Олег Тупицкий - Сон? Нет!

• Название: Сон? Нет!
• Автор: Олег Тупицкий
• Издательство: ЛитагентРидеро78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Поэзия

Сборник составили стихотворения, написанные в течение четверти века, и каждое из них умещается в объёме «спасительных четырнадцати строк».

---

«Лишь только для того, чтобы извлечь…»

Лишь только для того, чтобы извлечь
или смарагды, или изумруды
(что суть одно, но не об этом речь),
ворочать слов немыслимые груды.
Перемывать отвалы. Плавить руды
железные. Хлеба и булки печь.
А после в одночасье от простуды
скончаться и под памятник залечь.

Мы на планете – плесень и парша.
Нам через поколение едва ли
поверит кто-то, что и мы пылали,
и стоили поболее гроша.

– Да, – скажут, – было тело. А была ли
взыскующая вечности душа?

«Теряю выражение лица…»

Теряю выражение лица,
под пятками утрачиваю почву.
Со счёта сбился, сколь ночей воочью
не вижу Ориона и Тельца.

Сонет слепил, а он по швам трещит.
Подсунул музе – изорвала в клочья,
охаяла и подняла на щит
в таких словах, что ставлю многоточья.

Крылатый мой скакун зашился в стойло,
жрёт сено и копытом не стучит.
По пятницам в тоске лакаю пойло —
пить невозможно, просто факин шит.
Где Комарово? Шахматово? Тойла?

Ну, кто-нибудь на помощь поспешит?

«И как ещё только жива…»

И как ещё только жива
несчастная наша планета,
когда передоз це-о-два
страшнее ствола пистолета?

Плутоний, дейтерий, дрова —
чем будет надежда согрета,
не скажет людская молва,
не знают скрижали завета.

Настырно вгоняю слова
в прокрустово ложе сонета,
тяну, ампутирую – это
даёт кой-какие права
себя принимать за поэта,
но кругом идёт голова.

«На улицу выйду морозным…»

На улицу выйду морозным
воскресным декабрьским деньком
и буду предельно серьёзным
со всеми, кто мне незнаком.

Я маленьким детям и взрослым,
осыпанным первым снежком,
могу показаться курьёзным
с огромным заплечным мешком,
похожим на Деда Мороза.
но без бороды и усов,
стремительнее паровоза
спешащим на праздничный зов.

Какая нелепая поза —
прожить, не подняв парусов…

«Имею законное право…»

Имею законное право
по жизни и по судьбе
идти против шерсти направо,
налево оставив толпе.

Какая мне разница, право —
на берег другой приведёт
паромная ли переправа,
не видный ли с этого брод.

Отвечу за каждое слово,
за каждый зигзаг на пути.
Пускай понаплёл я пустого,
чего б и не надо плести —
прости меня, Боже, слепого.
Таким уродился. Прости.

«Мы слов Его не поняли, увы…»

Мы слов Его не поняли, увы:
– Очнитесь, маловерные невежды.
Душа и тело пищи и одежды
не больше ли? О том забыли вы?

И лишь тогда узнаем наяву,
когда возьмут к последнему ответу,
что сыну человеческому нету
на свете места приклонить главу.

Кому не лень незнамо сколько лет
мне тычут в нос Рокфеллера и Креза:
мол, денег нет, недвижимости нет.

На это у меня один ответ:
– Как сталь по преимуществу железо,
так я по преимуществу поэт.

«Бессонница. Когда же утро?..»

Бессонница. Когда же утро?
Не возбуждает неглиже —
какая, к чёрту, Камасутра,
когда сомнения в душе.

Часы постукивают нудно.
Ворочаюсь, как на еже,
и вскакиваю поминутно
почти в истерике уже.

Быть может, правильно и мудро,
что жизнь – не мёд и молоко,
что всё так омутно и мутно,
и до рассвета далеко?

Ох, мысли про житьё-бытьё,
переходящие в нытьё…

«Один – полцарства за кобылу…»

Один – полцарства за кобылу,
другой – полжизни за мечту,
но, вспоминаю, дело было:
я замер, как на взлёте Ту,
неторопливо разбежался,
непринуждённо полетел.
И вслух никто не обижался,
что я достиг, чего хотел —
парил без крыльев за плечами,
едва руками шевеля.
Внизу, на отмели песчаной
моллюски вили вензеля.

Господь не выдумал печальней,
чем белорусская земля.

«Я даже с ветра поле…»

Я даже с ветра поле
сорвал бы барыши,
когда о горькой доле
слабал бы от души,
о том, что в мыслях реже
вспухают мятежи,
и за окном всё те же
вороны да стрижи.

Как лошадь на манеже
заученно кружи,
но не забудь – понеже
заточены ножи,
жить муторно в неволе
без веры в миражи.

