Катерина Зарудина - День святого Валентина

• Название: День святого Валентина
• Автор: Катерина Зарудина
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-057946-4

Валентина и Василиса – сестры-близнецы. Им приходит в голову меняться мужчинами, играя на своем внешнем сходстве. Дневник, который они ведут – незаурядная хронология удач и поражений на личном фронте. В награду потерпевшим мужчинам может достаться главный приз – «проверенная» любовь одной из сестер. Только Валентина «некстати» влюбляется в Валентина, и вдруг понимает, что ей совсем не хочется делиться своим чувством. Все закручивается в неожиданный клубок , потому что в игру вступает любовь, и установленные правила рушатся прямо на глазах…

---

У Вали ее слова не выходили из головы.

– Вась, кто по-твоему есть «брутальный мужчина»? – спросила она с порога.

– Тот, которого я хочу, – незамедлительно последовал ответ пишущей и одновременно разговаривающей по мобильнику сестры.

– Я тебя серьезно…

– Тот, которого я очень хочу. Еще я знаю, что брутальные мужчины обычно настоящие сволочи и самовлюбленные нарциссы. Ладно, не дуйся. Выкладывай.

– Вот-вот, мы с тобой мыслим примерно одинаково. Правда, я не настолько отрицательного мнения о них, потому что считаю, что брутальный мужчина – тот, которым я никогда не смогу завладеть. Я могу ему понравиться, возможно, даже влюбить его в себя на какое-то время, но моим он никогда не будет. Почему? Потому что он не может, не способен раствориться в ком-либо. Может, он и рад бы, но не получается. Сильнее всего на свете он будет любить только самого себя, это и притягивает. Нам неинтересны легкодоступные вещи, которые можно как с полочки взять. Правильно? Кстати, о женщинах тоже так говорят: «Доступная или недоступная».

– Это в каком же веке ценилась женская недоступность? При царе Горохе, наверное. Сейчас совершенно другая ситуация, – раздался Васькин голос. – Про определение мужчины, в принципе, я согласна. Может, раньше про таких говорили «роковой».

Здесь голос Васьки потерял обычную упругость, начал как-то странно плыть, как на заезженной грампластинке, и Валя, переодеваясь в своей комнате, обеспокоенно спросила, замирая внутри и заранее предугадывая ответ.

– Ты нормально? Вася?

Ответа нет. Валя влетает в комнату сестры и видит ее лежащей на полу. Ее тело изогнуто и предельно натянуто. Глаза закатились, но пена изо рта не идет.

– Господи! Давай же сюда рот быстрее. – Валя вставляет в Васькин рот пальцы. – Все, тихо, тихо… Спокойно. Пальцы мне только не откуси, очень тебя прошу. Они мне еще пригодятся в работе, да и в жизни я без них далеко не уеду…

Валя продолжает еще что-то бормотать, несет разную белиберду или часто повторяет одно какое-нибудь слово. Она всегда так разговаривает, когда Ваське плохо, просто успокаивает саму себя.

Через несколько минут Вася приходит в себя. Мутными глазами она смотрит на мир, потом спрашивает очень тихо:

– Было?

– Да. – Потирая прикушенные, побелевшие от боли пальцы, отвечает ей сестра. – Ложись, пожалуйста, тебе надо поспать. Таблетки я принесу. Укол делать не буду, вроде все легко прошло.

– Черт, немного щеку прикусила, язык не успела. Вот зараза, чтоб ее… Болезнь гениев гребаная. Вот гении пусть и болеют, я-то здесь при чем? – Смачно сплюнув кровь, Вася, шатаясь как пьяная, бредет к кровати и падает на нее как подкошенная. – Голова как Царь-колокол звенит. Маме не говори – уговор?

– Хорошо, хорошо. Ложись. Ты несколько дней очень мало спала, вот и допрыгалась. – Поддерживая ее за руку, Валя укладывает сестру. – Все, спать.

– Что поделать, если мозг ночью включается? Крепкий чай послаще и – вперед. Днем я на Электроника поломанного похожа, ничего анализировать не могу.

– Про Электроника ты хорошо сказала, а если будешь в том же ритме продолжать работать с компьютером в обнимку, то в один прекрасный день анализировать никогда ничего не сможешь.

– У меня материал горит… – Уже засыпая, шепчет в подушку Васька, похожая в этот момент на беспомощного ребенка.

– Не денется никуда твой материал, – тихо говорит Валя скорее себе самой.

