Владимир Глянц - «Дыхание Чейн-Стокса» и другие рассказы

• Название: «Дыхание Чейн-Стокса» и другие рассказы
• Автор: Владимир Глянц
• Жанр: Русское современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-98604-379-1

О чем эта книга? Она о любви. О любви автора к своему детству, родным. Некоторые страницы детской тетради дышат подлинным лиризмом, другие – полны драматизма. Сложней обстоит дело с пьяной тетрадью. Детство кончилось. Чтобы измерить границы свободы, герою приходится опускаться и в преисподнюю. Но надежда никогда не оставляет героя.

---

– Государь, – говорят, будто бы сдерзил один из его подбрюшных, – ты ж сам не велел строить на Москве каменных фортеций, докуда не построится святой град твоего имени на Неве.

– Молчи, смерд. А быть по сему! Александр Данилович! – обратился государь к товарищу своего монаршего детства Меншикову. – Смотри в оба, чтобы известь и камень, и бронза для колоколов были доставляемы вовремя. Ты мне за это головой ответишь, – добавил царь, и грозой полыхнули его очи.

Вот оно, как было дело. Потому и не будет натяжкой назвать этот маршрут, важной частью которого была наша Ново-Басманная улица, – Императорским.

Кто из москвичей не знает Института скорой помощи им. Склифософского на Сухаревке? Многим, наверное, ведомо и то, что это замечательное здание было подарено графом Шереметевым замечательной актрисе Ковалевой-Жемчуговой, а уж она сделала из него странноприимный дом. А вот то, что первое на Москве частное благотворительное заведение для инвалидов и престарелых открылось на Ново-Басманной в доме № 4 аж в 1745 году, знает не всякий. Князь Александр Борисович Куракин был славным гражданином и патриотом. Выполняя волю своего отца, он не только выстроил здание госпиталя с церковью Св. Николая, но и положил в банк круглую сумму, на проценты от которой заведение и существовало.

Да что там говорить. У Красных Ворот родился Лермонтов. (Дом при строительстве высотки был снесен.) Крестили его здесь же, в церкви Трех Святителей, заложенной Иваном Никитичем Скобелевым – дедом героя Плевны. В ней же в 1882 г. отпевали его внука – даровитого полководца Михаила Дмитриевича Скобелева, гений которого современники сравнивали с суворовским. На месте снесенной большевиками церкви Трех Святителей по большевистскому обыкновению (прежде, чем снести, обосновывали градостроительной необходимостью) образовался ничем не застроенный пустырь, а позже – доныне существующий небольшой скверик.

Во время масленичных гуляний на площади Красных Ворот строились и заливались снежные горки для катанья, от души веселились дворяне и простолюдины. До сих пор у старого выхода из метро жив дом Елагиных, где росли будущие славянофилы братья Киреевские, Жуковский был своим человеком, а Гоголь читал первые главы «Мертвых душ». Где-то в районе нынешнего Б. Харитоньевского переулка родился будущий офицер и художник – человек с трагической судьбой – Павел Федотов – Гоголь в живописи. Здесь же жила в московской немилости поэтесса Евдокия Ростопчина. Уже в поздние годы она написала под видом продолжения «Горя от ума» злую сатиру на славянофильство. Она была прихожанкой церкви Петра и Павла под звоном на Ново-Басманной, здесь ее и отпевали.

Там, где расположен вход в сад им. Баумана со стороны Ново-Басманной, жил друг Пушкина, мыслитель и странный человек, прельщенный светом католицизма, Петр Яковлевич Чаадаев – сам законченный западник и отец российского западничества. Но вообще-то мистик, а вовсе не пионер освободительного движения – легенда, запущенная Герценом. Не так далеко отсюда, в Елоховском соборе в 1799 году крестили Александра Сергеевича Пушкина – европейца и глубоко русского человека. На Старой Басманной до сих пор жив дом его дяди Василия Львовича Пушкина – автора «Опасного соседа», а площадь Разгуляй одной из своих стен имеет дом графа Мусина-Пушкина (ныне – МИСИ) – человека, обнаружившего в одном из ярославских монастырей список «Слова о полку Иго-реве». Дом его в французскую кампанию сгорел вместе с бесценным «Словом».

Вот тут-то они все – и славянофилы и западники – и жили, или рождались-крестились, или умирали-отпевались… Вот здесь. Сюда, на Ново-Басманную, в редакцию газеты «Гудок» в двадцатые годы прошлого века приносил свои рассказы Михаил Булгаков. Невдалеке, у Земляного Вала, мальчиком жил Алексей Ремизов, а на улицу Казакова к сестре захаживал Достоевский.

Очень литературное, весьма историческое место Москвы…

Я жадно ожидал, когда подъедут первые самосвалы с асфальтом, но, так и не дождавшись, побежал в Сад Баумана, где мы с Витей готовились к экзаменам. Впервые на наших занятиях я был рассеян.

