Александр Бутенко - Если бы Конфуций был блондинкой

• Название: Если бы Конфуций был блондинкой
• Автор: Александр Бутенко
• Жанр: Эротика

Книга недорогая, содержит картинки, деструктивных демонов сознания не будит, можно легко доверить даже пенсионерам, депутатам и беременным без риска истерических реакций, рекомендована ангелами в человеческом обличье.

---

Мы уже всё знали. Говорили об этом полунамёками, переводя всё в шуточки при смущении.

Мы часто устраивали концерты – собирались где-то, кто-то был зрителем, кто-то придумывал и исполнял номера.

Мой коронный номер был – сесть на велик, как на мотоцикл, напялить дедовы солнцезащитные очки и петь «Яву», секторгазовскую. «Яву, яву, взял я нахаляву!» – публика уходила в овации, звала на бис. Иногда даже останавливался послушать кто-то из «старших», одобрительно кивал головой.

Мотоциклисты тогда были в самом большом авторитете. Пацан с моцыком – синоним наместника бога на земле.

А девки устраивали нам показ мод.

Мы садились вокруг «подиума», а они, подогнув на мудрёный узел платье, помахивая еще не оформившимися бёдрами, походкой «от бедра» дефилировали средь нашего одобрительного гомона.

Самые крутые (я к ним относился) садились прямо под подиум – так лучше всего видно ноги, на расстоянии руки.

Постепенно «показы мод» становились всё откровеннее, юбки задирались всё выше.

90-е были в своих правах. Мальчики мечтали стать бандосами, девочки блядями. У многих это получилось.

Нам, детям эпохи перемен, было это понятно и очевидно. Не на шахту же идти, как батя, в самом-то деле.

Когда темнело, или если уходили к карьеру, в сторону от прохожих и глаз – платья снимались вовсе.

Мы называли это «мода с ссс…» – многозначительно не завершая слова, оставляя ясный, но невысказанный шарм заговорщиков.

Мода с сексом.

Все облекалось в игру, преисполнялось шуточек.

За шуточками пряталось страшное волнение. Ещё не в яйцах, но уже где-то в теле пошли первые впрыски гормонов.

– — удалено цензурой – —

Девки тоже шутили, но сами с испугом и волнением давали на себя смотреть. Испуганные глаза спрашивали – «Нравлюсь? Пожалуйста, давай я тебе понравлюсь! Пожалуйста!».

Иногда просили раздеться и нас. Мы раздевались.

Однажды девки объявили, что их можно лапать.

Долгое время на это никто не решался, несмотря на полученный допуск.

Я стал первым смельчаком, кто, обмирая от страха, таки осторожно пощупал девочку ТАМ. Вслед за мной осмелели и другие.

Наташа Ж-ко стала первой девушкой, к которой я откровенно прикоснулся. Она не отстранилась.

Оля П-ова стала первой девушкой, которая откровенно коснулась меня. Я не отстранился.

Над нами простиралось тёплое и сухое небо Донбасса.

Мне было двенадцать.

Я вступал в подростковое бунтарство.

Детство отступало. В свои владения, казня и не милуя, вступал Его Величество Гормон.

Люди больше не услышат наши юные смешные голоса,

Теперь их слышат только небеса.

Люди никогда не вспомнят наши звонкие, смешные имена,

Теперь их помнит только тишина.1

Камо грядеши: 43, 33

Глава 14. Учитель и армянин. Непоучительная история без морали

Когда ехал на Байкал, познакомился с двумя мужичками.

Один – школьный учитель из Казани, другой – армянин из Петрозаводска.

Школьный учитель ехал на Ольхон в пятый раз – каждый год приезжает с палаткой, живёт дикарём, ловит рыбу, медитирует у костра, зарастает окладистой бородой.

Армянин ехал в первый раз. В столице Карелии у него прогорел бизнес. Он удрал от кредиторов и решил поступить нестандартно – просветлиться на Ольхоне, а там… а там будет видно, что дальше.

Школьный учитель был неплохим, в общем-то, мужичком, но с ярко выраженной учительской профдеформацией – привычкой доносить любую мысль как истину в последней инстанции.

Армянин был скольже, с двойным дном. Но хотя бы проповедовать не принимался.

Армянин попивал водочку и коньяк – за приезд, за отъезд, за просветление.

Учитель гордо блюл здоровье, нравственное и физическое. Трезвость как норма жизни.

Рассказывал что-то про гиперборейцев, про то, как наши предки до ста лет жили, на молоке да каше, ну и прочий анастасийский бред, в который, как любой экопоселенец, свято сам верил.

Они сошлись, волна и камень, лёд и пламень. Так, как сходятся непохожие люди.

Спорили о чем-то увлечённо.

Точнее – не спорили. Учитель доносил мысль, снисходительно называл армянина Фомой неверующим.

