Ольга Виноградова - Жизнь как полная луна. Маленькие истории о современном Китае

• Название: Жизнь как полная луна. Маленькие истории о современном Китае
• Автор: Ольга Виноградова
• Жанр: Русское современное

В этом сборнике коротких рассказов современный Китай открывается неожиданно и многогранно. Повседневная жизнь городов, будь то легендарный Ханчжоу или традиционный Тайань, показана с искренней симпатией автора, преподающей русский язык в китайских университетах. Экспрессивный язык, лирическая откровенность роднят эти истории с поэзией, а философские размышления отсылают то к наследию Лао Цзы, то к опытам модернизма. Рекомендуется антропологам, поэтам, путешественникам.

---

– А девочку эту, – я продолжаю гнуть про своего младенца, – посоветовали назвать так, чтобы в имени было «золото». И они назвали её – Синь И, три иероглифа «золото».

– Ого, – присвистнула Дженни, – я же говорю, богатые этим занимаются. С деньгами надо быть осторожными. Хотя вообще, я уже сказала – я во все это не верю. Я не выношу этих вещей – как и мой отец. Вот мама – она да. Она верит. Видит сны и разговаривает с призраками.

– Расскажешь?

Дженни косится на заскучавший учебник. И, иногда переходя на китайский, поведывает.

…Это было несколько лет назад. Где-то за месяц до происшествия мама прилегла днём поспать и увидела сон. Ей приснилась женщина, которая ехала на мопеде. Женщина врезалась в стену, упала, много крови, и было видно, что она… ну, уже мёртвая. И нога у неё была такая вывернутая. Потом… это был всё ещё сон… мама готовила обед и заметила, что кто-то заглядывает в окно. Кухня находится немного выше гостиной, но окно оттуда видно. Мама вытерла руки и спустилась. За окном была та самая женщина, с мопеда. Она просила маму её впустить. Но мама строго ей сказала: я же знаю, что ты мертва. Чего ты от меня хочешь? – Да, я мертва, – не стала отпираться та. Но ты мне нужна кое для чего. Мама заметила, что женщина сильно хромает, передвигаясь вдоль окна.

…Тут мама проснулась от того, что кто-то громко стучал в окно. Она хотела было пойти посмотреть, но пока вставала, пришёл отец, и она забыла о стуке в окно.

Однако сон свой мама не забыла и с тревогой несколько раз пересказывала его отцу. Я об этом вообще тогда не слышала, потому что не живу с ними уже давно, а отец – отмахивался.

Прошло какое-то время. И вот, среди бела дня, мама ехала по практически пустой дороге на мопеде – вдруг… ей навстречу кто-то вылетает, врезается, мама летит на землю вместе с байком и теряет сознание. Тут её находит папа, с которым она должна была у магазина встретиться. Он и вызывает скорую помощь. Те приезжают, её осматривают и потом, когда она приходит в себя, опрашивают. Она рассказывает, как на неё налетела женщина на мопеде. А люди, видевшие происшествие, при этом утверждают, что на дороге никого, кроме неё самой, не было и что она ни с того, ни с сего резко повернула и врезалась в бордюр.

Её везут в больницу. У неё большая шишка на голове и сломана рука. Крови нет. Но самое интересное, что ни голова, ни рука не болят, а болит правая нога, с которой все нормально. Видимых повреждений нет, рентген ничего не показывает.

Так мама ещё какое-то время пробыла в больнице. Гипс сняли, голова тоже прошла, но нога – нет. Рентген и другие исследования по-прежнему ничего не показывают, а мама не может встать на эту ногу. Ходить не может.

И ещё – она не спала. Ей все время мерещилась эта женщина на мопеде.

Тогда моя тётя, её сестра, пошла к прорицателю.

– В храм?

– Да, наверное, в храм. Прорицательница – это была женщина, хотя обычно они мужчины – сказала, что совсем недавно в нашем роду внезапно и как-то очень нехорошо умерла одна женщина (наша дальняя родственница). И теперь она пытается УТАЩИТЬ МАМУ. И потом прорицательница разговаривала также и с этой женщиной, увещевала её, но ничего не добилась. И она тогда развела огонь. И – помогло. Всё прекратилось.

– А что она жгла?

– Жёлтые бумажки.

– А что за бумажки? Со словами? С именем мамы? С заклинанием? С молитвой?

– Мама этого не говорила… Но это было днём, а уже вечером мама встала. И забыла про свою ногу.

И, говорю, она во всё это верит. И есть многие, кто даже и не верят, а просто так делают, на всякий случай. Этого я вообще не понимаю…

– А как зовут твою маму? – спрашиваю я.

– У неё три имени. Первое – родовое, как фамилия. А второе и третье значат… ну…. как павлин. Павлин – это у нас женского рода птица.

– А что это всё-таки были за жёлтые бумажки? – я не унимаюсь.

– Мы не знаем этого и НИКОГДА НЕ УЗНАЕМ, – строго заявляет Чжоу Тье и ведёт своим тоненьким пальчиком по таблице в учебнике. С новыми словами.

