Александр Образцов - Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия

• Название: Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия
• Автор: Александр Образцов
• Жанр: Поэзия

«Стихи – форма Хаоса.

Да, хаос бесформен. Здесь якобы нет систем. Кто, куда и зачем никого не должно интересовать.

Более того, нет понятий кто, куда и зачем и чей-то интерес.

Однако хаос спокойно и чинно ожидает оформления в нужное качество.

И всегда это происходит. Это волнует, как сегодняшний привет от мамы, умершей полвека назад…»

---

307. Тридцатилетие

Блуждать тропой ночным дремучим парком
В обнимку с бедною затасканной луной.
Блуждать вдвоем. И церковью в огарках
Блистает клен. Блистает мир ночной.

Все спит. Все умерло. Давно не существует.
Лишь шаг. И два. Остановись. Замри.
Послушай ветра песенку простую,
Привет от тихой девушки – зари.

Таких тихонь не сыщешь, не надейся.
Ты слышишь, как томится? Поспеши,
Скажи ей, что свиданье ровно в десять
Минут шестого. Где – ты сам реши.

23 сентября 1974

308.

Не упустить травы худенье.
Прожить сентябрь накоротке
С дрожащей парковою тенью
В неразличимом шепотке.

Гасить дыханье у боярки,
Где воздух алыми прошит
И праздничными, как подарки,
Плодами. Зренье разрешит

Забрать с собой брусочек меди,
Разъятый пальцами ветвей
На сговорившихся соседей,
Стилистов гибели своей.

29 сентября 1974

309.

Когда ты станешь всем чужим,
То хоть себе останься верен.
Как был, хотя бы, верен Беринг
Завидным принципам своим.

Чужой душе открой Чукотку
И Командора острова,
Где заполярная сова,
Не щуря глаз, разинет глотку.

И я, как скобами, словами,
Полярной ночи клюв зажму.
Я так хочу любим быть вами.
Не отгораживайтесь рвами.
Ну дайте руку хоть пожму.

Хотя бы слово на растопку.
Простое, колкое: «Щепа».
Его потоньше ощипав,
Пустить огонь под эту стопку.

Канатоходцем, гибок, бел
По щепке пламень полетел.

И вот уж пляшут языки
Лезгинку жадно вкруговую.
Костер трещит: «Я существую».
Свет проникает в уголки.

22 октября 1974

310. Фото Лайзы Минелли

Страна прижатия локтями,
Коленкой, стиснутой впотьмах,
Прижавшей также в двух местах
Глухое сердце в теплой яме.

Страна бушующего бреда
О пальцах, чующих предел,
В которых встрепенется Леда –
Ослеп, как только поглядел.

Но, прикоснувшись, видел снова,
Как в негатив сквозных зрачков
Летела кувырком Брюллова
Помпея нищих дураков.

Смеялись десны, пели зубы.
Прищур врезался в маску строк.
И, как приевшийся урок,
Толклись у щек нагие губы.

24 ноября 1974

311.

Темно, совсем темно, и ни души не встретишь.
Бесчестен вечер. Ночь черным-черна.

Письмо от Чехова в пустых руках повертишь
И дальше отошлешь. Несчастная страна!

Угодьями угодлива, обильна
Князьями, подпирающими свод.

Не успевает низкая давильня
С высоким качеством передавить приплод.
…
Ты, виноградинка, изюм… Прижмись поближе,
Кишмиш моей восторженной души.
Как пропеклась ты солнцем! Не нанижет,
Не трусь, нас время на карандаши.

Мы не букашки, не гербарий даже.
Еще на ветках мы и солнце высоко.
Еще печет. И так прозрачен каждый,
Что в желтизне лишь косточки зрачков.

24 ноября 1974

312.

Во сне, как помню, шел,
Не оступаясь, не переча…
То было меньшее из зол,
И говорил: «Тут, недалече».

А сзади, – разве различишь? –
Хитросплетения погони.
Бросались в горные ключи
Те кровожадные их кони.

Нет, это было не со мной.
Не мне, не мне так много чести.
Смыкался вечер ледяной.
Скакал ущельями наместник.

Пусть Велизарий не холоп,
Но вечна сладость подчиненья.
По Риму кошки бродят. Гроб
Господень ожидает мщенья.

И так захочется любви,
И так – песком из горсти – нежность,
Что даже миг останови
И будешь лишь школяр прилежный.

Войдет в игольное ушко
Дикое счастье паладина.
Макакой жизни половина
Висит, придушена кишкой.

Любовь моя! Зрачками и ногтями,
Коленями, зубами и локтями
Вцепись в сей ледяной сугроб.

Иду по воздуху, ступаю,
Зеваю, время колупаю,
Засну – и снова начинаю
Игру с названьем круглым «гоп».

5 декабря 1974

313.

Говорили вокруг о минутном.
Я не вспомнил, не смог, отошел.
Тихо музыка длилась о смутном
И мешалась, и падала в шелк.

