Александр Петрушкин - Кожа. Стихотворения 2000—2017 годов

• Название: Кожа. Стихотворения 2000—2017 годов
• Автор: Александр Петрушкин
• Жанр: Поэзия

В книгу «Кожа» вошли стихотворения уральского поэта и литературтрегера Александр Петрушкина, написанные в период с 2000 по 2017 год.

---

«По петле перепелки в кустах …»

По петле перепелки в кустах —
не узнаёшь пути…
и пока ты у смерти своей —
в её жизнеродной горсти

пишешь этот забытый
другими людьми язык,
что – по корню рождений своих —
почти всегда нервный тик:

размягчаясь, летишь
из себя-психопата к себе-
об-реченному и бубучишь,
как будто дитя в дите,

и рисуешь V-ию,
то, и дело – сбиваясь на Ё,
наслаждаясь тем,
как некто в тебя плюёт.

Притворись же скрипом дверей,
пепельницей или приляг на пол —
нас сметет однорукий дворник в ладонь
и вложит в дубовый стол:

в траектории мертвых ангелов —
я всегда слышал мат,
и ловил их перья,
и смотрел из себя назад.

Посмотри же, как твой слепой
ангел тьмою в тебя течет,
и яблоко из крошек словесных
во льду печет,

уподобив тебя – своим
сомненьем – кроту,
потому что речь – это способ
обрести наконец немоту.
(2003)

«О» открывает рот и заслоняет ночь…»

«О» открывает рот и заслоняет ночь
я на детей смотрю, как на Восток и Запад,
к тому же это – сын, тем паче это – дочь,
а более всего – почти овечий запах.
Почувствуй эту желчь, где сын похож на мать,
где дочка дочерна дыханьем воздух стерла,
где маленький отец ночами, словно тать,
свой голос воровал из собственного горла.
Папашки вялый вдох, который – как вода.
И дети – как птенцы, и комнаты – как гнезда,
и более всего, конечно, немота
и рано всё менять, поскольку очень поздно.
И как мне рассказать про гелий водород,
про мать своих детей (чуть не сказал потомков)
про то, как бродит сын уже четвертый год,
и как топочет дочь среди моих обломков.
Они по миру прут, как радостная смерть,
как радостная смерть отца и материнства.
А я гляжу на них и продолжаю петь,
хотя давно готов икать и материться.
Пересечем же Стикс или худой Миасс
промежду арматур, известки, пятен меди,
покуда желтый дождь, который кровь заменит,
впадает кое-как, но непременно – в нас.
(2003)

«Прожив без меня две жизни – ты научилась ждать…»

Прожив без меня две жизни – ты научилась ждать
пока тебя память сотрет до рифмы и, вымолвив – жаль,
Хронос посмотрит вслед и увидит в себе: как ты
примеряешь к морщине своей промежуток моей пустоты.
Только тогда ты отпустишь меня навсегда – и я,
как свободу свою, твои обрету края.
(2003)

«Почти как по ладони сбегают (только мимо)…»

Почти как по ладони сбегают (только мимо)
холодные пароли и мимо – голоса…
и, кажется, что тень сползет неотвратимо
в окоченевший свет, трамваи, небеса,
стучащиеся в почву. Теперь – что невозможно:
читать себя по крови… и выпадет роса,
и пятистопным ямбом стучится в пуле Пушкин —
и пьет почти как ангел нас пес через глаза.
(2003)

«Кроме того, что случилось – рыба летит…»

Кроме того, что случилось – рыба летит
Тает. И, распадаясь на стороны света от севера к югу
Тайна творит того, кто ее запретит
После разломит как хлеб и вложит иголкою в руку.
Кроме того, что случилось – из прежних обид
Вспомнишь одну, из которой ты прежним был свит.

Кроме полета звезды – рассыпается речь
Так как песок не удержит себя, не уронит —
Тайна выходит из снега в одну их прорех,
То есть в тебя из костлявых снегов переходит.
Только посмотришь в пророка и видишь глаза
Соленую улицу, почерк собачий и влажный вокзал.

Кроме того, что бывает, самое страшное – речь —
Чувствуешь воздух потертый как влажные джинсы
Тайна входит в себя, чтобы не видеть тебя,
То есть твое отраженье. В бесцветной ресницы
Движенье по воздуху видишь, как Пушкин идет во дворах,
Или как шапка бездымно горит на ворах.
(2004)

«Боль. Базар. Три бакса в Вавилоне…»

Боль. Базар. Три бакса в Вавилоне.
Я стою, как тени, в темном склоне —
на горе, которая летает.
Это дерево глаголит, а не тает.

Видит теплый бог с горы пирамидальной —
то ли с этой, то ли с самой дальней —
говорит за нас и за другого
пепел. Хаммурапи. Полвторого.

Я стою в нетронутом Свердловске —
очень длинный, вмятый в отголоски.
Пролетела мокрый век ворона.
Я стою на жидком перекрестке.

