Ирина Шаманаева - Странный век Фредерика Декарта

• Название: Странный век Фредерика Декарта
• Автор: Ирина Шаманаева
• Жанр: Историческая проза

Действие романа охватывает период с начала 1830-х годов до начала XX века. В центре – судьба вымышленного французского историка, приблизившегося больше, чем другие его современники, к идее истории как реконструкции прошлого, а не как описания событий. Главный герой, Фредерик Декарт, потомок гугенотов из Ла-Рошели и волей случая однофамилец великого французского философа, с юности мечтает быть только ученым. Сосредоточившись на этой цели, он делает успешную научную карьеру. Но затем он оказывается втянут в события политической и общественной жизни Франции. После череды серьезных испытаний и личных катастроф он оставляет академическую науку, возвращается в Ла-Рошель и неожиданно для самого себя находит новый смысл жизни совсем в других делах.

---

Едва пруссаки вторглись в Эльзас и Лотарингию, он оставил свою кафедру и пошел на сборный пункт. По возрасту он уже не подлежал мобилизации и даже не умел стрелять – в юности мог бы научиться у приятелей отца, которые били бекасов в Пуатевенских болотах, но к охоте всегда испытывал отвращение. И все-таки, какой безумной ни выглядела эта затея в глазах родственников, друзей и коллег, профессор Декарт не мог поступить иначе. Кстати, хорошее зрение, чудом не испорченное многолетними бдениями над книгами, и твердая рука помогли ему даже в тридцать семь лет очень быстро овладеть стрелковой подготовкой. После двухнедельных учений его определили в корпус – на его счастье, не маршала Мак-Магона, очень скоро сдавшегося при Седане вместе с императором и со всей своей армией, а генерала Винуа. На войне он пробыл несколько месяцев, воевал в Лотарингии, Шампани, на подступах к Парижу, в Бургундии. Война для него закончилась под Орлеаном. В ноябре, перед самой сдачей города, он был тяжело ранен и контужен. Повезло ему, если здесь можно говорить о каком-то везении, в одном – он попал в прифронтовой госпиталь в городе, до которого пруссаки так и не дошли. Потом он смог перебраться оттуда в Ла-Рошель, тоже оставшуюся не оккупированной, и дождаться там перемирия, которое позволило ему в начале марта вернуться в Париж.

Про обстоятельства, при которых его оглушило взрывной волной, исхлестало осколками и шальной пулей повредило колено, он рассказывать не любил, так что я не смогу об этом написать. На портрете 1880-х годов, который висит в галерее Коллеж де Франс, художник польстил профессору Декарту и замазал шрам у него на шее. Скорее всего, так захотел сам Фредерик. Он не выносил, когда из его участия в войне пытались сделать нечто героическое. Свои военные награды хранил, но не надевал, а если его пытались разговорить на эту тему, односложно отвечал, что просто выполнял свой долг, и любой на его месте поступил бы так же. Малознакомых людей немного удивляло, как при всегдашнем безразличии к собственной внешности он тщательно заматывал шею платком и натягивал повыше воротник сорочки. С правой стороны у него там был след от глубокой раны, которая едва не разорвала артерию. Первые недели и месяцы ему стоило немалых усилий держать голову прямо. Не так опасно, но по отдаленным последствиям гораздо хуже получилось с раздробленной коленной чашечкой. Кости плохо срослись, поврежденный сустав почти утратил гибкость, и, как врачи ни старались, заметно хромал профессор Декарт всю оставшуюся жизнь.

К Рождеству он выписался из ла-рошельского госпиталя. Через несколько дней наступил 1871-й, его самый черный год.

Этот новый год он встретил в своем родном доме в Ла-Рошели и прожил там два месяца. Оттуда следил за событиями войны, там узнал о перемирии с пруссаками и об условиях заключения мира. Каждый день, превозмогая боль, разрабатывал свою ногу. Сделал почти невозможное: из госпиталя вышел на костылях, в Париж уехал с тростью. Более длительного отпуска Фредерик не мог себе позволить – в Коллеж де Франс ждали студенты, записавшиеся на его курс новой европейской истории.

Война закончилась чудовищным для Франции мирным договором с многомиллиардной контрибуцией и потерей Эльзаса и Лотарингии. На глазах происходило то, что должно было определить ход истории на много лет вперед. Но анализировать происходящее было некогда. Слишком много событий разворачивалось одновременно. Через несколько дней после возвращения профессора Декарта в Париж власть там захватили федералисты – бойцы национальной гвардии, и объявили город независимой коммуной10. Многие ученые уехали из Парижа, другие сидели по домам и боялись выходить на улицу. Слушателей на лекциях становилось все меньше. Но профессор Декарт, собранный и быстрый в движениях (несмотря на то, что он теперь подволакивал ногу), всегда корректно одетый, точный как часы, каждый день поднимался на кафедру и читал о веке Просвещения. Эти лекции в сочетании с красными флагами на улицах, с растущим голодом, с канонадой в предместьях, со страхами парижан его класса и безумными надеждами жителей рабочих кварталов производили фантасмагорическое впечатление. Кому нужен был Вольтер в рушащемся мире? Профессор Декарт был убежден, что нужен всем – хотя бы как хрупкий мостик над морем безумия. Но даже ему порой казалось, что он живет в полусне-полубреду.

