Геннадий Ерофеев - Самый большой подонок

• Название: Самый большой подонок
• Автор: Геннадий Ерофеев
• Жанр: Детективная фантастика

«Самый большой подонок» – фантастический роман в жанре «попаданцев» с элементами триллера, боевика, детектива и антиутопии. Это продолжение повестей «Касторка» и “Диггер «кротовых нор»”. Спецагент Ольгерт Васильев попадает в Мир Определителя. Определитель устанавливает у попавших к нему людей дату «первого значимого грехопадения». Затем «грешников» возвращают в «возраст до греха» и заставляют проживать жизнь с этого момента ещё раз – по матрицам самонадеянного властелина миров. В ипостаси семилетнего мальчика Ольгерта вышвыривают обратно на Землю. Врач Эдуард Лаврентьев не знает, как вернуть Ольгерту истинный возраст. В отчаянии он везёт мальчика на его родину – в подмосковный городок, на улицу Двор Вождя, надеясь что этот ход возвратит Ольгерта «на круги своя». Перед мальчиком забрезжил лучик надежды, и повествование завершается на светлой, оптимистической ноте.

---

Но чудес не бывает. Беспорядочно кувыркаясь, самолет уже над нашим берегом нелепо завис в воздухе примерно в километре правее аэродрома, а затем камнем стал падать вниз. Он рухнул в чудом сохранившееся неподалеку от лётного поля болото. Молча стояли мы на гребне бруствера, потрясённые увиденным, но не успевшие в полной мере осознать совершившуюся на наших глазах трагедию. Однако её финальный аккорд ещё не прозвучал.

Внезапно болотная жижа разверзлась, образовав цилиндрическую воронку, подсвеченную изнутри адским тёмно-красным пламенем, и вслед за тем ужасающей силы взрыв потряс мирные окрестности, выдавив мощной ударной волной остатки зеркального остекления злосчастного небоскрёба и разметав по земле нашу молчаливую компанию. Так пришёл к своему полному финишу бедняга Волик – Рогволд Кочнов…

Свет в глазах померк, дальнейшее я вспоминал отстранённым сознанием. А дальнейшее было ужасным.

С немыслимыми, нечеловеческими ухищрениями специальная комиссия установила, что авария произошла из-за какого-то протекшего бачка с жидкостью. Техник и инструктор получили мощные пинки под курдюк, меня же все поздравляли со счастливым спасением: если бы моя очередь на полёты была первой, полным финишёром стал бы не Волька, а я.

Я с трудом воспринимал происходящее, будучи близок к обмороку. Перед глазами вдруг предстал крошечный циферблат прибора, контролирующего злосчастный бачок или его содержимое, показывавший, что этот третьестепенный элемент или агрегат машины не совсем исправен. Вероятно, он испортился незадолго до моей посадки. До того как покинуть кабину, мне следовало проверить показания приборов и доложить о всех неисправностях бедолаге технику. Но этот паршивый циферблат проектировщики доисторического реактивного птеродактиля засунули в самый низ приборной доски, едва ли не под коленки пилоту, в полном соответствии с невысокой значимостью прибора. После посадки я находился в эйфорическом настроении и, желая поскорее присоединиться к загорающим на травке приятелям, легкомысленно не придал значения его показаниям, просто-напросто забыл о своих обязанностях, до предела поглощённый собственными радостными ощущениями. Сыграло роль и то, что Волька более других был лётчиком – в том понятном каждому смысле, что являлся одним из тех многочисленных наездников, которых абсолютно не интересуют вопросы и проблемы технического обслуживания. Нас, таких, было большинство – в будущем нам предстояло заниматься деятельностью несколько иного рода, и готовились мы к другому. Но так или иначе, а я стал косвенным виновником гибели Вольки. К тому моменту я давно забыл о своих детских фантазиях о расправе над Волькой на безлюдной Земле. Совершенно искренне, не лицемеря ни перед людьми, ни перед собой, я могу утверждать, что моя небрежность являлась случайной, спонтанной, непреднамеренной. Но успокаивая себя таким образом, я могу говорить лишь о таком себе, какого мне дано знать. Как и каждый человек, я не умею проникать в своё подсознание, а что на самом деле замышляло оно по отношению к Волику в тот злополучный июньский день, знает только Господь Бог…

Да, не отвертелся я от встречи с другом далёкого детства. Вомб Ютер заставила меня заново пережить (или в действительности прожить – ей виднее) три маленьких кусочка моей прошлой жизни, в каждом из которых рядом со мной присутствовал Волька Кочнов. Кто из нас двоих был настоящий, подлинный в ретроспективных сеансах матушки Вомб, а кто нет, действительно ли одного из нас или сразу обоих возвращали в прошлое, или же медсестра умело воспользовалась имевшейся в моём мозгу информацией, создав на её основе рельефную фантасмагорическую реальность и с умыслом продемонстрировав фантасмагорию мне, – как говорится, я мог только гадать, а она не сказала. Но даже без достаточного основания я склонен был полагать, что и в самом деле побывал в прошлом – настолько острыми были испытанные ощущения, настолько чётко и выпукло были очерчены окружающие предметы и настолько терпкими, словно запах солончаков в пустыне, были удивительные ароматы прежних времён, в которые я трижды ненадолго погружался.

