Джалиль Киекбаев - Родные и знакомые

• Название: Родные и знакомые
• Автор: Джалиль Киекбаев
• Издательство: Башкирское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1981

Роман о борьбе социальных группировок в дореволюционной башкирской деревне, о становлении революционного самосознания сельской бедноты.

---

Как раз перед этим Пахомыч вёл разговор о том, что надо как-то связаться с остальными арестованными и объявить голодовку, протестовать против произвола властей. «У меня желудок и так совсем уж обленился, — шутил теперь Тимошка. — Напропалую бездельничает по милости здешнего начальства. Ещё успеем — наголодаемся. А блины, пока тёпленькие, надо съесть».

Пахомыч не стал упорствовать. Вчетвером они принялись за еду. И тут Сунагат пережил приключение, которое, наверное, никогда не забудет. Куснув свёрнутый трубочкой блин, он чуть не сломал зуб — кость скрежетнула по металлу, и звук этот отдался по всему телу. В блин была запечена маленькая пилка. Сунагат ещё не успел рассмотреть её и сообразить, что это такое, как Тимошка схватил пилку и мгновенно куда-то спрятал. «Должно быть, на мельнице жернова обновили, в блинах камешки попадаются, жуйте осторожней», — заерничал Тимошка в своей обычной манере.

Ночью он перепилил несколько прутков оконной решётки, все четверо выбрались на волю и разбежались кто куда, а затем — по уговору — сошлись на пасеке Шубина. И вот теперь там остался только Пахомыч. Тимошка отправился к брату на Воскресенский завод, Сунагат с Хабибуллой — в свои аулы.

«Надо бы нам с Хабибуллой держаться вместе. Мы с ним одинокие, где пристанем — там наш дом. Пахомычу трудней, он возле своих детей как на привязи…» — подумал Сунагат.

Наплывал сон, веки отяжелели, но опять мелькнула мысль о Фатиме — и сон отлетел. «Хорошо бы повидаться с ней… Да не удастся… Если б не болела, может, и удалось бы… Ах, Фатима, Фатима! Неужто не выздоровеешь?..»

Наконец, он заснул. Проснулся, когда уже рассвело. Адгам хлопотал у костра, кипятил чай.

Сунагат сладко потянулся, бодро поднялся и вылез из шалаша, пошёл умываться.

У пруда, где всё лето стоял шум-гам, сейчас царила тишина. На берегу скирдами сложено высушенное мочало. От воды пахнет лубом, но в пруду уже ничего нет, он затянут зелёной ряской.

— Выспался? — спросил Адгам.

— Прямо-таки по-царски! — отозвался Сунагат, вытирая лицо подолом рубахи.

— Ну, попьём чайку…

За чаем дядя принялся наставлять, чтоб Сунагат был осторожен, даже при большой нужде не трогал чужой скот — не навлекал на себя людскую обиду.

— Потребуется еда — найдём, что в наших возможностях, — пообещал он.

— Не беспокойся, Адгам-бабай! Я тут не задержусь, сегодня же уйду. А то и на тебя неприятности могут свалиться. Обо мне ты знать не знаешь и ведать не ведаешь.

— И то! Детишки за тебя не цепляются, ты сам себе голова, где угодно прокормишься. Беглые люди исстари водились, так что не горюй! — подбодрил парня старик.

— Как поживает Ахмади-бай? Оказывается, он дал жандармам обещание поймать меня. Ты слышал об этом? — спросил Сунагат.

— Слышал. Потому и говорю: будь осторожен. Вчера он уехал в Карташево.

— Зачем?

— Плоты оттуда в Уфу отправляет.

Старый караульщик объяснил, что Ахмади расширяет своё дело, теперь взялся и за сплотку леса на Зилиме.

Напившись чаю, старик ушёл в аул с намерением сходить в Гумерово на базар.

Собрался в дорогу и Сунагат. Он ещё не решил, куда направиться, но это его не очень волновало. Он волен идти в любую сторону, поэтому настроение у него было приподнятое.

Свобода! Теперь он очень остро ощущает её. «Захочу работать, так мало ли на свете заводов! — думал он. — Но покуда меня укроют горы. Вон они какие! Конца-краю им нет. В горы уходят тропинки, и каждая из них ведёт или к хуторку, или к охотничьей избушке. Там и сорок урядников днём с огнём меня не сыщут. Пускай ищут иголку в стогу сена! Но они трусливые, в горы побоятся сунуться… А в ауле, наверно, дадут мне прозвище, будут называть Беглым Сунагатом. Что ж! Беглые и вправду исстари водились. Отец покойный, бывало, наигрывал на курае и объяснял: этот напев такой-то беглый придумал, этот — такой-то… Значит, приходилось людям, вроде меня, скрываться от недобрых глаз. Говорят, глядя на отца, и сын выстрагивает стрелы. Но, видать, не всегда. Вот не получился из меня кураист. Да-а… Вместо того, чтобы дуть в певучую трубочку, выдувал стеклянные пузыри. Однако и этим больше не придётся заниматься. А может, вправду на другой завод податься? На Белорецкий, Авзянский, Кагинский или Воскресенский… В Воскресенске можно отыскать Тимошку. Хотя вряд ли он там задержится. Поговаривал, что махнёт в Оренбург…»

В раздумьях Сунагат дошёл мелколесьем до большака, ведущего в сторону Белорецка. Вышел на дорогу, долго, прощаясь, смотрел в сторону раскинувшегося на склоне горы Ташбаткана. И вдруг вспомнил, что ещё не выполнил просьбу Пахомыча — не передал свёрток Мухарряму-хальфе. «Погоди-ка! Почему я должен бродить по лесу, точно волк, у которого разорили логово? — подумал он. — Что я — человека убил или коня украл? Зайду открыто на денёк в аул. С родными повидаюсь, с товарищами. У кого хватит решимости выдать меня жандармам? На всякий случай скажу, что они сами меня отпустили. Пойду!..»

