебную избу» их господина князя Петра Алексеевича Голицына, служившего в это время губернатором в Риге. Один из заключенных сумел бежать из этой простейшей тюрьмы. Поэтому арзамасский судья расследовал не только убийство, но и побег. Он послал своих служащих в вотчину Голицына, поручив арестовать подозреваемых в убийстве и выяснить, что там произошло. При расспросе староста землевладельца рассказал, каким образом в имении его хозяина боролись с преступностью: когда убийц обнаружили, староста сам расследовал обстоятельства убийства, допрашивал обвиняемых и заключил их в тюрьму при усадьбе. Затем он донес о деле своему боярину в Ригу, который приказал ему доставить преступников к «грацкому суду». Вскоре, однако, состоялся побег. В итоге арзамасский судья допросил двух оставшихся подозреваемых и выслал служителей на поиски бежавшего человека, но не подверг наказанию не справившихся со службой сторожей голицынской тюрьмы, что он сделал бы, если бы речь шла об официальном узилище[108]. В целом во владениях светских землевладельцев, как кажется, с большей вероятностью, чем в церковных судах, выходили за разрешенные границы их юрисдикции и применения судебного насилия. Из-за нехватки источников нам сложно определить масштаб нарушений царской прерогативы в уголовной сфере. Принимая во внимание широкую власть церковных и светских землевладельцев на местах в обществе, где крестьяне были закрепощены, а количество воеводских изб было невелико относительно огромных размеров империи, подобные эксцессы в определенной мере были неизбежны. Но государственные суды делали все возможное, дабы обеспечить притязания царской власти на монополию в области уголовного права.

Многие уже обратили внимание на административное и судебное разнообразие, рассмотренное здесь нами. Ханс-Иоахим Торке отметил в своем классическом исследовании, что чрезвычайное разнообразие форм управления в Московском государстве не позволяет говорить о единой системе. Выдающийся либеральный историк XIX столетия Б.Н. Чичерин заклеймил «сложную и запутанную подсудность Московского государства», назвав ее средневековой и лишенной «всякой стройности и всякой системы». Конечно, ситуация располагает к тому, чтобы сгущать краски. Борьба с серьезными преступлениями находилась под царским контролем. Нет свидетельств о всплесках самосудных расправ; в одном случае при поступлении известий о линчевании государство немедленно выслало на место действия дознавателя[109]. Таким же образом, как государство смогло инкорпорировать споры о бесчестье в рамки царских судов, чем пресекалось прямое насилие, оно также убедило местные сообщества в необходимости прибегать к царскому суду в отношении большинства преступлений, связанных с насилием. Правительство выполнило эту задачу, не только угрожая наказать всякого, кто возьмет исполнение закона в свои руки, и любое должностное лицо, злоупотребившее властью, но также обеспечив функционирование корпуса уголовного права и судебных учреждений. Для этой цели государство окружило непрофессиональных военных воевод-судей подведомственным им персоналом, обладавшим навыками судопроизводства, и контролировало управленческий аппарат страхом сурового наказания. Так, по крайней мере, обстоит дело в теории. О том, какими путями государство добивалось осуществления этих целей и насколько оно преуспело, мы поговорим в следующих трех главах.

Глава 2. Проблема профессионализма: судебный персонал

В мае 1635 года мценский воевода в панике писал в Москву. Он столкнулся с катастрофической перспективой потерять своего подчиненного, после того как служилая корпорация выбрала его подьячего дьячком в губную избу: «…у твоего государева дела во Мценску сидит подъячей Родька Оловенников лет с пятнатцать без твоего государева без денежнаго и без хлебнаго жалования, и всякия твои государевы дела ему, Родьке, во Мценску в съезжей избе за обычай, ведает и пишет он, Родька… и без того Родьки во Мценску в съезжей избе твоих государевых дел делать и писать будет некому. А дел твоих государевых и письма много: присылают твои государевы указные многие грамоты из Разряда и из розных приказов о твоих государевых о всяких указных делех, о денежных сборех, и челобитчиковы, и те всякие твои государевы дела без того подъячего, без Родьки у меня станут, и всякому твоему государеву делу у меня во Мценску и в съезжей избе будет мотчание»[110].