Михаил Байков - Городок

• Название: Городок
• Автор: Михаил Байков
• Издательство: ЛитагентРидеро78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Русское современное

«Городок» – экзистенциальный роман. Здесь нежность прикосновений на одной странице и оголенные нервы на другой. Здесь, в Городке, по разбитым дорогам не ходят герои, им нечего здесь ловить, здесь люди обретают себя. «Городок» – это отдельные картинки из жизни обычно-необычных людей, а сам Городок живое существо. Роман без завязки и кульминации, здесь только развязка. Здесь любовь живет на каждой странице… В каждом дыхание, слышишь…

---

Выдохнул, научился мысли пресекать, не давать ряби на озере волнами становиться, шторм в пустоте в тишину превращать.

Павел Николаевич сделал огромный глоток уже совсем холодного кофе и даже зачерпнул гущи со дна. Освежился и стал погружаться в светлое будущее, увидел, как достроят новый дом, во дворе появятся детские площадки, на них будут играть дети. Павел Николаевич даже видел лица этих детей: вот Мирослав у Эмилии велосипед сломал, цепь слетела, вот Ванюха в Аленку грязью кинул, заигрывает, а вот они уже и куличики вместе лепят, а ближе к вечеру молодежь собирается. Выпускники выпускниц на качелях качают, воркуют. Целоваться хотят. Стесняются.

Все это видел Павел Николаевич, слышал, чувствовал, знал, что так будет, несмотря ни на что, знал, что на этом балконе его уже не будет. Городка не будет в нем, его не будет в Городке. От этой мысли был так хорошо, что хотелось исчезнуть прямо сейчас, больше не мучить себя этими бесполезными походами к местным знахарям, а главное, больше не мучить жены. Все разговоры, о скорой смерти, Вера воспринимала больно, начинала взмахивать руками, надувала щеки, краснела, пыхтела как самовар, а потом ласково называла дураком, а Павел Николаевич считал это комплиментом, ведь нет никого мудрее дурака, а он жену ни разу не обманул. Хотя и не тратил слова, ни разу так и не сказал: «Я тебя люблю», потому что по пустякам с Верой не ругались.

Единственное, в чем он себя корил, что продолжало сидеть занозой, так это то, что так мало общался с сыном, а сейчас это не честно выходило, а потому коряво, спотыкались они в беседах, расходились во мнениях. Павел Николаевич не отчаивался, смысла уже не было, некогда было отчаиваться, искал он путь, стучался в двери…

Вот и все! Ты ждал, наделся и верил, но наступает день, и ты узнаешь – все, чего ты так ждал, не будет. Никогда. Облом. Четкое понимание. Ясность осознания облома. И в этот момент ты становишься пустым. Как шарик, из которого выпустили воздух. Существуешь только ты – ты дряблая оболочка и сейчас. Ни потом, ни завтра. Тебе не больно. Нет! Нет слов. Таких эмоций ты еще не переживал, кажется нет эмоций. Ты спокоен. Внутри нечему волноваться – внутри пусто. Нет мыслей. Вообще никаких. Тихо. Думать не о чем, представлять нечего. Ты забыл, как это делать. Ты даже забыл, как шевелиться. Да и шевелить уже незачем. Ты слышишь, как идут часы, но времени нет. Оно не остановилось, его просто нет. Нет неба. Нет земли. Есть только ты и пустота. Вокруг пустота. Пустота – это ты…

Ваня не был ни философом, ни поэтом, ни художником, поэтому он лежал на кровати и просто смотрел в потолок. Наверное, долго, потому что начал видеть в темноте. А может он только проснулся? Времени не было. Была пустота. Первозданная, та самая мифологическая пустота, предшественница хаоса. Ваня чувствовал и не чувствовал ее. Было не страшно, было прохладно, но закутываться в одеяло уже было незачем. Ваня закрыл глаза, но все равно видел потолок. Он как будто уехал. В этой поездке не было движения, не было перемещения в пространстве. Поездка отслоилась в другое измерение. В другую жизнь. Это путешествие было как рулет, как клубничный рулет из детства, который он разворачивал слой за слоем, чтобы слизать начинку.

Ваня постепенно приходил в жизнь, время еще не появилось. Пустота снаружи грохотом в ушах, как встречный поезд, столкнулась с пустой внутри. Полетели вагоны в кювет, лучик света забрезжил, заворочались мысли, пустота задвигалась, как желе, приобретая хаотичность.

Хаус рождает систему.

Скрипы, щель света под дверью мигнула, значит, кто-то прошел. Незнакомая слабость в мышцах. Мышцы, как пудинг, и кажется, стекают к ступням. Пить. Хочется пить.

Ваня вышел в коридор. Свет был приглушен. В воздухе что-то витало. Что-то нездоровое, знакомое, ватное. Ваня стал вспоминать, что это, но вспомнил, что хочет пить.

– Вам уже лучше? – неизвестно откуда появилась женщина в белом. Вся в белом, лица даже вроде нет. А может его не разглядеть. Ничего не понятно.

– Я хочу пить…

– Сейчас ночь. Вам лучше поспать.

– Я не хочу спать

– Надо.

– Я хочу пить.

– Пройдите в палату, я принесу.