Хотя тот ни разу ему не перечил, только лишь кивал, приговаривая с акцентом: – «Так, всё так. На молоке и каше, по сто лет жили, так…».

Учитель – голубоглазый, высокий, поджарый. Пышная шевелюра.

Армянин – с вершок, лысый череп. У него была привычка присесть, положив щеку на руку, и барабанить пальцами по блестящей лысине.

Армянин ходил в церковь. Делал это во многом напоказ.

Учитель всем своим видом показывал, что он великодушно прощает человечеству его маленькие слабости.

Армянин снимал комнатку в бурятском доме, рядом со мной.

Учитель жил в палатке, но приходил к нему в гости.

– К природе, Аркадий, к природе быть ближе надо! – убеждал он, – успеешь в четырёх стенах пожить, эх, Фома неверующий!

– Так, всё так! – кивал армянин, – природа – мать, ближе к ней надо быть.

После чего выпивал стопочку коньяка.

Учитель пил травяной чай. Глиняную кружку приносил свою.

Однажды армянин, больше предпочитавший слушать, вдруг начал рассказывать какую-то свою историю – про Армению, о своем деде. Вспомнил озеро Севан, глядя на воды Байкала – вдруг в нём впервые промелькнуло что-то настоящее, человеческое. Отрешённые глаза заблестели карим огнём.

Первый раз рассказывал он – путано как-то, непоследовательно, но с душой.

Учитель слушал молча, потом неодобрительно хмыкнул, допил чай, вскоре собрался и ушёл к себе в палатку.

Больше в гости не приходил.

Армянин всё так же попивал коньячок. Я слышал, как он вздыхает и цокает языком в соседней комнате.

Иногда гремела фляжка.

Учитель с армянином ещё много раз пересекались – ну, Хужир – центр притяжения, тем более жили мы у самой Шаманки, место ходовое. Природа природой, но консервы в сельпо никто не отменял.

Вежливо здоровались. Но учитель уже не проповедовал. Словно обиделся на что-то. Но вновь великодушно простил людям их маленькие слабости.

Армянин шёл в одну сторону холма, учитель в другую. Я смотрел им вслед.

«Так и не познакомились», – подумал.

Камо грядеши: 84, 37

Глава 15. Москва. Город-шаурма

Если меня попросят сходу, с пылу-жару, не думая, назвать какой-то такой один, однозначный символ Москвы, выражающий городскую душу, то мне даже задумываться не придется – это шаурма.

Москва – город-шаурма.

Шаурма – блюдо пришлое, но быстро ставшее своим; оно сумело привнести свою самобытность – разве это не свойственно многим тем, кто некогда впервые сошёл на московский перрон с благородной целью покорить столицу?

Шаурма готовится на ходу. Посмотрите за руками смуглого крутильщика – разве в этом нет московского шарма? Срезать мясо, взвесить его. Подложить капустки – разбавить мясо ботвой. Помидорку, огурчик. А потом завернуть это все в рулон. Сверху капнуть кетчупа-майонеза – разве Москва не так же поступает? О-о, этот город вполне способен на то, чтобы с живого человека снять мясо, его самое ценное содержимое, и разбавить его капустой. А потом завернуть в рамки, как в прокрустово ложе. А эта капля сверху – как божественная маковка, как утешение в суете.

Ещё шаурма течёт жиром, стекает в рукав, завякивает пуховик.

Пожирающие шаурму чавкают, ругаются, машут жирными пальцами. Ищут салфетку вытереться. Сыто урчат и вновь чавкают.

Знаете, что во всем этом самое главное? Шаурма – это, чёрт побери, вкусно.

Ой, вот только не надо строить из себя английских королев и морщить носик.

Вкусно.

Камо грядеши: 5, 92

Глава 16. Однажды в Крыму. Три литра

Возможно, кем-то этот рассказ будет сочтён за пропаганду наркотиков и порочного образа жизни. Но я не ставлю такой цели.

Я вообще никаких целей не ставлю. Я просто хочу рассказать немного о событиях моей жизни жаркого лета 2005 года.

Я не призываю делать, как я. И вообще ни к чему не призываю.

Даже и не знаю, с чего начать…

Занесло меня сперва в Киев. Я был свежеразведён и в яме хронической, многолетней депрессии, из которой выходил медикаментозно, на достаточно жёстких антидепрессантах.

Тяжелая химия, йоу!

Действие антидепрессантов было странным – ломило тело. Всё время хотелось сильно сжимать зубы. Наверное, так ощущается ревматизм. В этом болезненном поёживании было даже что-то мазохистски-сладкое.

Эмоции приглушены. В этом и смысл – если не можешь отдохнуть от собственных чувств, то волшебная химия уберёт их. Будь овощем, расслабься, сынок, отвоевал своё.