Джалиль Киекбаев - Родные и знакомые

• Название: Родные и знакомые
• Автор: Джалиль Киекбаев
• Издательство: Башкирское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1981

Роман о борьбе социальных группировок в дореволюционной башкирской деревне, о становлении революционного самосознания сельской бедноты.

---

Молодёжь с нетерпением ждала, когда вдали покажутся всадники. Волновались владельцы лошадей, каждый жаждал увидеть впереди свою и заранее готовился торжествовать. Хынсы [34] строили догадки, поскольку среди участвующих в байге не было ни одного испытанного скакуна. Всё же предсказатели сошлись на том, что первым придёт гнедой жеребчик Багау-бая, — у жеребчика неплохая родословная.

Однако ташбатканские знатоки ошиблись. Первым пришёл вовсе не гнедой жеребчик, а двухлетний буланый, принадлежащий Ахмади, отцу Фатимы. Буланый вылетел из-за зелёного мыска, образованного уремой примерно в версте от аула. Его тотчас узнали. Конёк пластал, подобно преследуемой охотником лисице. Вскоре показались остальные скакуны. Жеребчик Багау-бая шёл седьмым, но на повороте у зелёного мыска мальчишка-наездник не удержался, слетел с него. Жеребчик шарахнулся вбок, наступил на упавшие поводья, взвился на дыбы и бешеным галопом помчался вдоль уремы. Угодники Багау-бая заахали:

— Ай, мокроносый! Нашли ж кого посадить на коня! Как бы разгорячённый жеребчик к воде не кинулся…

— Нет, чтобы посадить кого половчее!

— Испортил дело, свинячий сын!

Неудачливый мальчонка поднялся с земли и, потирая рукой ушибленное место, побежал за жеребчиком.

Между тем буланый стрелою, пущенной с тугой тетивы, влетел на майдан. Возбуждённая толпа раздалась, освобождая ему путь, но конёк, испугавшись радостных криков и гвалта, свернул в сторону.

Спустя некоторое время ему на шею повязали одно из полотенец, полученных при сборе хобэ. Народ обступил его со всех сторон. Ещё не успокоившийся конёк стриг ушами, его точёные ноги подрагивали.

— Поводите его, поводите, а то ноги отекут, — посоветовал кто-то из стариков.

Буланого повели в поводу, чтобы остыл. Народ любовался им.

— Вот где, оказывается, конь растёт! Такого, по крайней мере, можно назвать скакуном, — высказал своё мнение Самигулла.

— Да, из этой скотинки что-то получится…

— Из племени Аласабыра он, не иначе, — сказал старик Адгам.

— Пожалуй, — согласился с ним Ахтари-хорунжий, его старший брат.

— Судя по всему, не здешней породы.

— Я и говорю — потомок Аласабыра.

— Так ведь масти у них разные, — засомневался Самигулла. — Тот был пегий, а этот буланый.

— У одной и той же кобылы жеребёнок может быть и пегий, и… мегий, — вывернулся старик Адгам.

Вечером возвратился из поездки в Аскын подрядчик Ахмади. Тут же пришли к нему Апхалик и Вагап, долго беседовали с ним во дворе у клети. Советовали лучше воспитывать буланого, чтобы выставить его на большом сабантуе. Подрядчик возгордился:

— А что, чем мы хуже других! Коль суждено — выставим.

2

Салиха, как говорится, в четыре глаза следила за дорогой, ожидая на побывку племянника своего Сунагата. В письмеце, переданном проезжим катайцем, Сунагат обещал: будет к окончанию работ в поле, — а до сих пор не заявлялся. «И что его там держит?»— тревожилась Салиха. Самигулла нет-нет, да тоже вспоминал про обещанье шурина.

Парня задержали не зависевшие от него самого обстоятельства. Администрация стекольного завода спешила до начала ремонта рассчитаться с заказчиками. В такое время в аул не уйдёшь.

Напряжение на заводе нарастало с каждым днём. Рабочие выбивались из сил. Не то что проработать шесть-семь часов, а просто постоять у пышущей жаром стекловаренной печи — сущее наказание. А тут ещё установилась знойная, душная погода. В цехе совсем нечем стало дышать. По лицам рабочих пот катился градом — парилка, что в бане.

Тем не менее всё шло своим чередом. Мастера-стеклодувы, широко расставив ноги, натужно выдували длинные, в рост человека пузыри. Остывшие пузыри, играя бликами, опять вплывали в пламя, затем правильщики превращали их в листы стекла.

Одна была надежда вырваться из этого пекла: остановка на ремонт. Там уж всё лето — твоё. Стекловары, стеклодувы, правильщики и их подручные ремонтом не занимаются, это не их дело. Пусть управляющий выкручивается как хочет…

Наконец долгожданный день наступил. Со счётами-пересчетами на сей раз в заводской конторе управились быстро, получку выдали без задержки. Была для этого особенная причина. Сюда, на затерянный в Уральских горах стекольный завод, тоже пришли вести о случившемся в апреле расстреле приисковых рабочих на сибирской реке Лене. На заводе повеяло опасными настроениями. Старые стеклоделы сбивались в кучки, шушукались. Сунагат пока не знал о чём, но чувствовал: что-то назревает.