Действительность напомнила о себе, когда к профессору Декарту пришел один из министров выборного правительства коммуны Парижа – «делегат просвещения», как называлась эта должность у федералистов. Он принес предложение обсудить план школьной реформы. Профессор Декарт согласился и через несколько дней представил свои замечания на заседании коммуны во дворце Карнавале. Он полностью поддержал проект всеобщего, бесплатного и светского начального образования и внес в него несколько дополнений. На следующий день кучка студентов встретила его громкими аплодисментами, но ни один профессор Коллеж де Франс не подал ему руки.

Этот поступок представляется всем биографам самым странным и нелогичным в цепи других малопонятных событий его жизни. Почему вдруг он стал сотрудничать с нелегитимным правительством, полным опасных людей, горячих голов, новых якобинцев, бланкистов11, анархистов? С правительством, совершенно очевидно обреченным, не имеющим шансов удержаться надолго? Разве его жизни и свободе при коммуне что-то угрожало? Разве мог он разделять коммунистические идеи? По рождению, воспитанию, образу жизни он был далек не только от революционеров, но и от любой сколько-нибудь радикальной оппозиции. А если он это делал не из страха и не по убеждению, то для чего ему понадобилось так рисковать?

Попробую объяснить так, как это вижу я. В годы Второй империи профессор Декарт, подобно многим образованным людям, презирал Наполеона III и считал себя убежденным республиканцем. В политике ему был наиболее близок Леон Гамбетта12, творец революции 4 сентября13. Собственно, Фредерика Декарта смело можно назвать гамбеттистом, это не будет ни преувеличением, ни преуменьшением. С Гамбеттой он лично познакомился в 1880 году, но, конечно, знал все об его самоотверженной борьбе за республику в 1870-е. Мой дядя не разделял предубеждений своего класса по отношению к этому человеку, считал его одним из самых честных и благородных людей своего времени и держал на своем письменном столе его фотографию с автографом; после загадочного самоубийства Гамбетты был в числе тех, кто провожал его в последний путь. Даже когда созданная им партия в конце 1880-х сделала зигзаг вправо, профессор Декарт до последнего исповедовал взгляды, назовем их так, республиканцев «образца 4-го сентября».

К сожалению, республика, провозглашенная после сентябрьской революции, очень скоро лишила общество надежд на демократические перемены. Множество людей почувствовали себя обманутыми, позорный мир и расчленение Франции возмутили весь народ, от простых людей до университетских профессоров… И так же, как Гамбетта после заключения мира в знак протеста сложил с себя полномочия депутата Национального собрания, профессор Декарт встал в оппозицию к этому режиму, как ранее – ко Второй империи.

В книге «Старый порядок и новое время» профессор Декарт выказал себя противником якобинизма во всех его проявлениях. Его потом упрекали в непрозорливости – мол, как же так, знаменитый историк – и не заметил параллелей между Конвентом и коммуной? Наличие таких параллелей он как раз и отрицал. Коммуна Парижа виделась ему вовсе не попыткой установления якобинской диктатуры, а протестом обманутого народа, инициативой снизу, возрождением старинного движения за децентрализацию и права местной власти. Более того, не правительство в Версале, а именно коммуна ему казалась более последовательной защитницей республики (последующие годы, когда монархия едва не была восстановлена, убеждают меня, что он не заблуждался).

И еще был его опыт, вынесенный из тех лет, когда он был учителем в Морьяке и преподавал историю детям крестьян и лавочников. Он хорошо знал французскую глубинку, потому что в 1860-е годы объехал всю Францию и представлял глубину невежества так называемых простых людей, получивших право голоса еще в 1848-м, а теперь, при республике, становящихся реальной политической силой. Вот где он усматривал опасность радикализации общества – в том, что этот народ так легко обмануть! А вовсе не в том, что министерства возглавили журналисты, бухгалтеры и провинциальные адвокаты. Кое-кого из них профессор Декарт знал еще в 1860-е годы (у него был широкий круг общения) и считал порядочными людьми. Во всяком случае – гораздо порядочнее многих из тех, кто пришел им на смену. Просвещение народа было для него делом настолько важным и неотложным, что он поддержал бы любого, кто заявил о готовности заняться им немедленно.