Отзанимавшись, я поспешил на место событий. Часть улицы между зданием МПС и сквериком была уже заасфальтирована и жирно синела, кое-где посыпанная свежим желтым песком. То и дело подъезжали новые самосвалы с асфальтом и опрокидывали свои кузовы в специальный отсек комбайна. Темно-синяя куча асфальта курилась многими дымками, распространяя какой-то очень съедобный запах. Да и сам асфальт казался мне очень съедобным, ведь его намазывали на улицу, как черную икру на бутерброд. Комбайн, медленно-медленно двигаясь по улице, ровным слоем высеивал на мостовую горячий асфальт. Мощно сотрясаясь, медленно наезжали катки и начинали ровнять и утюжить.

Глаз, а через него и ум радовались слаженной работе машин и людей. Впервые на моих глазах из ничего являлся столь внушительный продукт труда, как целая улица. Казалось, все так теперь и пойдет в нашей жизни: от хорошего к еще лучшему.

Когда я сдал экзамены, оказалось, что на первую смену в лагерь я уже опоздал. Я давно мечтал поболтаться летом в городе. Так и случилось. Темно-синяя река новенького асфальта, утекая все дальше и дальше от моего дома в сторону Разгуляя, почти перестала меня волновать: главное-то уже, считал я, было сделано.

Однажды огромные катки заползли и в наш двор. А еще однажды здесь появились горы щебня. Когда катки, наровно размолотив, утрамбовали весь щебень по первому двору, работа почему-то стала, остановились и катки.

Лето между тем не на шутку раскалялось. Гладко укатанный щебень за день сильно нагревался, и от него несло нестерпимым жаром. К тому же в последнее время (от помойки что ли?) во дворе развелись целые тучи радужно-зеленых мух. Только когда жара спадала, дворник Трофим, чтобы прибить пыль, слегка окатывал двор из длинного шланга.

Летом в городе

Как-то мама сказала:

– Завтра к восьми все ребята собираются во втором дворе, в садике. Обязательно подойди туда.

Наутро, позавтракав и скатившись по лестнице, я вышел из подъезда и остановился. Я так всегда делал. Мне надо было посмотреть налево и направо, почувствовать вкус нового дня и угадать: чего он хочет? Что мне делать, а чего не делать? Ведь всякий день с утра – чист и неизрасходован. Как его потратить?

Поглядев налево, я приметил у четвертого подъезда белобрысую голову Виталика. Он меня тоже увидел. Так мы узнали, что оба никуда не уехали.

Я обошел закругление дома, прошел под колоннами и очутился на втором дворе. В скверике человек десять ребят окружили незнакомую женщину. Я подошел близко, но не вплотную. Женщина говорила:

– Ребята – вы здесь все, кто остался в Москве. Теперь: внимание! Мы отправляемся в городской пионерский лагерь. Там есть игры и все, что нужно. Днем вас покормят. В шесть часов я приведу вас обратно. Она достала блокнот: – Назовите свои фамилии.

«Что это, насмешка? Городской лагерь? Это же абсурд. Лагерь не может быть городским. Пусть туда идут те, кто не знает, что такое настоящий лагерь», – подумал я.

– Да! Обязательно захватите панамки или тюбетейки, – сказала женщина.

«Не на того напали, – подумал я. – Я и один отлично проведу время». Метрах в десяти я заметил Виталика. Он, видно, прошел проходным подъездом и держался от группы еще дальше, чем я. Тот еще гусь.

Ребята с женщиной ушли, а я пошел слоняться.

Краем глаза то слева, то справа я замечал Виталика. Он казался таким же свежим, как утром. Я подумал: впрямь ли это он или является мне в мираже? У меня иногда от жары голова начинала плавиться.

Нынешняя московская жара ничем не уступала сочинской. Струйки пота сбегали по спине между лопаток, и время от времени я бессмысленно таращил и тер глаза. Часа через два я совсем отупел. Если бы не мой живот, делать было бы совсем нечего. На животе, чуть выше пупка была складка, в ней приметно даже простому глазу накапливался пот. Довольно долго я наблюдал, как он накапливается. Хотелось, чтобы его накопилась целая лужа. Но лужи все не было, видно, он сразу же испарялся. Потом вяло подумал: пойти, что ли, домой? И в ту же минуту увидел невдалеке белобрысую голову Виталика. На нем была хорошо отглаженная, выпущенная наружу рубашка с короткими рукавами и короткие брючки. «Вообще-то, рубашки навыпуск носят маменькины сынки или отличники», – подумал я. А еще я подумал, что хорошо бы ему подружиться с Петей из книжки «Белеет парус одинокий». Вот бы умора была. Наверняка они с Петей разговаривали бы на вы. А мне бы так лучше – с Гавриком.

С первого взгляда было ясно, что чинарики с Виталиком не пособираешь и где-нибудь за сараями или под месткомовской лестницей не покуришь.

Время шло. Надо было как-то сходиться и начинать дружить, но во мне был излишек деликатности, и потому я не мог захватить инициативу. Оказалось, что и в Виталике ее больше, чем надо, и потому у нас ничего не получалось. Мы постояли, посмотрели друг на друга и, так и не обменявшись ни одним словом, пошли себе странной парочкой по дворам – не то вместе, не то врозь.