Юрий Кривоносов - Карьера Отпетова

• Название: Карьера Отпетова
• Автор: Юрий Кривоносов
• Жанр: Литература 20
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4444-8883-6

Эта книга – сатирический роман о прохождении советского литературного генерала. Одновременно – это и предостережение и как бы предсказание гибели государства, каковое и произошло вскоре. Ибо в этой книге показана атмосфера подавления всего светлого не только в литературе, но и вообще в искусстве и культуре как таковой и если эпиграф предсказал будущую катаклизму, то завершающие третью часть слова: «продолжение следует?» со знаком вопроса не были однозначны и сулили продолжение всего того бесчинства, о котором рассказано. Четвертая часть была написана через 30 лет после первых трех. В них раскрываются последующее развитие событий.

---

Почему я принял верующих за черные клавиши, а не наоборот? Ну, как атеист я считаю, что белые клавиши главней – они дают главные, основные тона, а черные – полутона, всякие там бемоли-диезы. Но, честно говоря, если кто-то сдвинет все на полделения, то полутона могут обернуться тонами основными и наоборот, это ведь все опять-таки зависит от того, как распорядиться, и тогда черные клавиши станут главнее белых.

Мне могут возразить, что из моих допущений ничего не получится, потому что число черных клавишей не равно числу белых, но мы-то в этой аналогии не все и учли. А как быть, скажем, с тем, кто только объявляет себя атеистом, а тайно верит в какого-нибудь бога? Иди куда девать сверхатеистов – тех, кто уж совсем ни во что не верит? Так называемых нигилистов? Впрочем, тут тоже есть неточность – правильнее сказать, что они только отрицающие, а это еще не значит неверующие. И почему под верующими нужно подразумевать только тех, кто верит в бога? А если еще во что-нибудь? Разве вы не встречали атеистов, обращающихся к бабкам-знахаркам или, что еще подозрительней, к гадалкам? Да ведь и кое-кто из моих знакомых, бывая у нас в гостях, просит мою жену в виде шутки погадать им на кофейной гуще или на картах (знаем мы эти шуточки!). Она-то, конечно, сильна заливать заливки, но другие-то почему начинают вдруг всерьез ей верить – видно же по глазам, в которых от ее слов загорается или беспокойство, или радость.

А еще встречаются закоренелые безбожники, верящие в гороскопы, которые весьма похоже сбываются – на себе проверил, между прочим, тоже смеха ради… Или вот почему до сих пор у вокзалов да на базарах цыганки все еще спросом пользуются, хотя «золочение ручек» порой приобретает прямо-таки гигантские размеры? Я так, например, думаю, что это не потому, что у людей денег много, а потому, что счастья мало… Разумеется, я имею в виду личное счастье…

И все же при огромном множестве религий, сект и верований я так и не смог установить, куда отнести трех или как минимум двух предполагаемых авторов предлагаемой к изданию рукописи. Правда, совершенно очевидно, что мы имеем дело с христианами, но ведь это слишком общо, если учесть, что эта религия, кроме нескольких основных направлений, имеет еще и разные прочие ответвления и, что самое странное, ни к одному из них нельзя отнести то, с которым мы сталкиваемся на страницах этого странного романа. На первый взгляд похоже, что мы имеем дело с православием, и я, начав читать в первый раз, сначала предположил, что тут описка или опечатка, но сразу же убедился, что это не так – у всех трех авторов совершенно четко после «л» стоит «о» – «правослОвие». Да и ни саны, ни институты, ни святые, ни трактовки стандартных христианских понятий не совпадают полностью с православными догматами и канонами, а иногда вообще в корне от них отличаются. Видимо, действие романа протекает в какой-то совершенно незнакомой мне среде, хотя и имеющей определенное сходство со всеми средами, в которых существует человечество. Словом, я такой религии не знаю, что, впрочем, абсолютно ничего не означает, ибо один мой приятель, когда я ему об этом сказал, вполне справедливо заметил: «Ты еще много чего на свете не знаешь…»

