Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

• Название: Из глубины. Избранные стихотворения
• Автор: Илья Рейдерман
• Жанр: Поэзия
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-906910-64-6

Илья Рейдерман – один из последних с корабля великой русской поэзии, дливших традиции золотого и серебряного века. Себя он называет поэтом-нелауреатом: несуетную жизнь в «провинции у моря» и сосредоточенную работу мысли и души он предпочёл мельканию в литературных кругах столицы. И полагает, что иначе он не смог бы написать многих своих стихотворений. В возможном выигрыше – будущий читатель, но сам «окунувшийся в неизвестность» автор – в некотором проигрыше. Его ранним произведениям сочувственно внимали Павел Антокольский, Анна Ахматова, Анастасия Цветаева, Андрей Сергеев, теперь же издатели в поисках автора предисловия к книге избранного, подготовленной к 80-летию поэта, решили дать целых три небольших отзыва – Писателя, Литературоведа, Философа. Завершает книгу большое «интервью с самим собой», в котором интересующиеся найдут сведения о творческой позиции и пути поэта. Прежде с терпящего крушение корабля бросали в море бутылку. Теперь в этой роли выступает Книга. Автор этой книги, филолог и журналист, философ и музыкальный критик, ещё в юности вместо того, чтобы увлечься чем-то авангардным, понял, что его дело – длить традицию. В его книге – множество стихотворений под эпиграфами, особенно из любимого им Мандельштама. Эпиграф – тема, а стихотворение – вариация.

---

Мы знаем, что М. Хайдеггер в конце жизни пришел к тому, что философия исчерпала себя и должна уступить место поэзии. Возможно, в этой хайдеггеровской мысли заключены и тайна, и истина. Возможно, поэзия воспримет философию в себя так же, как философия воспринимает в себя поэзию. И они станут одним и тем же. Сейчас этому многое мешает: посторонние влияния, различие языков, традиций, культур. Но, всё это возможно, и, мне так хочется надеяться, когда-то осуществится. Ведь, вспомним, так все и начиналось когда-то. Философы были поэты, поэты были философы. Отсюда традиция: Державин, Баратынский, Тютчев, Бродский, Рейдерман…

Закончу шуткой: Илья Исаакович нелециприятно прошелся по современным средствам общения, которые став электронными, потеряли тепло пишущей руки и слезу, капавшую на написанные слова. Да, все так. Но познакомились мы с Ильей Исааковичем благодаря Фейсбуку.

Владимир Натанович Порус

доктор философских наук,

профессор НИУ ВШЭ

И судьба получает объём

Комната

Вхожу. Сажусь к окну, сосредоточен.
Стекло. С аквариумом схож мой куб,
в котором, отгороженный от ночи,
как рыба, бьюсь, пока сорвётся с губ
пузыриком взлетающее слово.
…Оно уходит – неподвластно мне,
беспечное (ни стен ему, ни крова!),
забыв меня – безмолвного – на дне.

1964 г.

«Поднимается небо всё выше…»

Поднимается небо всё выше —
и меня поднимает.
Словно бы я внутри воздушного шара,
детского, голубого шара,
только очень большого..
Весна.

«Он был не человек – бродячий цирк…»

А.Ч.

Он был не человек – бродячий цирк,
собрание чудес, чудин, чудачеств.
Он случай оседлал, как мотоцикл,
и – вверх по стенке – догонять удачу!
Вертел своих фантазий колесо.
Жонглировал словами вдохновенно.
…А в перерыве – закрывал лицо.
Ведь занавеса лишена арена.

1963 г.

Зеркало

1.

Зеркало – обезьянка —
мой повторяешь жест!
Зеркало – ты изнанка
горестей и блаженств.
Люди и годы – мимо.
Но, как всегда, – в глаза
сморит неумолимо
бледная полоса.

2.

Рассекает пространство полоска
посеребренного стекла.
Всё так просто – и слишком уж плоско.
А ведь целая жизнь протекла!
Может быть, отраженье лживо?
Зеркала научились лгать?
Всё бесплотно. А было бы живо,
если б время застыло, как гладь
стекленеющая. Чтоб память
стала домом, а не тропой.
Чтоб как зеркало, жизнь обрамить
и поставить перед собой.
Но мгновенье, жизнью согрето,
улетает путями света.
Отраженья, как льдинки, тают.
Не простившись со мной, пропадают.

1964 г.

3.

Это – я? Не подать и виду
что узнал. Но встречаю взгляд.
Вот, что в зеркале было скрыто:
тот, кем был полвека назад.
Ты, выходит, уже мой предок?
Ну а я со временем бьюсь.
Жил как мог – но тебя не предал,
новой встречи с тобой не боюсь.
И зеркальная эта полоска —
зыбкий времени водоём.
Это я там дымлю папироской.
И судьба получает объём.

3.05.15.

Мост

Скрипят ступеньки деревом и снегом,
и над мостом, как светофор, звезда,
и, паром занавешивая небо,
проносятся ночные поезда.
Простые доски тянутся в пространстве,
покрыты льдом, как схваченный поток,
и говорят о страсти дальних странствий
под стук колес и бег скользящих ног.
И мост качается, почти взлетает,
и над мостом, как светофор, звезда.
И в дымном ветре километры тают.
…Проносятся ночные поезда.

(Середина 1950-х)

Бедный Йорик

Над человеком времена – шутили.
И он шутил, пытаясь разобраться.
Скажи, не тесно ли тебе в могиле,
которую б теперь назвали братской?
Осуществить призвание – хоть вчерне!
А то ведь будущих веков историк,
глядишь, поднимет твой беззубый череп,
и грустно улыбнётся: бедный Йорик!

