Николай Сотников - «И дольше века длится век…». Пьесы, документальные повести, очерки, рецензии, письма, документы

• Название: «И дольше века длится век…». Пьесы, документальные повести, очерки, рецензии, письма, документы
• Автор: Николай Сотников
• Жанр: Поэзия
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-906860-44-6

Николай Афанасьевич Сотников (1900–1978) прожил большую и творчески насыщенную жизнь. Издательский редактор, газетный журналист, редактор и киносценарист киностудии «Леннаучфильм», ответственный секретарь Совета по драматургии Союза писателей России – все эти должности обогатили творческий опыт писателя, расширили диапазон его творческих интересов. В жизни ему посчастливилось знать выдающихся деятелей литературы, искусства и науки, поведать о них современным читателям и зрителям.

Данный мемориальный сборник представляет из себя как бы книги в одной книге: это документальные повествования о знаменитом французском шансонье Пьере Дегейтере, о династии дрессировщиков Дуровых, о выдающемся учёном Н. А. Морозове, драматическом артисте Илларионе Певцове, о выдающемся деятеле Русской православной церкви патриархе Алексии Первом, о главе буддийской церкви в СССР с 1956 по 1969 годы Еши-Доржи Шарапове, о многих других людях, встреченных на перекрёстках XX века. Впервые воедино собрана публицистика и критика Н.А. Сотникова, все его основные драматургические произведения.

Сборник разнообразно и оригинально оформлен. Все тексты публикуются в авторских редакциях.

---

На протяжении полутора лет меня (и моих товарищей – я знал об этом по нашей связи) то вгоняли в цингу, то излечивали от неё. Это продолжалось трижды! Третьей атаки половина наших товарищей не выдержала. Поправились Триполев, Фроленко, я и несколько других товарищей. А за это время нам готовили новоселье – в Шлиссельбурге строилась для нас новая тюрьма.

В Алексеевском равелине мы провели три года. Однажды отпирается моя камера и входят ко мне смотритель в сопровождении жандармов и ещё какого-то человека в штатском, который несёт цепь, наковальню и какие-то другие приспособления. Меня заковывают по рукам и ногам в цепи и наручники. Затем они пошли к моим товарищам. Я слышал, как их заковывали – такой стоял в наших каменных казематах звон!

Когда они вышли из камер, мы успели немного пообщаться, перемолвиться на ходу. Мы не представляли себе, куда нас отправят – на Сахалин или в Шлиссель-бургскую крепость.

Перевозили нас ночью. Опять отворялась дверь, опять волокли нас жандармы. Помню опять берег реки. Нева! Какой-то помост внизу. Первая мысль бросилась в голову: «Не хотят ли нас утопить в кандалах?!» Но вскоре обнаружилось, что перед нами баржа, а в ней – небольшой люк. Два жандарма подхватили меня и опустили в этот люк. Я очутился в коридоре, освещённом лампочкой, увидел часового, а по сторонам ряд небольших чуланчиков. В один из таких чуланчиков меня и втолкнули. Тут я окончательно понял – нас повезут на барже.

Через каких-нибудь полчаса зашумела за бортом вода. В чуланчике была маленькая форточка, сквозь которую виднелся кусочек неба. Я смотрел и думал: «Если по дороге будет один мост, то нас везут в море, если в Шлиссельбург, то два моста». Смотрю – проехали один мост, за ним второй. Значит, – Шлиссельбург!

Было уже светло, когда баржа остановилась. Два жандарма вытащили меня из люка на палубу. Перед глазами высокий серый бастион, а над воротам надпись: «ГОСУДАРЕВА КРЕПОСТЬ».

Меня потащили под руки мимо церкви. Отворились ворота, и я увидел новое каменное здание с решётками на окнах. Сперва меня поместили в маленькую Камеруна первом этаже. Кандалов не снимали. Затем (примерно через неделю) расковали, и я очутился в небольшом помещении – шагов четыре в ширину и шагов пять-шесть в длину. Койка была прикована к стене. Был ещё и столик, тоже к стене прикованный.

Так началась моя жизнь в Шлиссельбургской крепости. Первое время нас даже не пускали прогулку. Затем стали выводить на четверть часа, поодиночке. Месяца через два спросили, не желаем ли мы чего-нибудь почитать. Оказывается, в Шлиссельбургскую крепость была привезена из какого-то учёного учреждения целая библиотека томов в триста, в которой были учебники и книги по всем наукам за исключением политической экономии и социальных вопросов. Вот тогда-то я и набросился на чтение этих книг!

Письменных принадлежностей сначала не давали, но потом стали выдавать пронумерованные тетрадки. Я принялся за работу. Решил изучать все науки, какие только возможно. Покончив с одной наукой, я принимался за другую. И меня это спасло – нравственно, физически и интеллектуально! Другие товарищи не выдержали пребывания в одиночных камерах. Один из них – Грачевский – воспользовавшись тем, что в камере была керосиновая лампа, облил свою койку керосином, бросился на неё ничком и сгорел заживо раньше, чем жандармы успели обнаружить дым.

Другой наш товарищ, Мышкин, бросил тарелкой в смотрителя, за что и был расстрелян.

Щедрин и Конашевич сошли с ума.

Тогда нам разрешили ходить на прогулку вдвоём и увеличили время прогулок. Но самое главное – нам устроили мастерскую, в которой разрешили работать. Это была переплётная мастерская, в которую нам привозили книги, преимущественно научного содержания.

Так и шло наше время.