Ваня сидел на краю кровати в трусах и халате. За окном светало. И это небо в окне. Такое незнакомое небо в окне.

– Почему я должен спать?

– Потому что сейчас ночь, – казалась, женщина улыбается.

– Но на улице светло.

– Сейчас лето

Лето. Лето. Лето. Стало стучать в голове у Ивана.

– Что вы делаете?

– Укол.

– Зачем?

– Спите.

Лето. Пустота заполнялась. Появлялось время. Тишина исчезала. Хаус стал принимать очертания. Жизнь стала формой, появилась боль.

– Я в больнице. Надо валить отсюда.

Ваня вышел на перрон Городка и не крикнул громко: «Привет!». Желтый одноэтажный вокзал ничуть не изменился, но уже был не родной, как тогда, когда он пришел из армии. Такой взрослый и уверенный. Никогда он больше не был так уверен в светлом будущем, как тогда, когда дембельнулся. Четкий план на стабильность. Никогда больше он не был таким взрослым, как тогда, когда ехал с армии. Все было расставлено по полочкам как надо. Жизнь навела свои порядки, спутала карты.

Вокзальный ларек, который открывался только тогда, когда останавливались пассажирские поезда, пах жареными пирогами и передавал привет из недавнего прошлого: «Продукты „Аленка“. Pepsi», – вещала синяя вывеска. Она была куда роднее, чем просто знакомый Киря, который подскочил неизвестно откуда, протянул руку и также пусто исчез в толпе, как и его вопрос: «Как дела?». Вывеска была из детства, а Киря непонятно откуда. С района Гайдара – это точно знал Городок.

Ваня купил в киоске бутылку воды, обошел вокзал и приземлился на зеленную лавочку без спинки. Скамеечка без спинки, на такой не расслабишься, не разомлеешь под солнцем, да и с ногами на спинку не сядешь, не оставишь грязный след на выкрашенных досках. Трехметровый каменный солдат в одной руке держал каску, в другой – автомат. Смотрел каменный исполин на вечный огонь. Месяц как отбахали юбилейные речи и прогремели победные салюты. Салюты нашей Великой Победы. Георгиевские ленточки остались только на паре машин в Городке, у тех, кто привязал их покрепче к антенне на три узла. Ваня смотрел на солдата, солдат понурил голову, смотрел на огонь. Вдруг сперло в горле за то, что 9 Мая – стало майской данностью, тремя выходными со смачным запахом шашлыка и с пьяными песнями. Таким же майским ритуалом – как покупка пирожков на перроне. Нет, конечно, нет! Месяц назад все чествовали ветеранов, Президент и остальные начальники поздравили народ, площадь Красная вздрогнула под маршем. Да только не вздрогнули наши сердца, лишь обмотались Георгиевскими ленточками… Подняли сто грамм фронтовых. Не было никаких ста грамм! Это придумали и нам в голову втемяшели! 0.2 литра спирта на душу населения в год потребление алкоголя во время войны было. Подвиг совершило здоровое поколение. Это потом победителей стали спаивать, чтобы забыли, что за жизнь умирали. Время изничтожает, – дети пропивают победы отцов, что мы им скажем, когда встретимся вновь? Что вообще мы сказать можем нашим детям?

Ваня и сам не заметил, как оказался далеко-далеко в прошлом: вот он бежит в доме дедушки и бабушки, стучит босыми ножками по полу, устланному половиками. Их еще его прабабушка ткала. Комнаты в их деревянном доме кажутся просто огромными. Из мебели шкаф полтора метра в высоту и сантиметров сорок в ширину, метра полтора в длину с тремя дверцами. Маленький, жили они не бедно, а все вещи в этот шкафчик помещались. Сервант, в нем за стеклянными дверками сервизы стоят, бабушка их достает, когда праздники большие и гости приходят, а гости это – ее дети с ее внуками все вместе собираются. Еще в комнате телевизор на тумбочке, диван твердый, правда, и два кресла. На них сидят дедушка и бабушка, у каждого свое кресло, вечерами там сидят, первый канал смотрят. Вечером новую серию сериала, а утром, после выпуска новостей, в девять, ее пересматривают. Всего два канала у них. Бабушка охает, дедушка в печку курит. Ванюшка так рад. На его груди, на папиной рубахе, мама постирала ее в горячей воде, и она беспощадно села, две медали: «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг». Одна дедушкина, другая – бабушкина. Ваня прыгает к деду на колени. Руки у дедушки шершавые, а пальцы острые. Деда тышкает шалуна, медали позвякивают, они с дедом смеются. Ваня выворачивается и уже скачет на другое кресло рядом. Там баба. Руки у бабушки мягкие и добрые, как земля в грядке с клубникой на огороде. Все еще живы…

Все еще живы, Ваня не знает еще, каково это значит хоронить. Ваня открывает глаза, и вот он сидит на лавочке, на улице тепло, как в прошлом. Парк сосновый, верхушки деревьев поют невидимыми птицами. Вот она жизнь, – вода из бутылки в пересохшем горле. В прошлом не хочется пить, в прошлом еще жива супруга и маленькая Софа. Полгода назад они поехали отдыхать. «Папа купил нам путевку!», – щебетала счастливая Софья в детском саду.