Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

• Название: Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823
• Автор: Петр Вяземский
• Жанр: Прочая документальная литература

«Перекрестись! Какой тебе «Первый снег» возвратить? Я прошу его от тебя. Пожалуй, сажай его в «Сын Отечества», только без всякой подписи. «Уныние» – также, и паче: это род исповеди. Конечно, у нас никто не читает: пиши что хочешь, но иное и для себя мыслит вслух не должно. Сейчас получил я письмо от Мещевского, которое меня тронуло: он говорит о своей чахотке и близкой кончине. Неужели Жуковскому ничего сделать в пользу его нельзя, хотя через Павловскую, хотя через Аничковскую дорогу? Сделай милость, похлопочите! Он прислал, Жуковскому «Смерть Кесаря». Хорошо ли? Можно ли отдать на театр? Расшевелитесь! В таких делах только и есть жизнь, во всем прочем – тление; особливо же у нас, где бытию нельзя крылья расправить: надобно по земле перепархивать…»

---

Увы, не знаю!

Воейков просит у меня твой «Халат», и я намерен дать ему его, хоть он и не по мерке «Сына Отечества» вышит.

В субботу огласит историограф Русскую академию словом истины об Иване Ивановиче, и если слабость в ногах и хирагра в руке мне позволят, то я потащусь слушать его. Между тем президент отказывает Крылову в медали, не смотря, что Карамзин, Филарет и многие другие из членов академии подписались, что он достоин оной. С одной стороны, конечно, справедливость требовала вспомнить о старике Дмитриеве, который также не имеет еще медали, но для, чего не дать вдруг двум? Крылов получал уже поздравления. Подписавшиеся не должны бы возвращаться в Академию. Шишков нашел средство быть деспотом и в Академии.

Булгаков верно описывал тебе помолвку Боголюбова на Бахметевой. Порадуйся: ему отказали, и московская невинность во всех смыслах слова сего спасена.

С которому времени будешь ты в Москве, и когда возвратишься в Варшаву? Глядя на себя, два месяца с разными недугами запертого и с обвязанной левой рукой, я иногда не на шутку сбираюсь к водам изгонять хирагру, геморрой и, может быть, старые грехи, но не знаю еще, на Кавказ или в Европу поеду. Я смешен больной: ни я к болезням, ни болезни ко мне не привыкли, et je lui tiens compagnie de très mouvaise grâce. Грущу, скучаю, досадую и отчаяваюсь в совершенном излечении без сильной помощи вод а прогулка. Здешний климат и образ жизни доконают меня. Ко мне ездят слушать «Негодование», и я уже его вытвердил наизусть, но ни одной копии не выдал и не выдам.

В воскресенье свадьба Голицына с Строгановой. В среду у графа Строганова бал.

Прости! Пора писать в Царьград и в Дерпт. Иван Иванович Дмитриев сбирается сюда, а Василий Львович твердит роль.

354. Князь Вяземский Тургеневу.

[Начало февраля. Варшава].

«L'Europe n'est plus une réunion d'états dont chacun doive former une famille particulière occupée de son bonheur domestique: elle est une agrégation de familles qui ne doivent chercher le perfectionnement de l'ordre social que, parallèlement les unes aux autres, sous la condition que ce sont les familles retardataires (запоздалые) qui arrêteront la marche des plus hâtives et non celles-ci, qui presseront la marche des autres. Les rois, dans ce système, forment une tribu nomade qui va tour à-tour planter ses tentes en des pays différents, et qui, au lieu de faire avancer les nations paresseuses, repousse en arrière les nations plus actives».