Декабрь 2014, Ханчжоу

На вкус и цвет товарищей нет

Почти не рассвело, и во дворе нашего иностранного общежития в такую рань я никого не встретила. И висел над городом то ли дождь, то ли смог. И села я у ворот не на тот автобус. То есть это тоже был третий автобус, тройка, но не для преподавателей, а, видимо, для персонала – попроще и погрязнее. Он всегда уходил чуть раньше нашего – и вот наконец-то я перепутала. Внутри было полутемно и некоторые сразу заснули. Другие же, чтобы, наоборот, получше проснуться, принялись в полумраке шутить. И так, в каком-то ощущении другой реальности – всего два месяца я тут, даже меньше – я и приехала в Цзыдинган.

В университете тоже было пустынно. Без двух минут пришёл мальчик с глупым лицом и на ужасном английском стал умолять меня, чтобы я разрешила ему заниматься с нами. К счастью, оказалось, что заниматься он хочет английским языком, а не русской литературой. А я поняла, что сижу не в той аудитории и перешла в свою.

Здесь тоже народу было негусто. Пришла только девочка с биофака, вольнослушательница. Мы почитали с ней Евгения Онегина, и я удивилась, как он мало трогает меня. Пребывание за границей – это хорошо известно всем, кто эмигрировал или долго живет вне родины – обостряет наши подсознательные связи с какими-то основными, коренными вещами. Но в этот раз Пушкин не сработал.

Туман усилился и стал холоднее. Река, хорошо видимая из нашего коридора – просто посмотреть за перила галереи – обычно гладкая, как стекло, и ярко-зеленая, стала походить на дорожку из глубокого лесного мха.

На второй паре я уже вполне обжила новую реальность. Пришла только одна девочка – мы называем их русскими именами, – одна только Света пришла, сказала, что остальные пошли регистрироваться на экзамен в магистратуру.

Мы начали заниматься, и в какой-то момент захотелось поделать с ней что-то новое, не по плану. Я вспомнила, что у меня в сумке лежит языковое домино: собери пословицу.

Мы начали вместе вспоминать пословицы по их первым или вторым половинам. Я с удовольствием разъясняла студентке разные лексические и ментальные нюансы, а дойдя до на вкус и цвет товарищей нет я вдруг вспомнила своего дедушку, Зиновия Исааковича, который любил это говорить. Мне представились и «товарищи», которые расходились в разные стороны по дорожкам разного цвета с различными продуктами в руках, как я представляла в детстве.

Дальше – больше. Терпенье и труд – все перетрут. И эту пословицу тоже использовал дедушка, поощряя нас, когда мы с двоюродным братом учились писать. Мне она тогда казалась, правда, немного неуклюжей, жесткой, возможно, из-за фонетики. А теперь она стала тёплая и домашняя, из-за дедушки.

Дед мой вырос в Белой Церкви, городке недалеко от Киева. Его родным языком был идиш. Иврит он тоже изучал, когда ходил в хедер, с пяти лет. Русский язык дедушка начал учить, когда ему исполнилось пятнадцать. Тогда же он закончил экстерном среднюю школу. Он был всю жизнь благодарен советской власти, давшей ему возможность получить хорошее образование. Затем он учился в военной академии на инженера химической защиты. Выйдя на пенсию, дед, видимо, выбрал дело по душе – он работал в издательстве, выпускающем энциклопедии. Мы никогда не замечали, чтобы дедушка ошибался в русском языке, речь его была безупречна, хотя и имела некоторые милые фонетические особенности. Более того, когда его умирающий брат, выписывавший газеты на идише, попросил почитать ему газету, дед не смог: он забыл родной язык.

Господи, сделай так, чтобы людям не приходилось забывать свой язык!

…Мне вспомнилось, как дедушка, придя с работы, ест селедку с натертой черной редькой и не дает мне болтать за столом: когда я ем, я глух и нем.

А потом, вслед за этим: уговор дороже денег. Будучи маленькой, я вообще не понимала смысла этих слов, они мне казались шуткой. Помню только, как дед грозил пальцем, повторяя эти слова, когда мы что-то ему обещали.

Без труда не выловишь и рыбку из пруда. Ещё одна корявая дедушкина пословица всплыла – и слёзы подступили к горлу. Я почти ничего не знаю про своего деда, почти ничего, хотя он прожил в ясном уме до восьмидесяти шести лет, до самой смерти.

Незадолго до того, как он ушёл, я записывала его воспоминания – на маленьких листочках. Они потерялись, убить меня мало. Однако я отчетливо помню, что дедушка рассказывал скупо, только факты, как в отделе кадров. Перевести его в регистр общения, заставить раскрыть душу у меня не получилось. Вернее не так. Душа его всегда была раскрыта. Но он вымел из неё комки боли, и его детство свернулось до двух тетрадных листочков – которые тоже, тоже улетели вслед за ним. Он упомянул о погромах, голоде и скитаниях, о том, как брат вынимал из петли отца, повешенного при погроме – но так, лишь для информации. Возможно, если бы я повзрослела раньше и поработала бы с дедушкой, как я работаю в этнографических экспедициях, он в какой-то момент и захотел бы говорить. Кто его знает. Горечь и печаль душили меня…