Гай Гэвриел Кей - Древо Жизни

• Название: Древо Жизни
• Автор: Гай Гэвриел Кей
• Жанр: Фэнтези

Обитатели мира Фьонавар тысячелетие назад в Великой Битве одолели силы Тьмы и заключили их властелина Ракота Могрима в подземную темницу. Но время покоя делает стражей беспечными, и Ракот находит путь к освобождению. Однако маг Лорин Серебряный Плащ приводит с собой с Земли тех, кому судьбой предначертано встать на пути Тьмы и плечом к плечу с новыми друзьями принять бой.

---

И все это время светлые альвы, вновь пробудившись к жизни, пели у себя в Данилоте о Свете, и Свет был в их глазах и в самом их имени, и Ракот ненавидел их незатухающей ненавистью.

Слишком рано пошел он тогда в наступление, хотя для простого смертного тысяча лет может показаться вечностью. А во Фьонаваре тогда действительно было немало достойных людей, ибо Йорвет уже явился из-за моря в ответ на посланный ему Морниром с разрешения Богини-матери сон, в котором ему, Йорвету, предписывалось основать в Бреннине Парас-Дерваль и посадить там Древо Жизни. Затем там правил сын Йорвета, затем сын его сына, а затем трон перешел к Конари…

Как раз тогда-то ярость и взяла над Ракотом верх, и он спустился со своего ледника.

И в той страшной войне потерпел поражение. Но его победили не Боги — ибо Ткач успел сказать свое слово, сделав это в первый и единственный раз. И Ткач сказал, что миры эти не предназначены для того, чтобы служить полем брани для вечных, вневременных сил, и уж если на Могрима должна найтись управа, то сделают это не сами Боги, а дети Богов. Боги же могут оказать им лишь самую незначительную помощь. Так и случилось, что он был закован в цепи и на веки вечные брошен в подземелье под горой Рангат, поскольку умереть он не мог. А потом люди создали Сторожевые Камни, которые сразу должны были вспыхнуть красным светом, если бы он только попытался освободиться.

Нет, на сей раз все будет иначе! Теперь он научился терпению, гнев его созрел и уже не поддастся разрушительной силе внезапных порывов. Даже когда ему удалось прорвать круг своих Стражей, он еще долго лежал, затаившись, под горой, по-прежнему страдая в своих оковах и наслаждаясь этими страданиями, ибо они делали предвкушение грядущей мести еще более сладостным. И только лишь когда ему удалось вновь поднять из руин свой Старкадх, он решился выйти из-под горы и торжествующим грохотом огненного взрыва над ее вершиной возвестил всех о том, что он на свободе.

О нет, на сей раз он спешить не станет! Он будет уничтожать их постепенно, одного за другим! Он сотрет их в порошок своей единственной рукой, ибо вторую его руку уже едят черви — она, черная, гниющая, осталась там, под горой, вместе с цепью Гинсерата, которую ему так и не удалось ни снять, ни сломать и которая все еще обвивала его вторую, отрубленную руку. И за это тоже они заплатят ему! Сполна, сполна заплатят ему за все, прежде чем он позволит им умереть!

А начнет он вот с этой, которая — он это прекрасно видел — ничего не знает и не понимает, а потому будет просто забавой, игрушкой, первым лакомым кусочком, которым он лишь немного утолит свой ненасытный голод, и уничтожение ее, прекрасной, как альвы, послужит отличным началом для воплощения его застарелой мечты о мести этому светлому народу. И он проник в ее душу — о, это было так легко сделать в Старкадхе! — и познал ее всю, и начал свое дело.

Она оказалась права. Пропасть была невероятно глубока. Ее знаний и воображения не хватало, чтобы постигнуть подлинные глубины этой черной ночи, этой ненависти, этого тупого Несокрушимого всевластия. Дженнифер с ужасом видела, как огромен Ракот, ибо он возвышался над ней подобно башне, и у него была только одна рука, страшная, когтистая, серая, точно гниль, точно неизлечимая болезнь, а вместо второй руки торчала мерзкая культя, из которой постоянно сочилась и капала на пол черная кровь. А одежды его были чернее ночи и словно поглощали свет, а под надвинутым низко капюшоном плаща — вот что самое страшное! — совсем не было лица. Только горевшие красным дьявольским огнем глаза, ледяной взгляд которых прожигал насквозь, точно прикосновение «сухого льда». О, за какие грехи, скажите, предана она такой страшной казни?!