«Le résultat de la guerre, s'il est heureux en faveur de l'Autriche, ne peut être conforme & l'intérêt d'aucune autre grande puissance, à moins que celles-ci n'obtiennet de leur côté une augmentation proportionnelle. La question de la guerre de Naples n'est doue pas une question simple. Elle peut, elle, doit amener avec elle de graves changements dans la situation actuelle de l'Europe. Il y aurait de la simplicité à croire que la cour de Vienne, faisant la guerre pour le triomphe d'un certain mode de pouvoir, comme on. la faisait autrefois pour un certain mode de culte, ne demandera pour prix de ses sacrifices que la satisfaction intérieure et mentale d'avoir rétabli des formes plus complètement monarchiques en deèà et au-delà du Phare; les croisés eux-mêmes ne se bornaient pas à convertir les âmes et à faire adorer la croix par les infièles: chemin faisant, ils subjuguaient des états même chrétiens, ils envahissaient et dévastaient Constantin -pie: il leur fallait des principautés et des royaumes qu'ils né craignaient pas de s'approprier, au mépris des droits des légitimes possesseurs. Les croisades monarchiques seront-elles plus généreuses dans leurs vues, plus exemptes de tout calcul terrestre? Leur ambition n'aspirera-t-elle qu'à faire prévaloir un dogme et régner un axiome? Pareils à ces paladins, grands coureurs d'aventures, toujours prêts à défier ceux qui ne voulaient pas rendre hommage à la dame de leurs pensées, les monarques du ХИХ-èine siècle irönt-ils rompre des lances avec des gouvernements étrangers pour forcer ces mécréants à convenir que le pouvoir illimité des rois est le nec plus ultra de la raison humaine? Quelque ardeur de zèle que puissent montrer les cabinets pour la plus grande gloire de la monarchie pure, ce n'est pas & Vienne que l'on trouvera, même sur ce point, une exaltation dégagée de tout élément matériel. Le cabinet autrichien est le moins romanesque des cabinets: c'est peut-être le plus positif, le plus ennemi des abstractions, celui [6] qui s'attache le plus aux réalités. On a vu de quel poids sont daus la balance de ce cabinet les affectious les plus chères du prince».

«S'il était permis à un simple citoyen de se rendre l'organe du genre humain, j'ajouterais, non comme conseil, mais comme humble prière: «O rois, dont la présence seule est déja un bonheur pour vos peuplesl Renoncez à cette existence voyageuse qui, en montrant les chefs des empires errants sur les grandes routes de l'Europe, où groupés sur des théâtres étroits (кавое живописное выражение!) désenchante le vulgaire et rapetisse la royauté» («Du Congrès de Troppau», par M. Bignon.).

Я, разумеется, выписываю тебе на скорую руку одни резкия черты из сего сочинения, которое, за недосугом, прочел бегло. рассуждения, исторические и политические доводы, приводимые сочинителем, везде опирающимся более на события и правила, преподаваемые славнейшими государственноведцами (Vattel, Grotius, а в исторических ссылках является даже и граф Орлов), чем на умствования, в светлом блеске показывают всю кашу, всю уродливость, всю бессовестность, следующие за этою тревогою, ничем другим не оправданною, как самовластием силы, воюющим против прав рассудка и человеческого усовершенствования. Как только эта книга поступит в продажу, разошлю ее б вам; теперь попотчивай выписками из неё алчущих здравой пищи.

«29 janvier. Paris. Ce soir, sur les 4 1/2, le roi travaillait dans son cabinet, quand tout à coup une forte détonation s'est fait entendre non loin de ses appartements. Les grilles du château ont été fermées de suite; les troupes ont pris les armes, et les recherches les plus minutieuses ont été faites dans le palais. On a trouvé que l'explosion était partie au-dessous du cabinet du roi, et au-dessous des appartements de madame, dont les vitres ont été cassées. L'explosion a été si forte, qu'elle a été entendue du P nt Louis XVI. Il n'est heureusement résulté aucun accident de cet événement, qu'on ne peut attribuer qu'à la plus abominable scélératesse ou à une négligence bien coupable. A six heures une explosion a encore éclaté sur la place Lescot, près le Louvre, mais elle n'a causé aucun dommage. Avant-hier au soir un pareil événement est arrivé à dix heures sur la place du Palais Royal, au moment où monseigneur le duc d'Angoulême revenait de Compiégne».

«L'explosion est provenue d'un baril de poudre de la contenance de six livres environ. II avait été placé entre la muraille et un coffre à bois.

Генерал Donnadieu смертельно ранен в поединке с адьютантом Richelieu. Ты знаешь, что после его бесовской речи, он на улице преследовал ругательствами Richelieu.