Получив возможность читать, писать и вычислять, я принялся за разработку тех мыслей, которые у меня возникали при чтении различных книг.

Первой моей научной работой было определение времени Апокалипсиса. В этой книге я нашёл много мест, посвящённых астрономии. Я произвёл расчёты и пришёл к выводу, что «Апокалипсис» написан не в 70-х годах первого столетия нашей эры, а в 395 году и завершён 30 сентября. Таким образом, его авторство принадлежит вовсе не Иоану Богослову, Иоану Златоусту. Это первое, что навело меня на мысль о пересмотре истории.

Под этим астрономическим углом зрения я стал изучать Библию и Книгу пророков. И увлёкся. Систематические научные занятия стали нормой моей тюремной жизни. И спасли меня. Благодаря им, я уцелел. Так я учился, мыслил и жил четверть века!

Освобождение из тюремной крепости произошло через 25 лет, в октябре 1905 года. На прогулку вдруг явился жандарм и объявил, что меня вызывают в первый огород. Иду. Вижу – там собрались уже все мои товарищи. Стоит комендант и спрашивает:

– Все ли собраны?

– Все! – ему отвечают.

И тогда он нам объявляет манифест государя императора. Согласно манифеста, те, которые сидят здесь свыше десяти лет, отпускаются на свободу, а те, кто менее десяти лет, – отправляются на поселение в Сибирь.

– Но, – заявляет комендант, – это будет не сразу и не сейчас, а дня так через три, когда мы всё подготовим для вашей отправки. А теперь я предлагаю тем из вас, кто писал в заключении (говорит и на меня смотрит), вот, например, номеру четыре (а это мой тюремный номер) сдать научные труды мне на просмотр. Что будет можно, я на волю выпущу.

Так как у меня была целая кипа тетрадей, которые, если их сложить в столбик, доходили бы до пояса, я решил, что если я ему их дам, он их мне ни за какие просьбы не вернёт. Да и как ему за два дня просмотреть такое число страниц! А в моих тетрадях чисел было больше, чем текста. Ещё подумает, будто я шифровкой пользовался. Поэтому я пошёл в мастерскую, сделал ящик для того, чтобы спасти свои тетради. Однако крышку я не прибивал, а взял ящик к себе в камеру.

Через два дня явился комендант и спрашивает:

– Почему Вы не представили для просмотра тетради? Раз они мною не проверены, значит, они здесь и останутся.

Я ему отвечаю, что для даже беглого просмотра их нужен целый месяц, не менее.

Тогда комендант подумал и говорит:

– Вы ведь приедете в Петербург и не сразу попадёте на свободу. Отправлю-ка я всё это в Петропавловскую крепость в запечатанном виде в распоряжение коменданта Петропавловской крепости.

На том и расстались.

Через два дня после моего перевода вновь в Петропавловскую крепость открывается дверь камеры, жандармский офицер с порога объявляет:

– Вас на свидание.

Оказывается, это было свидание с моей сестрой Верочкой. Встреча с ней состоялась в кабинете самого коменданта. Комендант, завидев меня, говорит:

– Вот и Ваша сестра.

Потом положил на стол часы и уже более холодным, казённым тоном произнёс:

– Вам даётся для разговора двадцать минут.

А сам сел у другого конца стола. Я стал расспрашивать Верочку о её жизни, о наших родных, а затем кратко поведал о жизни своей. Потом обращаюсь к коменданту и говорю:

– Генерал, у меня масса научных работ было написано за годы моего пребывания в Шлиссельбургской крепости. Нельзя ли их передать моей сестре?

Генерал тотчас позвонил в колокольчик. Появился унтер-офицер. Комендант Петропавловской крепости строго спрашивает этого унтер-офицера:

– Что, с Морозовым привезли какие-нибудь вещи?

– Как же, как же, Ваше превосходительство, целый ящик, запечатанный печатью коменданта Шлиссельбургской крепости.

– Ну, раз ящик за печатями коменданта Шлиссельбургской крепости, значит, там ничего вредного нет. Передайте этот ящик даме. Она может взять его с собой.

Таким образом, мои сочинения уцелели благодаря тому, что два коменданта поочерёдно спихивали с себя ответственность!

Выпустили меня на свободу. Радости моей не было границ, но сразу же появились и границы – мне было разрешено проживание в Петербурге с тем, чтобы я каждое утро ходил в отделение и получал паспорт на каждый день. Так я прожил две недели!

Я поделился своими горестями с одним знакомым адвокатом, защищавшим в ту пору политических. Он поехал в Сенат и стал доказывать, что я выпущен на свободу безо всяких ограничений. У него были связи, знакомства, и ему удалось познакомиться детально с новыми положениями о выпущенных на волю. В итоге пришлось обратиться к министру юстиции Щегловитову. Тот вошёл в моё положение и приказал, чтобы мне выдали паспорт на три месяца с тем, чтобы я в течение этих трёх месяцев приписался бы к одному из привилегированных сословий и получил постоянный паспорт.

Получив временный паспорт, я отправился к себе на родину в Мологский уезд, в город Мологу. В этом городе жили четыре мои сестры с мужьями, которые были хорошо известны местному начальству. Сейчас же мне представили мещанского старосту с тем, чтобы он приписал меня к мещанам города Мологи и выдал документ на жительство. Староста этот сказал, что он считает для себя честью приписать человека с такой судьбой, как у меня, к мещанскому сословию. Вскоре меня прописали и выдали постоянный паспорт и свидетельство мещанина города Мологи.