Однажды после утренней смены по пути домой он увязался за своим мастером Опариным и ещё двумя пожилыми рабочими. Разговор они вели туманный, но Сунагат понял, о чём шла речь.

— Да-а… — вздохнул Опарин. — Раз дело так повернулось, придёт, видать, и наша очередь…

— Тут ещё как сказать, — отозвался мастер Калмыков. — Кто играет с огнём, может бороду себе опалить…

Мастер Савин высказался определённей:

— Доиграется батюшка, добалуется заступничек…

Сунагат догадался: «батюшка»— царь Николай.

О ленских событиях он тоже слышал, потому что разговоры о них на заводе становились всё откровенней. Нескольких рабочих для острастки даже вызвали в контору, Говорили, что их допросил какой-то приезжий. Приезжий был в штатской одежде. Всем, конечно, стало ясно: из тайной полиции.

Из-за всего этого начальством и было решено: завод поскорее остановить, рабочих на лето распустить, дабы избежать их сговора и согласованных действий; остающимся на ремонте несколько увеличить плату… Авось до осени, когда завод снова задышит, волнения из-за ленских событий улягутся. А не улягутся — там, будет видно…

В самом конце мая на заводе установилась тишина. Умолк гул пламени в печи. Не слышно больше звона случайно разбитого стекла. Перестал валить чёрный дым из высокой трубы, торчащей у подножья лысого горного отрога; теперь и кочегарам — вольная воля.

Сунагат заторопился в аул. Заглянул к своему товарищу, подручному правильщика Хабибулле, тоже собиравшемуся в родные края.

— Ну, как твои дела? Готов?

— Да я ещё получку не получил. Выходит, не попутчик тебе.

— Тогда, брат, я завтра же утречком и двинусь. Хоть на своих двоих. На коне, говорят, хорошо, а пешком — спокойней…

Сунагата томило нетерпенье. Укладываясь спать, он несколько раз мысленно побывал в Ташбаткане. И ночью снился ему аул. Спал он плохо, беспокойно. Едва забрезжил жёлтый рассвет, — вскочил, принялся разогревать самовар. Проснулась квартирная хозяйка Матрёна Прохоровна, сама заварила чай. Он торопливо, обжигаясь, попил чаю, быстро собрал в котомку пожитки и вышел из дому, решив, как можно больше отшагать по холодку.

Некоторое время Сунагат шёл по равнине. Когда дорога пошла на подъём, из-за гор раскалённым стеклянным шаром выкатилось солнце. На облитой утренним светом траве бесчисленными бусинками засверкала роса. Сунагат свернул на траву, и за его сапогами потянулся тёмный след.

Поднявшись на возвышенность, он оглянулся. Завод теперь оказался на дне котловины. За приземистыми зданиями торчала труба, отсюда она выглядела столбом на майдане сабантуя. У подножья возвышенности голубело зеркало заводского пруда.

Подправив за спиной котомку, Сунагат вновь зашагал по росе к темневшему впереди лесу. Настроение у него приподнятое, утренняя прохлада бодрит. Хорошо ему шагать, любуясь природой, после долгой зимы и весны, проведённых возле огнедышащей печи. «Геена огненная», — говаривал мастер Опарин, заглядывая в чрево печи. Но они каждый день спозаранку спешили к этому адскому пламени, ибо в нём — источник их существования.

Завод, как и вот этот неоглядный лес, принадлежит дворянину Дашкову. Живёт он в Петербурге, во владения свои наезжает очень редко. Говорят, будто он не просто богач, а ещё и генерал при самом царе. За три года работы на заводе Сунагат хозяина не видел ни разу. Управляет заводом присланный из Петербурга тощий, несмотря на прожорливость, длинноносый, с выпученными глазами человек по фамилии Вилис.

В имении Дашкова — другой управляющий, тоже откуда-то со стороны, Сунагат видел его несколько раз. Этот, в отличие от Вилиса, толст, как тутырмыш [35], подбородок свисает складками, по носу щёлкнешь — кровь брызнет. Поначалу Сунагат было решил: это и есть хозяин (какой же быть хозяйской фигуре, коль не такой!), но выяснилось, что толстяк касательства к заводу не имеет…

Дорога нырнула в лес, и сразу на Сунагата обрушился птичий гомон — попискиванье, посвистыванье, соловьиное щёлканье. Соловьёв вокруг, казалось, неисчислимое множество, только не разглядишь их среди ветвей. Сунагат и раньше ходил этой дорогой, но не один, и за разговорами о том, о сём не обращал внимания ни на лес, ни на птичьи голоса. А сейчас посмотрел по сторонам и изумился: до чего ж красив осинник! Осины стояли плотно, высокие и прямые, как стрелы, лишь у самых вершин прикрытые зелёными шапками. Их мелкие листья-монетки трепетали, просеивая солнечный свет. А внизу, у дороги, к этому свету, словно взмахнувшие крыльями цапли, тянулись папоротники. Впрочем, вскоре Сунагат перестал их замечать. Все его мысли устремились к родному аулу.