Геннадий Ерофеев - Самый большой подонок

• Название: Самый большой подонок
• Автор: Геннадий Ерофеев
• Жанр: Детективная фантастика

«Самый большой подонок» – фантастический роман в жанре «попаданцев» с элементами триллера, боевика, детектива и антиутопии. Это продолжение повестей «Касторка» и “Диггер «кротовых нор»”. Спецагент Ольгерт Васильев попадает в Мир Определителя. Определитель устанавливает у попавших к нему людей дату «первого значимого грехопадения». Затем «грешников» возвращают в «возраст до греха» и заставляют проживать жизнь с этого момента ещё раз – по матрицам самонадеянного властелина миров. В ипостаси семилетнего мальчика Ольгерта вышвыривают обратно на Землю. Врач Эдуард Лаврентьев не знает, как вернуть Ольгерту истинный возраст. В отчаянии он везёт мальчика на его родину – в подмосковный городок, на улицу Двор Вождя, надеясь что этот ход возвратит Ольгерта «на круги своя». Перед мальчиком забрезжил лучик надежды, и повествование завершается на светлой, оптимистической ноте.

---

Леденящий ужас охватил меня.

В лицо мне не мигая уставились тухлые косые глаза отвратительной нелюди – кругорота головозадого безобразного.

Не поднимаясь на ноги, я резким рывком выбросил тело из постели и, приземлившись на обе ноги метрах в двух от кругорота, принял боевую стойку.

Но кругорот и не думал нападать на меня. Ухватившись руками за обе щеки, он делал с собственным лицом что-то непонятное. Я оцепенело смотрел на слишком человеческие, не похожие на лапы нелюди, руки, и опомнился лишь тогда, когда увидел расплывшееся в широченной улыбке лицо Вольдемара Хабловски.

Помахивая искусно выполненной маской кругорота, Вольдемар разразился дьявольским смехом.

Подобные идиотские розыгрыши были в его духе. Перенял он эту привычку от меня. Я был знаком с Вольдемаром давно. Он был года на три старше меня и намного талантливее. Но даже его мать говаривала о нём как о человеке с хорошей головой, которая досталась дураку. Из-за крупной, всегда коротко стриженной головы он удостоился клички Юл. А прозвище Дюбель Вольдемар по праву заслужил за страшной силы удар правой, так называемой «рабочей», руки. Юл и Дюбель – этими двумя «кодовыми именами» попеременно, в зависимости от обстоятельств и контекста событий, имели право называть Володеньку его самые близкие друзья. Своей «элегической» головой Юл шутя проламывал дюймовые доски, но никто не осмелился бы назвать его безмозглой скотиной. Да, Вольдемар был непрост, и я мысленно поблагодарил Шефа за то, что на роль доброго дядьки, который последним шлёпнет меня по попке и скажет «Ну, давай!», он выбрал именно Хабловски.

– Мои ребята смастерили, – сообщил Вольдемар, демонстрируя искусно выполненную маску кругорота. – В караулке очумеешь от безделья, каждый развлекается по–своему.

Я протянул ему руку.

– Здорово!

– Здорово, бродяга! – Вольдемар ухватил мою неслабенькую длань своею знаменитой правой.

Некоторое время мы молча состязались. Как всегда, к двадцать пятой секунде я не выдержал напора его гидравлической клешни.

– Всё, Юл, пусти!

– То-то, бродяга! – Вольдемар был рад, что держит форму.

– Я видел плохой сон.

– Опять приснилось, что заболел ревматизмом? – заулыбался Хабловски.

– Да нет.

Я вкратце пересказал ему содержание сна.

Вместо оглашения пространного резюме Вольдемар взглянул на часы.

– Пускай сны толкуют экзальтированные дамочки, для нас с тобой это непозволительная роскошь.

– Где мы?

– Мы в буферной зоне. Внутренний и внешний периметры охраняются. Но для тебя освободили коридор. Пошли на свежий воздух!

Я привёл себя в порядок, подхватил рюкзак с необходимой «шкабарднёй», и мы покинули чрево фуры, в которой я, как Владимир Ленин в опломбированном вагоне, был доставлен к месту великих дел.

Стояла тёплая октябрьская ночь, воздух был свеж и вкусен. Ярко горели южные звёзды.

– Вон караулка! – показал рукой Вольдемар. – Там сейчас никого нет и до твоего ухода в Сумеречную Зону не будет.

Хабловски запер дверцы кабины и грузового отсека и бодро проговорил:

– Ну что, потопали?!

Находившаяся метрах в ста от фуры караулка была не освещена. Вольдемар отомкнул замки и провёл меня в крохотный кабинет.

– Моя персональная каюта, – сообщил он. – Жаль, гальюн на отшибе… Барахлишко поставь сюда и ступай ополоснись, если хочешь. Душ по коридору направо. А я пока соображу закуску.

Душ был крохотный. Я сбросил «свиноколы», разделся и встал под несильные струи. Вода оказалась недостаточно горячей и к тому же отвратно воняла дезинфекцией. И на том спасибо.

Когда я вернулся в каюту, Вольдемар заканчивал нехитрую сервировку. Завидев меня, он нырнул в бар и выставил такую бутылочку, за которую можно было купить эту караулку со всей командой. Естественно, исключая самого Юла.