Он смело зашагал по большаку к аулу. Но у околицы заколебался и прошёл ко двору езнэ задами, поднялся от речки той же тропкой, по которой наведывался ночью.

Самигуллы дома не оказалось, — как всегда, пропадал в лесу. Несколько растерявшуюся тётку Сунагат тут же отправил за Мухаррямом-хальфой. Тот явился в большом удивлении, но привет от Ильи Пахомыча всё разъяснил ему. Мельком заглянув в переданный Сунагатом свёрток, учитель заулыбался и крепко пожал парню руку.

— Спасибо, друг!

Свёрток исчез в глубоком внутреннем кармане Мухаррямова бешмета.

От Мухарряма-хальфы и разошлась по аулу весть, что Сунагат, полностью оправданный властями, вернулся погостить. Услышав эту весть, прибежали повидаться с двоюродным братом Хусаин и Ахсан. Вскоре на тяжело нагруженном дровами возу приехал из лесу Самигулла…

День за разговорами промелькнул, как миг. После ужина Сунагат вышел за ворота. Снова собрались его друзья, дотошно расспрашивали о заводском житьё-бытьё, о причине ареста.

— В этом мире трудно добиться справедливости, — задумчиво сказал Сунагат. — Вот взяли и посадили нас за решётку. За что? Да ни за что, ни про что. Должны нам правильно платить за нашу работу? Должны. Мы за это и стояли. Вот и всё. А нас — в тюрьму. Хозяин завода не чета здешним баям. Если, к примеру, Шагиахмет держит одного-двух работников, на хозяина завода работают сотни людей. Сколько капиталу-доходу, значит, стекло приносит — всё в его карман. Потому он капиталистом называется. Его богатство растёт, а получки нашей еле-еле на еду хватает. Возьмём, к примеру, вас. Вы лубки сдираете, ободья колёсные гнёте… Платит вам путём за это Ахмади? Нет. Побольше себе урвать старается. Так и на заводе. Рабочий народ, раз он только на получку надеется, требует, чтоб ему без обмана платили. А хозяевам это не нравится. Отсюда — раздор. Пристав, полицейские, понятно, хозяйскую сторону держат. Всегда готовы рабочего в тюрьму засадить. Такие вот дела…

— У наших аульных баев жизнь весёлая, — заметил Самигулла, вышедший послушать разговор молодёжи. — Они работникам совсем не платят. Тужатся люди ради одной еды.

— Ахмади-то платит, — отозвался Аитбай. — Только какую плату он ни положит, мы, тёмные, молчим…

До самых звёзд просидели парни на брёвнышке, рассуждая о справедливости и несправедливости.

Перед тем, как разойтись, Сунагат отозвал в сторону Зекерию и попросил его передать привет Фатиме.

Наутро Сунагат отправился лесной дорогой, через горы, в Ситйылгу к Хабибулле.

* * *

Много толков вызвали в ауле неудачная попытка Фатимы сбежать из дому и приезд жандармов в поисках Сунагата.

Злорадствовал Усман-бай, хохотал, хлопая руками себя по бёдрам, поносил подрядчика Ахмади:

— В самый раз ему это пришлось, а то больно высоко нос задрал! Ай, Ловушка! Ай, потешил! Сел в вонючую лужу!

Подпевалы Усман-бая добавляли:

— Ахмади стянул у Вагапа медведя, а племянник Вагапа чуть не подцепил на крючок Ахмадиеву дочку.

— Вышло бы баш на баш, не угоди Сунагат в тюрьму!

— А у дочки-то приданого, стало быть, лоскут ситца и пачка чаю.

— Да ещё, наверно, в кармане — вошь на аркане. Ха-ха-ха!

— И на эту вшивую девчонку Ахмади управу не найдёт. Тоже мне — мужчина!

— Как же он теперь людям на глаза покажется?

Ахмади старался на людях не появляться. И Факиху будто по голове ударили — тише воды, ниже травы стала. Сыновья их тоже ходили пришибленные — рта не раскроют. В доме установилась унылая тишина. За чаем, за едой слова никто не обронит.

Фатима тяжело болела. После возвращения из Гумерова ночью отец чуть не забил её до смерти. Бил в исступлении, хлестал плёткой, привязав дочь волосяной верёвкой к дверной ручке. Страшен был его вид: волосы взлохмачены, глаза выпучены, зубы оскалены. Платье Фатимы расползлось, обнажив багровые полосы, на её теле, но девушка молчала. Устав стегать плёткой, Ахмади озверело тыкал ей в грудь кулаком, потом схватил лежащее у печи полено, ударил им по голове. Брызнула кровь, потекла по косе, по щеке Фатимы. Она потеряла сознание.