Не получив ответа в книгах и у людей, я решил попытаться самостоятельно понять, что может значить слово «правословие», которым уже известные вам «иксы» называют дело или веру, коей они служили до того самого момента, с которого начался крутой поворот в их судьбах. Я говорю обо всех троих, потому что подозреваю, что и Холомон Бахмелюк имел непосредственное отношение ко всему описанному в книге, а своим «Словом» (где, кстати, наблюдается обычная путаница с «предисловием») зачем-то поставил дымовую завесу, и я за ней так и не сумел разглядеть его настоящей роли.

Опять-таки в словарях мне удалось разыскать выражение «Право слово», означающее: в самом деле, правда, уверение, просьба принять на веру, призыв к Вере». Несомненно, что в основе исследуемого нами термина лежат слова «Право» и «Слово». Последнее мы уже довольно подробно рассматривали, но можем покопаться в нем поглубже, Священное Писание так толкует «Слово»: «сын Божий; истина; премудрость и сила»… Тогда возникает вопрос: Истина и Правда тождественны ли? – вопрос не праздный, если учесть, что слова «Правда» и «Право» однокорневые и исторически могут быть однозначными. Но в таком случае обе половинки интересующего нас термина оказываются по смыслу совершенно одинаковыми (Слово=Истина=Правда=Право, т. е. Слово=Право) и могли бы дать два варианта: либо «Словословие», либо «Правоправие». Но этого в исследуемом случае, как нам известно, не произошло, и поэтому приходится принимать все в таком виде, в каком оно нам досталось. А в этом случае «Словие» значит Слово (в котором «была жизнь, и жизнь была свет человеков»). «Право» же в его славянских истоках означает «прямо», «в лоб», «правый» – это и тот, кто прав, отстаивает истину, и правдивый, и праведный!?

Есть и другое толкование: «Право – власть, свобода действий, но и законность…». Правый же в более позднем, современном понимании может значить и реакционный, регрессивный и в своем крайнем выражении близкий к тому, что в прошлом называли фашизмом; ныне же эта форма крайней «правости» именуется экстремизмом.

Мне все же думается, что термин «ПравослОвие» выбран тут, скорее всего, потому, что в этой вере, как, впрочем, видимо, и во всякой другой, уживаются самые различные явления, идеи, установления – добро и зло, старое и новое, святое и грешное… И здесь, также как и везде, может быть так, а может быть и этак – все зависит от того, как что повернуть. И все-таки я чувствую, что объяснение это далеко не исчерпывающее и сам не могу до конца с ним согласиться и поставить тут точку, зная, что есть и другое значение термина «ПравослОвие» (правда, несколько архаичное) – учение о Правах и Законах, юриспруденция. Только это уже не имеет прямого отношения к тому, что описывается в нашей книге, а корреспондируется, хотя и формально, со словом «ПравослАвие» в его более узком значении – славить право, но как бы это все ни выглядело теоретически, при чтении самой книги убеждаешься, что в основе ПравослОвия лежит определенно благородная идея. Другое дело, как она воплощается теми, о ком эта книга повествует…

И все-таки, если кто-то уж очень будет напирать на сходство слов «ПравослОвие» и «ПравослАвие» и въедливо искать здесь какую-то аналогию, нам останется только обратить его внимание на тот момент, что все встреченное им в книге, никакого отношения к Православию не имеет, а то, что слова схожи по звучанию, еще ничего не значит. Мало ли какие слова похоже звучат или близки по происхождению! Тут даже на один корень полагаться нельзя. Возьмите, например, такую пару, как «преданность» и «предательство»! И больше того вам скажу – даже разница в одну букву может разбросать слова дальше, чем это можно предположить, да что там слова – целые устоявшиеся веками выражения вдруг обретают в корне отличное значение.