Гордость? Да, она всегда была гордой и знала это; ее так воспитали. Что ж, если так, то она и останется гордой — до самого конца, пусть на нее набросятся хоть все силы Тьмы разом! Когда-то она была хорошим, милым ребенком, сильная, ловкая, добрая. Правда, доброта ее часто пряталась за осторожностью, и она не так-то легко открывала свою душу чужим, ибо доверяла только себе и самым близким людям. Только в этом, собственно, и заключалась ее «гордость». И только Кевин Лэйн, первый из всех мужчин, сумел разглядеть это, понял, что на самом деле представляют собой ее неприступность и гордость, и объяснил ей, а потом отступил в сторону, давая Дженнифер возможность самой осознать все — и повзрослеть. Великий дар, оказавшийся довольно болезненным. А теперь Кевин так далеко, и какое значение все это имеет сейчас? В этом ужасном месте? Какая теперь разница, почему все это с ней случилось! Теперь ей стало окончательно ясно, что каждый действительно встречает свой конец в одиночку. И Дженнифер поднялась с грязной циновки; в волосах у нее был колтун, порванная одежда провоняла смрадом Авайи, лицо и тело покрывали синяки и порезы, но она совладала со своим голосом и сказала Ракоту твердо:

— Ты ничего от меня не получишь; можешь только взять силой.

И ее чистая красота сверкнула в этом страшном месте, точно не знающий преград луч света, ибо исполнена была светлого мужества и яростной решимости.

Но здесь была твердыня Тьмы, самое средоточие власти Ракота, и он сказал:

— Что ж, я возьму все! — И прямо у нее на глазах он превратился в ее отца.

И она упала в бездонную пропасть ужаса.

«Не думай ни о чем, отключи свой разум, — вспомнила она прочитанный где-то совет. — Когда тебя пытают или насилуют, постарайся мысленно перенестись в другое место, далеко, как можно дальше от своей боли. Отошли свой разум так далеко, как только сможешь. Вспомни о былой любви, ибо это единственная искорка, способная спасти тебя».

Но она не могла последовать этому совету: куда бы ни устремлялись ее мысли, всюду был он, Ракот. И она не находила спасения ни в былой любви, ни даже в детстве, потому что… рядом с ней — в постели ее матери! — был сейчас ее отец, обнаженный, что-то страстно шепчущий ей, и нигде в ее душе не осталось ни одного чистого уголка, ни одной чистой мысли! «Ты же хотела стать принцессой, всегда быть первой, — нежно шептал ей Джеймс Лоуэлл. — Ну вот, теперь ты настоящая принцесса! И я сделаю с тобой вот это, и это, и это, все равно у тебя нет выбора, ты ведь всегда сама этого хотела».

Все. Ракот отнял у нее все. И всюду, во всем, о чем бы она ни подумала, он являлся ей, и всюду у него была только одна отвратительная жадная рука, а вместо второй — лишь гниющий обрубок, с которого на ее тело капала черная кровь, прожигая его насквозь…

А потом он принялся быстро менять обличья, заглядывая в каждый закоулок ее души, куда бы она ни пыталась от него спрятаться. Нет, спрятаться от него было нельзя! Негде! И теперь ее насиловал преподобный отец Лофлин; насиловал всеми возможными способами, терзая ее тело, причиняя ей невыносимую боль — это он-то, чья доброта и нежность всегда служили ей спасительным островом в бурной и суровой жизни! А после преподобного отца — о, она должна была это предвидеть, но, Пресвятая Дева, что она сделала такого, какой совершила грех, чтобы этот злобный негодяй имел над нею такую власть?! — рядом с ней оказался Кевин, и Кевин набросился на нее, как изголодавшийся дикий зверь, свирепый, безжалостный, и он тоже обжигал ее черной кровью, капавшей из отвратительной культи. И некуда было бежать, негде было спастись от этого кошмара, ибо Ракот настигал ее повсюду! Она была сейчас так далека ото всех, так одинока, а он был огромен и всесилен, он застилал собой всю Вселенную, он возникал перед нею везде, и единственное, чего он не мог, это отрастить себе новую руку. Да и чем бы ей-то могло это помочь, господи?

Этот кошмар продолжался так долго, что время словно заблудилось меж приступами боли, чужими и знакомыми голосами и все новыми и новыми насильственными проникновениями Ракота в самые сокровенные уголки ее души — он проникал туда совершенно беспрепятственно, точно штык садовой лопаты в мягкую грядку. Один раз он превратился в какого-то неизвестного ей мужчину, очень высокого, темноволосого, с квадратной нижней челюстью, с искаженным ненавистью лицом и яростно расширившимися карими глазами — она так и не поняла, кто это, и знала, что не поймет. И тогда, внушая ей невероятный ужас, он стал самим собой. Он был огромен, он придавил ее своей тушей к постели и отбросил капюшон, и там — ужас, ужас! — ничего не было, только глаза в непроницаемой черноте, только их видела она все время, пока он терзал ее, рвал ее тело в клочья, упиваясь этим первым сладостным плодом своей давно лелеемой мести.

Все закончилось значительно раньше, чем она это осознала. Но глаз она не раскрыла, хотя дышала и была жива. «Нет!» — сказала она себе; огонек ее души едва теплился в крошечном кристаллике света, еще сохраненном ею в самом потаенном местечке, и этот единственный источник света все еще принадлежал ей, но был уже так слаб… «НЕТ!» — снова сказала она и, открыв глаза, посмотрела на него в упор и во второй раз с ним заговорила: