Павел Канаев - Волчьи стрелы. Часть первая

• Название: Волчьи стрелы. Часть первая
• Автор: Павел Канаев
• Жанр: Историческое фэнтези

Добро пожаловать в удивительный мир, наполненный реальными историческими чертами Древней Руси XIII – XIV веков! Великая Сеяжа, некогда единая и сильная, только начала возрождаться после двухвекового кровавого ига степняков кархарнов, завоевавших полмира и накинувших свой аркан на сотни народов. Но в один прекрасный день к искусному оружейнику и златокузнецу Фоке, мирно живущему со своей семьей в стольном граде Сеяжске, приходит странный гость и, щедро заплатив, просит выковать золотую брошь для его зазнобы. Сам того не подозревая, кузнец оказывается втянутым в подлый заговор, в котором переплелись, как ядовитые змеи, крамольные бояре, кочевники и, разумеется, алчущие власти князья.

---

В пылу Владимир и не заметил, как добрался до крепостного тына, да еще и без единой царапины. Опершись спиной, защищенной кольчугой и круглой зерцальной пластиной, на влажные смолистые бревна, он взглянул вниз. Тела убитых рассыпались между серыми глыбами; их кровь бежала ручейками по камням и растворялась в потоках дождевой воды. Штурмующие продолжали лезть по склону. Скошенные стрелами, арбалетными болтами, камнями из пращей, воины падали, дополняя собой эту страшную тропу мертвецов. Между тем многие уже достигли частокола: одни пытались взобраться на стены по осадным лестницам, другие – зацепиться за верхушки бревен стальными крючьями.

Перекрестившись трижды, Владимир поднял над головой большой миндалевидный щит, расписанный яркими орнаментами, и побежал вдоль тына по хребту крутого вала. Сверху летели камни, лились кипяток и смола, шмякались оземь сорвавшиеся воины. Княжич-изгнанник умело обращался с мечом и метко стрелял. Не раз ему приходилось с оружием в руках защищать себя, свою матушку и сестру от лихих людей на лесных дорогах Иррозеи. Но посреди такого ада он очутился впервые.

Вскоре ему как-то удалось взобраться наверх по одной из лестниц. Там, на высокой земляной насыпи, шла упорная борьба. Владимир едва успел отразить страшный удар: изогнутым клевцом25 булавы противник пробил его щит, зацепил, словно крюком, и вырвал из рук. Крепкий зрелый вояка в плоской мисюрке26 с бармицей и толстой кольчуге самодовольно глядел на него, как охотник на угодившего в силки зверя. Недолго думая, Владимир атаковал врага мечом. Но тот умело отбился древком булавы, молниеносно достал из сыромятного голенища сапога засопожный кинжал и всадил его по самую крестовину юнцу в бедро. Взвыв от боли и выронив свой клинок, Владимир опустился на колено.

Неожиданно глаза его застлало что-то теплое и липкое, прямо перед собой он услыхал шлепок, затем – шелест стальных колец. Утерев глаза от крови, он увидел, как вражеский воин распластался на земле, а вокруг его головы медленно растекалось темно-красное пятно.

– Хочешь, чтобы моя драгоценная сестрица так скоро стала вдовой? – с ухмылкой сказал Белту, вытирая саблю о суконную ткань своих шаровар. Носком сапога царевич подкинул Владимиру его меч, после чего снова вонзился в гущу сражения и засверкал, как молнией, своей изогнутой саблей. Однако ранение оказалось настолько тяжелым, что юноша едва сумел подняться. С трудом уложив накинувшегося на него с кистенем27 молодца, он схватился за острые края частокола и повис на них, будто тряпица. Кровь упорно сочилась из его глубокой раны и стекала в сапог. Через мгновенье на него налетел еще один острожный дружинник – каким-то чудом Владимир увернулся от лезвия его двуручного топора, но, споткнувшись, перекувырнулся через зубцы тына и полетел вниз.

***

Боль отпустила, а все вокруг словно растворилось в свинцовой дымке грозовых небес. Исчезли воины, шлемы и доспехи, пропали стены, башни и валы. Стальная броня его вдруг стала легче льняной сорочицы.

– Сынок, соколик мой ненаглядный! – родной и теплый голос раздался четко и ясно.

Владимир повернул голову: над ним заботливо склонилась его любимая матушка – княгиня Ярослава. На бледном лице немолодой, но все еще красивой женщины застыла ласковая улыбка. Мягкой рукой она гладила сына по щеке, едва слышно шелестя синим аксамитом своего роскошного летника28 с агатовыми пуговицами. Над челом ее высился бархатный кокошник29 с жемчужными отворотами, а свободные кисейные рукава в складках перехватывали золотые витые обручи – запястья.

– Матушка? Откуда ты здесь? – удивленно спросил он.

– Как откуда? Пришла тебя пробудить ото сна. Неужто позабыл, что ты сегодня княжий постриг принимаешь от Владыки нашего пресветлого? А ну поднимайся, а то Царство Небесное проспишь! Иди в крестовую палату, помолись на дорожку, чтобы сил и мужества набраться, отца не посрамить! Ты у меня – богатырь, надежа и опора, во всем белом свете князя лучше не сыскать.

Ярослава нежно прильнула алыми губами ко лбу сына.

Молитва перед святыми образами, приготовления, сенные девицы принесли богатый праздничный наряд. Постельничий Емельян, гордый оттого, что совсем скоро станет ближайшим гриднем30 новоиспеченного князя, в поясном поклоне протянул ему меч, пожалованный отцом. Все происходило медленно и чинно; обширную, богато обставленную и устланную восточными коврами горницу заливал яркий свет из красных окон.

И вот княжич вышел на двор – прямо перед нижним рундуком крыльца его дожидался роскошный возок31, украшенный росписью и позолотой. Три жеребца разной масти, все в серебряной сбруе и бубенцах, приветливо фыркали и шевелили острыми ушами.

– Ну что, сын, готов? – послышался твердый голос отца.

Ярополк подошел к возку в сопровождении своего стремянного. Обычно лицо князя оставалось невозмутимым, будто высеченным из камня, – он не слишком любил открыто демонстрировать свои эмоции перед сыном. Но в этот раз, к своему удивлению, Владимир заметил на отцовских устах едва уловимую улыбку радости, а во взгляде его читалась родительская теплота. На Ярополке красовались бархатная княжья шапка с беличьей оторочкой и жемчужным убором, парчовая, затканная золотом свитка в пол, из-под каймы которой украдкой выглядывали носки желтых сафьянных сапог. Корзно лучшего вирейского аксамита торжественно рдел на его левом плече и спине.

Вдали уже во все концы разливался шум торжества. Трезвонили колокола, гудел посадский люд, надрывались гусли, жалейки и сопели32. Гулял Господин Великий Гривноград, чествовал княжича Владимира и его постриг. И хотя уже почти два столетия не столько князь, сколько архиепископ да Совет господ правили бал в отложившемся от державного Сеяжска Гривноградском княжестве, народу подавай празднеств и веселья. Как тут пропустить такой повод!

Все даже на время позабыли о многочисленных напастях, чаще и чаще приходивших с Запада. Окреп Гривноград, осмелел, и стало ему тесно в своих лесах да болотах. Потеснил он гордых воинственных соседей – Праденский Орден с Иррозеей. Множество земель отвоевали гривноградцы, обложили данью и поставили там свои крепости, города и становища. А главное – завладели речными торговыми путями.

По задумчивой широкой Гобинке33, бойкой Лиховодной, другим рекам и притокам сновали туда и обратно северные драккары и шнеки, сеяжские ладьи и струги, гигантские дромоны из далекой восточной империи. Рискуя сгинуть в пучине или пасть от рук кровожадных пиратов, купцы из заморских стран преодолевали полмира, чтобы достичь этих рек, а по ним добраться до шумных торжищ Гривнограда, в самом имени которого слышался задорный звон монет. Первенские шелка и ковры, специи и масла, иррозейсекие клинки, драгоценности, меха, всевозможная утварь, редкие фолианты: чего здесь только не было.

В последнее время не только торговые гости, но и закованные в броню праденские рыцари стали наведываться в княжество на своих шнеках. Прикрываясь намерением объединить церкви – извечной ширмой для грабительских крестовых походов, они уже разорили немало пограничных деревень и монастырей. Пока что гривноградцы достойно держали удар, отстаивая свои территории и совершая ответные походы, но натиск ордена креп с каждым месяцем. Да и проклятые языческие ватаги, засевшие в непроходимых лесах, все чаще устраивали засады на торговые суда. Хитрые, как лисы, язычники умело пользовались родной местностью, знали каждый камень, каждый куст, где можно было затаиться. Но сейчас об этом не вспоминали ни князь, ни купцы, ни весь люд гривноградский.

Княжий поезд медленно тянулся по посадским улицам, вяз в пестрых народных толпах, будто в буйной траве дикого поля. Одни ломали шапки, отвешивали поясные поклоны и слали благословения, иные – неодобрительно глядели на всю эту роскошь и блеск.

– Расступись! Дорогу князю и княжичу! – взрывались дружинники с высоты своих боевых лошадей. Солнце прорастало огненными колосками на их кольчугах, панцирях и бехтерцах. От ярко-красных высоких копий и расписных щитов, что покоились у них за спинами, рябило в глазах.

Наконец над тесной толпой сверкнуло зеркало Гобинки, в котором застыл перевернутый детинец. На квадратных каменных башнях горели золоченые шатры, а белоснежные прясла34 крепостных стен обрамляли резные кровли из теса. И над всем этим, как на церковной фреске, живописно теснились купола, терема, бочки и яркие крыши. Отовсюду виднелись шесть золотых шлемовидных глав Святой Варвары. Сложенные из плитняка и плинфы35, ее стены с округлыми апсидами румянились на солнце – издалека собор походил на гигантский свадебный каравай.

К Алмазным вратам детинца вел добротный бревенчатый настил Буселова моста, по бокам которого на многочисленных столбах, поднимавшихся из воды, сидели, раскинув крылья в стороны, резные аисты – символ славного града. Вот только въезд на мост был перекрыт какими-то конными ратниками.