Предлагаю в качестве примера разобрать знакомое еще со времен Древнего Рима каждому школьнику латинское изречение – VERBA VOLANT, SKRIPTA MANET. Тут, как говорится, любой дремучий камчадал потянет со своей задней парты руку, чтобы проорать: «Слова улетают, написаное остается!». А теперь давайте заменим в слове VOLANT только одну букву – Т на Д, чтобы оно приняло вид VOLAND и что мы в итоге будем иметь? – «Слова Воланда остаются написанными!».

Вдумайтесь-ка в глубинный смысл новообразованного изречения. Значит, выходит, не сотрешь уже эти слова, они, получается, уже вечные, бессмертные? Вот она, одна буква-то! И не на этом ли изречении базируется знаменитая реплика Воланда – «Рукописи не горят”? Конечно же, именно на нем! Правда, хотя в известном нам случае и нет отточия, он, по своему обыкновению, сказал не все. Но в этом-то и сила Нечистой Силы, что она сбивает людей не тем, что врет, а тем, что всегда чего-нибудь не договаривает. Впрочем, и людей она к тому же приучила – недоговаривать. Или они – ее, если принять на веру, что сам Сатана всего лишь порождение человеческой фантазии. Но как бы там ни было, а люди недоговаривают даже в таком неимоверно важном случае, как формула присяги, которая, как нам известно, звучит так: «Обязуюсь говорить правду, только правду, ничего кроме правды». А ведь, между прочим, существует классическая формула, о которой никогда не упоминают, как будто ее и не было вовсе. А в ней-то как раз и вся соль, потому что кончается она словами «…всю правду».

Так вот, Воланд, бросив упомянутую реплику, не сказал всей правды (если там, конечно, не купюра), не закончил своей мысли, которая наверняка должна была выглядеть так: «Рукописи не горят, горят авторы… иногда читатели… но почти никогда – критики». Можно было бы тут рассмотреть вопрос об огнеупорности последних, но я боюсь не выдержать сопоставления моих рассуждений с теми, что содержатся во «Вступлении от Хиросима», и ограничусь лишь соображением о читателях, потому что с авторами, как мне кажется, все ясно. Но для этого мне придется совершить небольшой исторический экскурс и вспомнить… мою бабушку, потому что именно она и была в моей жизни самым первым деформатором, то есть человеком, открывшим мне, что на свете совершенно не обязательно во всем придерживаться кем-то раз и навсегда установленной формы и что самостоятельность суждений и действий порой позволяет добиваться той же самой цели с меньшими для себя и человечества потерями. Если бы моя бабка Дарья была ученым, то она, несомненно, далеко бы продвинула науку, потому что, не дойдя до инакомыслия, сумела стать инокоподходящей ко многим делам, в том числе и к религиозным. Но она под словом «ученый» понимала человека, окончившего начальную школу, и была простой дружковской крестьянкой, правда, бойкой, а порой и бедовой до отчаянности. В бога она верила несокрушимо и с нечистой силой не зналась, если не считать того, что порой в сердцах поминала черта, усекая его на одну букву, отчего он трансформировался в короткое слово «бис». Справедливости ради следует сказать, что о Воланде она и слыхом не слыхивала, несмотря на то, что книга о нем в ту пору уже была написана. Однако от «написать» до «прочитать» иногда, как говорит классика, «дистанция огромного размера”… «Мастера и Маргариту» тогда вообще еще никто не читал, а что уж спрашивать с моей Дарьи Павловны, которая и церковно-приходской школы-то не закончила. Молитвы она знала, но к текстам их подходила творчески, приспосабливая каждую из них к текущему моменту и его надобностям. Узнал же я об этом после того случая, когда начал прислушиваться, что она там такое бормочет себе под нос. В первый раз я заметил это бормотание, когда однажды на рассвете помогал ей тащить к рабочему поезду, с которым она ездила на базар, корзинку с вишнями из нашего сада. Вы знаете, что такое романовская вишня?! Ну, об этом как-нибудь потом…