Валя накрывает ее одеялом и выключает компьютер. У Васьки эпилепсия. Височная, в малой форме. В малой, только грохнуться она может прилично, так что мало никому не покажется. Это у нее в переходном возрасте началось. Они тогда отдыхали в Баку, на Каспийском море. Место еще так красиво, многозначительно называлось: Загульба. Ароматные персики размером с детскую голову, сахарные дыни, черная икра на столе каждый день, настоящая восточная пахлава… Рай земной. С ядовитыми шипящими змеями, правда, под ногами, но это такие мелочи. Нагрелись за день на песчаном пляже, когда плюс тридцать пять было в тени и казалось, сам воздух плавится, а вечером пошли женским коллективом в финскую баню и там еще добавили жара по дурости. Солнца им не хватило, идиоткам московским непуганым… В бане ей стало жутко нехорошо – как потом объяснили медики, возможно, все спровоцировал тепловой удар. Тетка Оля ночью первая услышала непонятные звуки, увидела Васю во всей «красе» и весь дом на уши подняла. Так что Васька – ее должница, потому что легко могла задохнуться, так как приступ был во сне. А вообще, основная причина – сложные роды, родовая травма. Родители долго не произносили при ней название болезни, можно подумать, что она много в этом тогда понимала. Утешили, правда, что этим болели Наполеон и Достоевский, как будто после такой информации легче должно стать. Сначала Васька очень переживала после каждой своей отключки, плакала так долго, что не могли остановить. Ей было очень обидно, потому что все люди как люди, а еще потому, что болезнь делала ее реально уязвимой. Броня оказалась не крепка. Потом она, видимо, свыклась с приговором врачей и перестала обижаться на своеобразную отметину. Правда, после ухода отца приступы участились, Вася тогда спать перестала практически, а потом неожиданно болезнь отступила, приступы на несколько лет прекратились совсем. Васька словно приказала организму забыть о существовании отрицательных эмоций, не впускала в себя никаких страданий. Просто для нее страдания – это непозволительная роскошь. Когда она соблюдала режим, высыпалась, то все было спокойно, но вести пенсионерский образ жизни ей было невмоготу. С ее ненормированным рабочим днем, импульсивностью и страстью к ночным тусовкам болезнь тут же давала о себе знать. Будто догоняла ее, приговаривая сладко в ухо: «А как же я? Подружка, ты меня забывать стала. Думала – убежишь? Нет, милочка. Давай мы с тобой пообщаемся».

Мама страшно переживала по этому поводу, и если это происходило дома, то она превращалась в крошечного беспомощного мышонка, который трясся и приговаривал: «Валя, спаси. Я не могу, не могу…»

Поэтому Валя уже давно договорилась с сестрой не сообщать маме о происшедшем.

Дважды это случалось на свиданиях. Казалось бы, зрелище далеко не из приятных, но молодые люди мужественно выдерживали такие испытания и вели себя после этого так, будто ничего не произошло. Более того, они начинали ухаживать с новой силой, и поведение их менялось. Они становились нежными и предельно искренними. Сбрасывали все маски, выходили из рамок своего обычного, заезженного образа, и с ними было легко.

Она рассказывала Вале со смехом, как однажды ее подруга по институту, вышедшая очень хорошо замуж, пригласила ее покататься зимой за город на снегокатах. Тогда они только входили в моду среди новых русских. Покатались, поплавали в бассейне, а вечером Вася лихорадочно засобиралась в Москву. У нее было тогда обострение, и она не могла позволить себе засыпать в полном одиночестве. В такие периоды дома просто оставляли дверь в ее комнату открытой, а в гостинице же не могли дверь в коридор распахнуть… Так она рвалась домой, но никто всерьез ее не воспринимал, и тогда она сказала, что у нее реальная фобия – не может спать одна в комнате. Люди наконец-то прониклись, подействовало не слишком употребляемое тогда загадочное слово «фобия», сжалились, и приставили к ней двухметрового молодого охранника с красивыми, как у оленя, глазами. Да и вообще… Симпатичный был парень. «Самого красивого тебе даем – Пашуню», – сказала игриво и улыбчиво подружка, проведя по ее волосам и прижавшись на секунду к груди. Она всегда такая игрунья была, с явно нереализованными лесбийскими наклонностями. Пашуня был одет в темно-синий костюм со строгим галстуком. Он ночевал в кресле в нескольких метрах от кровати в полном обмундировании, даже пиджак не снимал и галстук не ослабил.

«Прямо как в фильме “Телохранитель”, – подумала Васька довольно, погружаясь в глубокие недра белоснежной кровати.

Интересно, а если бы она начала его соблазнять? Что бы он ей ответил? Наверное, сказал бы твердо: «Извините, но мне нельзя. Я при исполнении служебных обязанностей». Или попросил разрешения у своего начальника.

Василиса никогда не комплексовала по поводу своей болячки. Может, потому, что в институте пронесло, и она ни разу там не отключилась. В школе, когда можно было на этом хорошо зациклиться, – тоже нет. Наверное, кто-то свыше сжалился над ней. Сначала отметил неизвестно за что, а потом смягчил приговор.

На характер ее болезнь, конечно, повлияла. Но, как это ни странно, в хорошем смысле. Редко можно было увидеть ее кислой, в разобранном состоянии, потому что она на деле знала, что это такое, и бежала от кислятины и преснятины со всех ног. Хотелось все время сиять, и Вале часто казалось, что у сестры внутри горит лампочка большого накала. Всегда на лице ее светилась улыбка, и она была не фальшивая. Васька умела ценить жизнь, которой была открыта в любых проявлениях, и каждую драгоценную секунду. Она давно решила, что в ее жизни не будет места страданиям, унынию и тоске. Мужчины, секс, наслаждение, некоторая бесшабашность, озорство… И любимая работа, в которую она уходила с головой. Любимый ее девиз: «Если радио – то максимум!»