«Ольгерт, останавливайся хоть иногда и наслаждайся ароматом роз, принесённых дуновением ветра из Прошлого, но при этом остерегайся оцарапаться об их больно жалящие шипы», – частенько говаривал я самому себе. Человек всегда боится времени, зато время не боится никого на свете…

Жуткая, невыразимая тоска захлестнула меня, и моё измученное сознание стало медленно, будто светильники перед началом сеанса в кинотеатре, угасать, хотя прокрученное матушкой Вомб «кино» уже закончилось.

Но тут, как и положено по окончании киносеанса, вспыхнул яркий свет.

Глава 12

В буквальном смысле заново рождённый матушкой Вомб и в ускоренном темпе повзрослевший, я снова стоял на белой упругой плитке пола живой и невредимый и соответствующий по всем параметрам Ольгерту Васильеву нынешнему. Хотя, окажись я в другом возрасте и в другой ипостаси, каким образом смог бы я определить, что я не тот, прежний Ольгерт? Скорее всего, никак, и я воспринимал бы своё новое состояние как естественное и единственно возможное.

Сомнение в собственной идентичности неожиданно обратило меня к давним, никогда не прекращавшимся попыткам осмысления человеческой жизни в масштабах Вселенной и субъективности, иллюзорности её восприятия человеком. Я много размышлял над этим, отталкиваясь от соображений, наработанных, как мне, наивному дилетанту, открылось позднее, древним философом Гераклитом Эфесским – тем самым, который известен широкой публике знаменитой сентенцией «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку».

Однако, открыв уже давно открытое и дилетантски развив идеи профессионала в приложении к одной из возможных космологических моделей Вселенной, я получил неожиданный результат, поколебавший содержащееся в высказывании философа утверждение. А попутно пришёл к парадоксальному выводу о конечности или бесконечности, прерывности или непрерывности, повторяемости или неповторяемости человеческой жизни.

Ход моих любительских рассуждений был таким.

Представим замкнутую и конечную (но при этом безграничную) так называемую пульсирующую Вселенную, то есть имеющую космологические характеристики, позволяющие ей проходить через бесконечно большое число циклов расширение-сжатие. Каждый раз по завершении очередного цикла она предстаёт несколько иной, обновлённой, но с тем же неизменным набором составляющих её элементов, частиц. Поскольку в описываемой конечной Вселенной число частиц тоже конечно, то конечно и число всех возможных комбинаций этих частиц. Каким бы огромным число частиц ни было, рано или поздно их комбинации будут исчерпаны, даже если для этого и потребуется чудовищное количество циклов расширение-сжатие (пульсаций). После того как все мыслимые комбинации и сочетания частиц будут исчерпаны, Вселенная неминуемо начнёт повторять самоё себя.

Теперь представим конкретного человека, живущего в конкретном, произвольно взятом цикле расширение-сжатие в рассматриваемой нами Вселенной. Человек спокойно (или, если хотите, беспокойно) проживает свою нескладную, недолгую жизнь и, естественно, умирает. После его смерти проходит колоссальное количество циклов и сумасшедшее время и, наконец, снова возникает Вселенная, где положение всех составляющих её элементов в точности повторяет комбинацию частиц цикла, в котором жил и почил в бозе наш герой (или, если хотите, мученик). Вследствие полной идентичности циклов неизбежно возникнет человек, полностью идентичный своему страшно далёкому предшественнику из страшно далёкого прошлого. В свете вышесказанного, он проживёт жизнь, в самых мельчайших подробностях совпадающую с жизнью давным-давно умершего двойника. А известно, что полная модель какого-либо субъекта или объекта является самим этим субъектом или объектом. Как выражается Шеф, без подмесу и без подмены. Следовательно, нужно вести речь не о двойниках, а об одном и том же человеке. И вот мы с тихим ужасом начинаем осознавать, что этот человек будет существовать постоянно, непрерывно, поскольку, умерев в одном цикле и будучи положенным во гроб, он как труп и как мертвец не почувствует пропасти времён, отделяющих один идентичный цикл от другого, отделяющих завершившуюся первую жизнь от второго рождения. А затем последует третий идентичнный цикл, четвёртый и так далее.

Восприятие этим человеком своей жизни будет зависеть от того, сможет ли он каким-то образом различить многократные «субжизни». Если сможет или хотя бы будет осведомлён о реальности феномена повторяющейся Вселенной, то будет ощущать себя рождающимся, живущим, умирающим и сразу же (в собственном восприятии) рождающимся снова, то есть существующим (субъективно) непрерывно (!) – до тех пор, пока будет существовать взрастившая его удивительная пульсирующая Вселенная. Если же человек не сможет различить многие жизни (а, думается, при их полной идентичности такая задача принципиально неразрешима), то будет ощущать себя проживающим всего одну жизнь. Внешнему же, стороннему наблюдателю (например, обитателю другой вселенной) наш мученик-герой покажется человеком, проживающим со своеобразными сверхдлительными «перерывами на отдых» бесконечное количество абсолютно похожих жизней или, если выразиться более точно, такое их количество, которое уложится во время существования его уникальной Вселенной. Многочисленные же состояния нашего гипотетического героя, не являющиеся полностью идентичными, но весьма близкие, сходные и отличающиеся лишь незначительными мелкими деталями, по идее, должны будут вызывать у него и его неполных аналогов хорошо всем известное ощущение «дежа вю» (то есть уже виденного и пережитого ранее) вследствие «просачивания» и перекрытия, наложения друг на друга почти одинаковых состояний. Вопрос в том, найдётся ли где-нибудь Вселенная, способная выдержать чудовищное количество циклов расширение-сжатие…