Если это правда, то простите
эту белоглазую ворону.
Боги направляются по склону,
чтобы Ё-бург выпал Babylon-У.
(2004)

«Что повыше, что пониже …»

Что повыше, что пониже —
все равно мы спим в Париже,
все равно – в руках винтовка,
бормотуха и веревка

и скудеющее слово.
Ссученное кумом тело,
нарисуй на небе нолик,
посмотри, что улетело.

Что пониже, что повыше —
все равно промажешь в чресла,
все равно заснем в Париже,
умирая слишком честно.

Если закипает слева —
значит сплюнул неудачно.
Полкопейки сбросишь в небо —
начинай период брачный.

Что по пояс, что по горло —
что вода и что чернила —
пишет лезвие худое
там, где осень нас пролила.

Что пониже, что повыше —
бродит Блок по блядской кучке
и встречает незнакомку,
чтобы буем долго мучить

свое крохотное эго,
рассыпаясь на двенадцать
разъяренных, оголтелых
иисусов Лиепаи.

Мы умрем по пояс в Сене
чтобы к слову прилизаться —
то ли в шаге от свободы,
то ли чтобы не признаться.

Что повыше, что пониже —
все равно – поближе к богу,
все равно – к Парижу ближе,
и виском прижавшись к сроку.

Рифма тычет и бубучит —
человек по пояс в сене.
Это мы для общей бучи
засыпаем в твердой Сене.
(2004)

«Левая половинка птицы, сойдя с ума…»

Левая половинка птицы, сойдя с ума,
устремляется в свое отражение – если это
правое не спасет ее, то она
будет пить аминазин – под крылом – прощеное лето.

Так пилот, не прошедший трехлетний курс,
забывает то, что его никогда не вспом-
нит: прежде всего, это, наверное, пульс
воды, встречающейся со светом в крылатой каменолом-

не. Дикая синица разрывается, не догнав пейзажа,
тает тело в пропотевшем от вида водки шприце,
набело зачеркивающем то, что было
                                    в пшеничной заварке и сажа
это все, за что записанное слово могло поручиться.

Раскрывается тело и отпускает дно
от себя, и звенит, ударяясь о хрупкого бога,
правое разбивается – и одно
левое продолжается – как дорога.
(2004)

«Детей нет дома – значит можно спать…»

Детей нет дома – значит можно спать,
дыханьем в Ятью воздух расписать
аляповато выть не страхом – с перепою
Не перепеть себя и из запою
Выходим с боем, с ротою бутылок,
Под звон тарелок, ложек или дырок,
Оставленных случайными людьми,
Которых ты какой-то срок кормил.
Какой-то срок. Но больше нет нам сроку.
От слова тоже никакого проку.

И спит березка в сторону огня —
чужие люди – им нести меня.
(2004)

«Драгомощенко все-таки сука. В таком-то году…»

Драгомощенко все-таки сука. В таком-то году
мы стоим на камнях у бестолкового моря —
протекут октябри, как девочка в климаксе, в аквапорту
пьет портвейн человека, пока человек пьет от горя.
Эта корь и краснуха – такие писульки-жестянки.
Несловесная дурь подстригает веки деревьям.
Режем речь на морфий и ханку. На полустанке
теплой водкой мужик чистит несуетно перья.

Драгомощенко все-таки сука. Поскольку не помню
я ни слова окраинной речи его – ни хрена
не приходит на ум – и птенчик что-то чиркает —
он наверно подобно мне бессловесно сходит с ума.
Дым не то что летит, а скорее спускается в воздух —
выпрямляя хорду насекомому богу мальков —
и придурок не слышит – потому что не слышит – поступь:
только шорох спиральный свернувшихся в голос сверчков.

Драгомощенко все-таки сука – вся зона болтает
прочитаешь – матрешки из кисы и прочих пойдут.
Так семью настрогать не слабо – подгорают
в нашей лагерной хате – наш Е-бург, Челяба, Иркутск.
Это время психует на нас, молодых отморозков —
и Лолита лабает на Гумберте – типа Набоков —
отдает петухами письмо подворотни. Морозом
пробирает речь, когда говоришь свое плохо.

Драгомощенко все-таки сука. С какого Урала
ты решил что тебя поддержу я. Такая подстава
словарю и не снилась – давай почитаем по кругу
не бутылку – подругу и этого, как его, суку.
Этот снег вертикален – потому что я параллелен
этой жирной земле, на которой поэзия пепел
оставляет заместо следов – замеси ее тесто
пустотою ладони – хотя эта рифма нечЕстна.

Драгомощенко все-таки сука. Ты далее (по парадигме)
сочиняешь меня – и ау получается длинным.
Эхо встрянет в строку, и тема сливается в сигме,
взятой пьяницей для красоты – так и пишутся гимны
там, где эта дрянная страна в людей и любовниц их тает —
мы с тобою, подруга, как ты понимешь – в ходу:
Драгомощенко все таки сука – строка мне вослед отбивает
в непонятно каком – но точно четвертом году.
(2004)

«Январь. Снег, тающий изустно …»