– Режешь последний огурец? – спросил я.

– Лимоны я порезал заранее, – усмехнулся Вольдемар. – И сахаром присыпал, чтобы дали сок. Всё, как ты любишь, а для хорошего человека и последней коллекционной бутылки не жалко.

– Да не хороший я.

– А какой?

– Гуттаперчевый.

– Тем более.

Вольдемар достал из шкафа посуду. Мне он определил крошечную коньячную стопку, а себе – огромный фужерище, будто собирался вкушать не коллекционный коньяк, а дешёвую грушевую воду.

– Ты не перепутал? – осведомился я с напускной тревогой. – Может, рокируешь сосуды?

– Мы с тобой не за шахматной доской!

– Это точно. Но учти: я через час-другой буду гулять по Сумеречной Зоне как кот – сам по себе. А ты здесь за людей отвечаешь.

– Хочешь, дам и тебе фужер? – предложил непробиваемый Хабловски. – Не ссы в компот: там повар ноги мыл. – Он наполнил мою стопку.

– Ах, да! – вспомнил я. – Тебя же должны изолировать после моего ухода в Зону.

– Теперь уж недолго, – живо откликнулся Вольдемар. – Здесь болтаться не сахар. Тоска смертная. Трахнуться хочется – жуть, а женщин в Дозорную Службу, как назло, не берут. Мои ребята просто озверели от избытка тестостерона. Ещё чуть-чуть – и друг с другом коноёбиться начнём. – Он нацедил себе, и я не поверил своим глазам: в таком количестве жидкости можно было стирать носки. Или повару мыть ноги.

– Не осуждай меня, – сказал Вольдемар виновато и прихлебнул из фужера. Осточертело всё. Измучился я от такой паршивой жизни.

– Жизнь идет накатом, не так ли? – философски заметил я, смакуя роскошный напиток.

Вольдемар сделал чудовищный глоток и перехваченным голосом сказал:

– Мог бы тоже напиться, маменькин сынок… – Он бросил в рот кружок лимона и принялся меланхолично жевать. – Никакой ты не кот и не сам по себе! – вдруг возвестил он вне видимой связи с предыдущим. – Я тоже когда-то жил по принципу: или грудь в крестах, или голова в кустах. Представь, сейчас успокоился. – Он залпом допил коньяк. – «Живец без подстраховки» – значит, тебя, мон шер, мигом поставят в страдательный залог. – Вольдемар посмотрел мне в глаза. – Пойми, Кобелина Невычесанный: мы никогда не были и не будем «сами по себе».

– Да ладно, не расстраивайся.

– Всё нормально, старик. Ты ешь, не стесняйся, у меня всё натуральное и притом самого высшего качества.

– Не побрезгую.

Хабловски отмерил себе порцию для стирки второй пары носков.

– Понудительный залог: я пою коня, – прокомментировал я, намекая на лошадиные дозы, которыми кушал коньяк Вольдемар. Раньше за великим спортсменом-трезвенником такого не водилось.

– … чем поят лошадей! – осушив фужер, крякнул Хабловски. Лимоны он поглощал прямо с кожурой – в точности как я.

С минуту мы молча закусывали.

– Ты всегда был рафинированным чистоплюем, – опустошив тарелку, неожиданно выдал чуть окосевший Юл.

– Рафинированный чистоплюй – это масло масляное, – заметил я.

– А, неважно, – отмахнулся Вольдемар. – Никак не возьму в толк, зачем ты служишь в Конторе? Судьбу не перемочь. Иногда мне кажется, что моя жизнь строго расписана кем-то, и все потуги что-то изменить в ней не более чем глупая суета.

– Не расписана, а детерминирована, говоря по-научному, – грустно улыбнувшись, поправил я. – Но ты надеялся изменить её, когда уходил с прежнего места работы.

– Теперь я в это не верю. Верно говорят, что Господь Бог не играет в кости. Дороги, которые мы якобы выбираем, давно уже выбраны для нас.

– А как тогда насчёт свободы воли, вообще насчёт случайностей?

– Э-э, – пренебрежительно хмыкнул Вольдемар, – мы просто ничего не знаем о той кухне, где пекутся эти закономерные случайности. А зачастую даже не подозреваем о ней.

– Ты-то вот подозреваешь. – Я помолчал. – Значит, ты обратился к Богу?

– К начальству я обратился, – сказал Вольдемар со злостью. – Насчёт прибавки. Велели обождать… Суть не в названии – назови хоть горшком. Какая разница, кто крутит нами – Сверхцивилизация, вонючие кругороты, или Господь Бог? Результат один, – убеждённо заключил он и замолчал.

– Ну, ну, валяй дальше! – подтолкнул я доморощенного философа.

– А дальше тестикулы не пускают! – оглушительно рыгнув, развязно отвечал Вольдемар, изрядно охмелевший от чудовищной дозы коньяка. – Он постучал костяшками пальцев по своему мощному бритому черепу. – Мы не знаем, кто долбит нам по темячку, указывая, куда держать оглобли. А тому, кто незаметно правит нами, вдохновенно крутит уши другой ловкач, стоящий на ступеньку выше. Да и не обязательно выше. И так далее. И все участники этого вселенского спектакля наивно полагают, что они «сами по себе».