1964 г.

Монолог поэта

Осталась боль – хоть затянулась рана.
Кого винить? Виновны поезда.
Поэт неточен – или слишком рано,
а чаще – безнадёжно опоздал.
Глазей в окно, пока за поворотом
не скрылось всё, а дальше – напрямик.
О, рельсы строк – я предан им, я продан.
Попарно рельсы строк по шпалам книг.
И не продешевил ли я, всю жизнь
сменяв, не зная, на клочок бумажный —
билет сквозь время? С рифмою свяжись —
и уведёт от простоты домашней.
И свяжет руки – чтоб ни дать, ни взять.
И свяжет мысли в узел небывалый.
Мир твой до малости – а жить нельзя…
По шпалам, о – за истиной – по шпалам!
И если не смогу всю боль и нежность
вместить меж двух рифмующихся строк,
я оглянусь, тебя я вспомню – прежней.
И снова повторю весь монолог.

1963 г.

Нисходящая мелодия

«КАК Я ЛЮБИЛ ЕЁ!» Вы подглядели,
будьте свидетелями, фонари.
Как я бродил до зари…(В самом деле —
под фонарями бродил до зари?)
«КАК Я ЛЮБИЛ!» Тротуар, обнови же
воспоминаний истоптанный путь.
Суть была в том, что я шёл к ней всё ближе,
а становился всё дальше – вот суть…
«КАК Я ЛЮ…» Был на Урале июль —
с жаркими днями, ночною прохладой.
Памятью благоразумной верну ль
эти контрасты любви и проклятий?
«КАК Я…» Не вспомнить. И слёз не пролить
Чем возмещается сердца растрата?
Но когда нечем уж, кажется, жить —
жизнь поворачивает. Без возврата.
«КАК…» И смещенье в себе ощутив,
встав пред загадкою обновленья,
всё ещё ловим из отдаленья
этот затверженный старый мотив.
«КАК Я ЛЮБИЛ ЕЁ» «КАК Я ЛЮБИЛ!»
«КАК Я ЛЮ…» «КАК?»
…Нисходя по ступеням,
падая полувопросом без сил
в ту тишину, что зовётся забвеньем.

1965 г.

Из книги «Миг», «Картя молдовняскэ» Кишинёв, 1975

«Кто-то скачет на коне…»

Кто-то скачет на коне.
Кто-то за конём – бежит.
Жизнь уходит, а на дне
строчка грустная лежит.
По дороге молодцом
кто-то скачет – пыль в глаза.
С запрокинутым лицом
кто-то смотрит в небеса.
Кто-то скачет – конь горяч!
…Не ловить бы мне удач.
Просто – жить под небесами.
Хочешь – смейся. Хочешь – плачь.

Сон

И каждому был дан свой час.
Свой трезвый час средь дня иль ночи.
И странно открывались очи,
и свет, и тьму сосредоточив
в себе. И мир был без прикрас.
Всё – словно в первый день творенья,
без глянца. Разворот работ.
И совесть строгий счёт ведёт
приметам едким запустенья.
Счёт недоделок и пустот.
Как бы вращались жернова
из очень твёрдого металла,
и оправданий не хватало,
и обращались в прах слова,
и суть от формы отлетала.
Всё было неприкрыто, голо,
всё беспощадно, как во сне.
Ты всё, душа, перемолола?
И правда грубого помола —
лишь горсть одна – на самом дне…

«Открыть себя – как в мир открыть окно…»

Открыть себя – как в мир открыть окно.
И это в детстве было: не уменье,
а первый дар – быть с жизнью заодно
и повторять в себе её движенье.
Но как же уберечь нам этот дар
от взрослой недоверчивости нашей?
Кто детство потерял – тот слишком стар.
Его душа содержится под стражей.
Не может он – рассудку вопреки —
летать во сне и наяву решиться
вдруг уподобить крыльям две руки,
чтоб к небесам, как птица, причаститься…
Но человек касается небес
ладонью, от земных работ шершавой,
и все не верит мысли слишком здравой.
И всё шумит, шумит в нём детства лес…

Эхо света

Как тонкой нити звука нет конца —
есть эхо, отзвук и преображенье,
так солнца луч, коснувшийся лица,
во мне самом отыщет продолженье.
Ты, эхо света, помысел ли, звук
нечаянно сорвавшегося слова?
Ты – тайны и признания испуг
перед определённостью земного
существованья. Бродишь в глубине
под оболочкой каждого предмета,
глухим волненьем отзовясь во мне,
как жажда продолженья, эхо света!
Трудись, душа, стремясь соединить
всё то, что жизнь дала и обещала,
держа в руках существованья нить,
тот лучик без конца и без начала.

«Мне этот город преподал урок…»

Мне этот город преподал урок.
Самим собой быть – вовсе не заслуга!
Сам по себе небесный свод глубок
и солнце – ярко, и листва упруга.
Сама собою южная весна
вошла в деревья, переулки, лица…
В ее щедротах мне не заблудиться.
Она – и небо, и земля – она.
Как разобрать мне этот росчерк в небе
ветвей, летящих смело в вышину?
Как суть понять? Я сам – зеленый стебель,
вдруг ощутивший тяжесть и длину.
И как весна, как этот город жаркий,
– пишу себя, порвав черновики.
Правдиво. Безоглядно. Без помарки.
Еще не зная будущей строки.

«Весна еще гадает – снег ли, дождик…»