Изгибались упругие снасти
И Бетховен, далекий, чужой,
Умолял, цепенея от страсти
Перед будущей знойной толпой.

Но вонзался. Был близок в пожатьи
Этой кожи тугой разговор.
Эта бережность. Это прижатье.
Эта жалоба взгляда в упор.

6 декабря 1974

314. Астроному Джорджу Чумкину

Твои глаза умеют слышать,
Как астероид гонит вверх.
Как жаль, что ростом ты не вышел,
Чтоб прекратить вращенье сфер.

Сиди с трубою, где повыше,
Дивись и подавай пример.

Сиди, выдумывай законы,
Давай, высчитывай, дурак,
С самонадеянностью кроны,
Распутав корни кое-как.

Миров причудливых кулоны
Волнует Млечность. Дышит так,
Что запотели телескопы,
А доктор Чумкин занемог
Вновь похищением Европы.
Он в бездну лезет, словно бог.

6 декабря 1974

315. Август

Стали ночи темнее и звезднее.
Здравствуй, сердце! Твое пробуждение
Отмечают соцветия поздние
И уставшие жить растения.

Вот и август уходит рыбою
В темный омут тягучим золотом, –
То ли леса янтарной глыбою,
То ли вод черным кварцем сколотым.

Отзовется канал, канавка ли,
Над которой стою, лопатками
Упираясь в перильца шаткие.
В небе звезд намело – мильон.

Значит, скоро зима, коль вьюжится.
Коль метелью вверху утюжится
Этой звездной пурги налет.

Значит, снова торить дороги нам
По скрипучим дням, по сугробинам.
Снова пить губ январских мед.

21 января 1975

316.

Оле

Девочка, путь повторяя,
Смело смотри. Говори
Все, что походка шальная,
В тело вбиваясь, горит.

Все, что задумали руки,
Чем оживились глаза, –
Лишь наполнители губки,
Выжатой вновь, до аза.

Может быть, тот выжимальщик,
Видя, как щечки горят,
Даст тебе нежный и тающий,
Мыслью опоенный взгляд,

Даст тебе прелесть движений,
Беглость улыбки, сто сот
Сладких, медовых влечений,
Греющих тихий висок.

29 января 1975

317.

Голова ты моя, голова
Сожаления, как жернова.

Перемелется, будет мука.
Так зачем этот взгляд свысока?

Для кого эта жалкая спесь,
Если только что вышел я весь?

И кому теперь нужен мой рот
Что в песках погребенный живет?

Он живет там, как дюна, сухой,
Заслоненный горячей рукой.

Тихо луны поют облакам.
Сердце рыщет по черным пескам.

6 февраля 1975

318.

Таежный ключ, брусничатый, студеный!
Немое детство. Говорок воды
У лиственницы угольно-зеленой…
Ты напоил меня до ломоты.

Ты опоил меня. Все сказано тобою.
Что говорить? Тот говорок воды,
Тот рой песчинок был подобен рою
Бесценных слов, запутавших следы.

11 февраля 1975

319.

А что за этим лобиком таится?
За этими глазами? Что им снится?

За этим ртом, полуоткрытым, сочным,
Сверканием зубов, сиянием молочным?

Нас стережет лихая переправа.
Налево трус идет. Храбрец – направо.
А прямо тот, кому уж все равно,
Что падать к звездам, что лететь на дно.

25 февраля 1975

320. Сонет

Окно на третьем этаже.
Весь вечер там темно и пусто.
А в сквере от шагов и хруста
Темно и пусто на душе.

Дорожка снежная в душе.
Скамья для стынущего чувства.
Вся бутафория искусства
Настроена играть уже.

Лишь самолюбия зверек
Вопит. Ему и невдомек,
Что снег затоптан и прибит,

Что эту пьесу освистали,
Хотя она была местами
Совсем недурственна навзрыд.

11 марта 1975

321.

Остуди голову на крыльце.
Погляди лесу в его лицо.
И кивнет черное в его лице.
И ответно вздрогнет твое крыльцо.

В подземелье ночи царит лес.
Свет и смех затворила дверь.
В молчаливой толпе кустов, небес
Задержи дыханье, как чуткий зверь.

И когда ты станешь совсем тих,
Будешь кровью в воздух ночной влит.
Будешь жить изо всех сил своих,
Как живет прорезающий ночь болид.

11 марта 1975

322.

«Кто я? И где? И зачем я такой?»
Очень любил повторять он.
А оказался однажды больной,
Нищий, забытый, на пару с женой.
Благо, что всем непонятен.

Всем непонятен, когда захлестнет
Темная, сладкая сила.
Всем непонятен, когда обомрет
От преизбытка нежданных щедрот
Рифмы, что влево косила.

Влево косила, но шла по струне
Связи свободы и долга.
Крик содрогался, как тень на стене,
Крученый, мученый жался к сосне,
Редким прорыскивал волком.

Волком прорыскивал, соколом тек,
Мыслию древа касался.
И оставался янтарный натек,
Омут небесный, в ночи фитилек…
«Жил или только казался?..»

29 марта 1975

323.