Спасибо за письмо от 26-го января. Воля твоя, я понимаю предпочтительное благоволение к себе Дмитриева и поздравляю искренно его с тем. Жуковский был гражданином-песнопевцсм в событиях Двенадцатого года, Батюшков – никогда; где и когда мог, он ополчался против просвещения, забывая, что не нам нападать на злоупотребление, когда и употребление самое еще не в употреблении. Тот и другой не написали строки, которую ценсура не могла бы благословить, а в пашем положении откупить ценсорское разрешение, значит обязаться не огласит ни одной мысли, не исключая и самодержавных, ибо «История» Карамзина, подверженная горнилу Тимковского, не явилась бы в свет нетронутою. Говорить о луне с августейшим лицом можно, но с глазу на глаз; я и сам позволяю себе непристойности житейские, пью и распутствую по целым ночам с людьми, на которых краснея смотрю при рассвете, но, по крайней мере, не оглашаю нагло своей шалости и если не совершенно оправдательно, то извинительно противоставляю мужественный образ мыслей, смелое исповедание души независимой беспорядочным порывам чувствований своевольных и превратных.

Зачем не печатаете вы моего «Гизо», расставщики ковык и строчных препинаний? Исправьте, что хотите: прозу отдаю вам. Пускай и ценсура чего не пропустит: точки, да точки! они отныне будут вывескою мыслящего пера. Пускай и всего не пропустит, и то не бесплодно. Архивы ценсорские завалятся моим письмом. Придет день суда, и расправа учинится. За что же вам, друзьям моим, зажимать мне рот?

Перекрестись! Зачем и как не посылать «Негодяйки» Ивану Ивановичу? Что ты думаешь о себе? Для тебя ли одного пишу? Сейчас отправь Ивану Ивановичу, или никогда доставлять тебе ничего не буду.

В стихах Воейкова есть прелести:

Тот сорван с высоты и брошен в заточенье.

Этот стих – сорванец. Но встречаешь и жалости, например, те стихи, в коих он предпочитает ужину и чашке чая лицезрение Бога и хор серафимов (стр. 185). И давно ли он стал такой духовидец? У меня есть стихи эти, но лабзинства того в них нет. Уже не с тем ли, чтобы тебе угодить? Прости!

355. Тургенев князю Вяземскому.

9-го февраля. Утро. [Петербург].

Сейчас прислали мне сказать, что Катерина Андреевна родила благополучно дочь в третьем часу ночи. Она совершенно здорова. Третьего дня я пил у них чай, а накануне сбиралась она навестить меня и подняться на мою лестницу, по Николай Михайлович не пустил, и дело сделал. имени еще не дано, но вероятно дадут Елисаветы.

Письмо твое и послание к Жуковскому получил. Блудову еще не читал. Он очень болен и в постели. Теперь немного лучше. Но читал с Карамзиным; он полагает, что нельзя сказать встарь: это слово не заменяет встарину. Игумена хорошо бы сменить каноником – для ценсуры, но тогда ты на – , и выйдет – как каноник. Нельзя ли этого избежать, и я пожертвую тебе каноником.

Тем боле мучусь я, чем мучусь по охоте. Не лучше ли, то-есть, не правильнее ли: Что мучусь по охоте. Впрочем, я не уверен.

Ты этих мук – нельзя ли переменять? Есть стихи прекрасные, и Державин и Херасков врезываются в память, как стихи юности первого. Воейков просит поскорее послание для журнала, но я прежде посоветуюсь с Блудовым.

Получаешь ли ты «Вестник Европы»? На всякий случай посылаю тебе выписанные оттуда примечания на перепечатанное твое послание Вот и все тут. Какая охота или, лучше, похоть уязвить et quelle impuissance! В той же книжке и Воейкову в прозе досталось. Дмитриев за все сердится или, лучше, всякий вздор сборника московского принимает к сердцу. Он пишет во мне с негодованием, что какой-то Волков помещает в «Вестнике» же грозный протест против обозрения журналов и уверяет, что стихи твои никуда не годятся, да и сам Карамзин не заслуживает своей славы. Он желал бы я против этого ополчить нашу ценсуру и думает, что это имеет дурное влияние на образование нашего юношества; а я ему напомнил об инструкциях Казанскому университету.