«Не затяну Аве, Мария…»

Не затяну Аве, Мария,
чтоб слышно было за версту,
не всхлипну, как Иеремия —
все эти звуки в пустоту.

Не княжил я во дни былые,
меня не ростренакусту.
Замкнув ряды передовые,
я не погибну на посту.

Я закопался в суету.
Под солнцем это не впервые.
Мою привычную кнуту
трудоголическую выю
намяли дрязги бытовые,
похерив всякую мечту.

«Его просили: «Дай нам днесь…»

Его просили: «Дай нам днесь…»
И он двенадцати коллегам
сказал: «Вы им подайте есть,
сим голодающим калекам».

А мы живём сейчас и здесь,
но к небу глаз поднять не смеем
лишь потому, что был осмеян
принёсший в мир благую весть.

Ошибкам нашим счёту несть.
Мы суетливы и бездарны.
Нам эту ношу вечно несть.

Воспримем по заслугам честь
и будем тихо благодарны
за то, что Он меж нами есть.

«Меня до слёз пробило на хи-хи…»

Меня до слёз пробило на хи-хи.
Циничней, чем патологоанатом,
могу прилично, а могу и матом
изобразить, как пишутся стихи.

О том немало всякой чепухи
поведано доселе нашим братом.
Не верьте – брешем языком богатым,
как рыбаки, отведавши ухи.

Всё много прозаичнее. Накатом
приходят, аномалией природной
являются и давят массой всей.

И, если не случились плагиатом,
то остаются в памяти народной
навечно, как дерьмо и Енисей.

«Ошибка в том или вина…»

Ошибка в том или вина,
что нежная моя природа
под микроскопом не видна
и увядает год от года.

Кому теперь она нужна,
такая стрёмная хвороба?
В ней ни гламура нет, ни стёба,
и пользы тоже никакой.

Осталось выйти на покой
и спрятаться за крышкой гроба —
там ненасытная утроба
в своём величии смешна,
и даже толстая мошна
червям могильным неважна.

«Когда бесплодная зима…»

Когда бесплодная зима
опустошительным набегом
гнетёт безжалостно и снегом
пытает стылые дома,
я понимаю, что сама
собой поэзия напрасна,
но праздностью своей прекрасна.

Игра капризного ума,
она является всегда
из ничего, из ниоткуда
и утоляет, как вода.

Срамно, что, призывая чудо,
я осторожней, чем Фома,
и лицемерней, чем Иуда.

«Тому назад почти две сотни лет…»

Тому назад почти две сотни лет
невдалеке от папского престола,
пока не помер, жил один поэт
происхожденья самого простого.

Других таких и не было, и нет.
Как до и после многие поэты,
он в стол писал скандальные сонеты —
две тыщи с лишним как один сонет.

Однако что-то сдвинулось в природе
нечаянно. Певец простонародья
перековался на иной манер.

На небеси – те просто ***:
«Синьор Джузеппе Джоакино Белли
в цензуре верно служит? Лицемер…»

«Простые радости люблю…»

Простые радости люблю,
и потому не вижу прока
служить целковому рублю.
Ходили. Гиблая дорога.

Он не один в окошке свет.
Приятнее в жару на речке
позагорать, в мороз на печке
погреться. Жалко, печки нет.

Но надобно иметь доходы.
От воскресенья до субботы,
как жёрнов мельничный, кружусь.

И нипочём не побожусь,
что до предсмертныя икоты
от слов своих не откажусь.

«Ты бросил семя, и взошёл росток…»

Ты бросил семя, и взошёл росток,
по нашим временам довольно странный,
без явной тяги к почве иностранной
и с влажными глазами на восток.

Твой голос я. Твой глиняный свисток.
Простая, незавидная музыка.
Уж лучше так, чем вовсе безъязыко.
Удел немых заведомо жесток.

Пусть отвернутся други и родня,
преследуют обиды о напасти,
кошмары ночи и заботы дня
терзают тяжело и рвут на части —
не оставляй очаг мой без огня
и в день седьмой не забывай меня.

«Негаданно февраль ворвался в дом…»

Негаданно февраль ворвался в дом.
Очередной постылый день рожденья
исчез в морозном небе голубом,
как морок и простое наважденье.

Зима сама в бессилии своём
сошла на нет. На том и порешили —
коль эту худо-бедно пережили,
Бог даст, и не одну переживём.

Что там ещё осталось до весны?
Пустяк. Всего каких-то три недели.
И не заметишь – разойдутся вмиг.

Воронам тесно в кроне у сосны.
Эй, чёрные! Уймитесь, в самом деле!
Не подобает каркать на своих.

«В прах вдунул жизнь и поместил в саду…»