Елена Чудинова - Лыбедь (сборник)

• Название: Лыбедь (сборник)
• Автор: Елена Чудинова
• Жанр: Детская образовательная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-08-005480-8

Какими были в детстве наши знаменитые предки, легендарные правители Киевской Руси: княжна Лыбедь, сестра основателей Киева Кия, Щека и Хорива, княгиня Ольга, князь Святослав, креститель Руси князь Владимир, дочь Ярослава Мудрого, будущая королева Франции, княжна Анна? Как росли, чему учились, в каких домах жили, во что одевались? Обо всем этом вы узнаете, прочитав книгу Е. Чудиновой. А еще непременно почувствуете, как, даже будучи детьми, они гордились своей страной, мечтали о ее могуществе, радовались победам ее защитников. И, следя за событиями из жизни героев, вы увидите, как вместе с ними росла, крепла и развивалась наша Родина, превращаясь из нескольких затерянных в дремучих лесах селений в сильную, богатую, просвещенную страну.

Для среднего школьного возраста.

---

– Лень вперед тебя родилась! А что до заимок – так ведь всяк знает: изверги с умом место выбирали. Богаче там зверьем. Вот завидуха его и ухватила. – Забава принялась скатывать не отбеленную до поры ткань.

– Да погоди ты! Скажи, тебе не хочется краем глаза поглядеть, как они, изверги-то, живут? Сказывают, у них богов нету!

– Так откуда у извергов боги? Они же без роду! – с важностью ответила Забава. – Худо живут, конечно. Некому брашна[11] уделить, сговориться не с кем.

– Дико-то как… А хотела я хоть одним оком глянуть…

– Сказать тебе секрет? – Забава в нерешительности перестала сворачивать полотно. – Только большой.

– Понятно, сказать! – возмутилась Лыбедь. – Когда я секреты выдавала?

– Погоди… – Решившись, Забава принялась шарить в холстяной поясной суме. – Не помню, клала ли с собой… А, вот!

Из сумы явилась лента для косы – яркая, голубая. Лыбедь сперва решила, что из привозных, с торжища. Богатый цвет. Но тут же поняла ошибку. Лента была своей работы, здешней, из обычного льна.

– Ты сама такое сделала? Как?

– Не совсем сама. Ходит тут с Синь-озера одна старуха. Бетой звать. И сейчас здесь, у Зябличихи, остановилась. Вот она и делает краски, на диво прочные да красивые. Никто так не умеет. На какие краски особые камешки мелет, на иные лепестки цветочные в конопляном масле трет. Да только покрасишь – стирай не стирай, долго не блекнет. У меня таких пять, косоплеток-то, да еще плат летний хочу узорами покрыть. И сегодня сбегаю с ней повидаться.

– Без меня? Вот подруга! – Лыбедь возмутилась.

– Ну ты вишь княжна… Стоит ли тебе с извергами знаться?

– Позорного в том нету! А чего она за свои краски хочет?

– Как – чего? И мясом вяленым возьмет, и крупой, и солью… Всему рада. Вдовеет она второй год. Муж тоже стар был, с волком не совладал. Мало она уже пушнины берет со своей заимки.

– А дети что ж мать оставили? Или так у извергов всегда?

– Бездетная. Вроде как померли у ней все пятеро от горловой трясовицы, а потом уж других не родилось.

– Да, тут всякому научишься!

* * *

Весело скрипя снегом, девочки шли по Киеву. Лыбедь, пробираясь меж отяжелевших под белыми шапками заборов, пришла к заключению, что подруга давненько знает эту самую Вету. Слишком уж много ей известно о старухе.

Дом старой Зябличихи, малый и низкий, встретил их слабым теплом: недавно затопленная, печь только набиралась жару. А в княжьем тереме затопили еще до того, как девочки у станка захлопотали.

– Кто с тобой, Забава? – Морщинистая, как сушеное яблоко, Зябличиха оказалась не совсем довольна. – Здрава будь, княжна!

– И тебе здравствовать.

– Здравы будьте! – вымолвила вторая старуха, кланяясь.

Вета оказалась на полголовы выше Зябличихи, широкоплечей, худой старухой с резкими чертами лица, полускрытого темным платом. Даже бровей не видно было из-под ткани, только глаза горели молодым огнем – запавшие в глазницы, но яркие. Нет, не вызывала жалости старая извергиня.

– Коли пришли, идемте к столу, покажу, чего принесла, – сказала она без улыбки, но глуховатый голос прозвучал ласково.

Вид какой-то муки, серой либо черной, рассыпанной по мешочкам, Лыбедь разочаровал. Где ж цвета?

– Цветно будет, как разведешь, – поняла старуха настроение. – Вот эту водой горячей – станет красно, эту брагой покрепче – в изумруд пойдет. Каких тебе охота цветов, княжна?

– Лазоревого.

– Тогда вот твоя краска. – Вета протянула девочке крошечный туесок сизой пыли. —

Поставь полотно кипятить в котле да высыпь в воду. Подольше выдержи, не вынимай, пока вода вовсе не остынет. Руки после маслом ототри – запачкаются. А ты мне что принесла?

– Соли возьмешь? – Лыбедь вытащила из своей сумы мешочек.

– Как не взять? Соль мне всегда надобна. – Старуха была довольна.

– Тяжело тебе управляться одной? – не удержалась спросить Лыбедь, когда подруги засобирались уходить.

– Будь заимка моя победней – не управлялась бы, – просто ответила извергиня. – За каждым соболем мне не поспеть. Да только муж мой богатое место застолбил, когда был молодым. Набила пушнины к прошлому торгу, набью и в этот раз. Благодарствую, что дело тебе до того есть.

* * *

– Правы ли наши, что извергов не любят? – задумчиво спросила Забава на обратном пути. – Тоже люди, просто живут на свой лад. Но вреда ведь от них нет.

– Нет и пользы! – посерьезнела Лыбедь. – Вот послушай, как мне Волок сказывал. Изверги, они завтрашний день заедают, наш, Полянский[12], русский.

– Как это? – изумилась Забава. – Вроде ничего у нас не просят.

– А так. Вот скажи мне: что было бы, заживи все извергами? Без дани, без Правды, без городов, без дружины. В лесах безопасно от степняков – до какой поры? Покуда поля не распашешь. Распахал землю – уже ты на виду. Значит, кормились бы все мясом да кореньями. Никто б жита сам не ел, никто б на торг не возил. Опять же городов от врага не спрячешь. Стало быть, надо военным делом заниматься – в поте лица, как пахать. Сидя от человека в безопасности, хорошим воином не станешь. Для себя жить – на месте топтаться. Так Волок говорит.

– Умён он, Волок-то, страсть!

– Да, князем бы хорошим был. – Лыбедь потерла замерзший нос овчинным отворотом рукавицы. – Да только это раньше поляне князей выкликали на сходе – нынче князем родиться надобно. Ну, или через родство.

– Давеча Запева, Волокова мать, сердилась на него, – невпопад молвила Забава. – Двадцать пять зим пережил, а все жены не возьмет. И так его бранила и эдак. Должник-де перед родом, чего дожидается – непонятно…

– Ну, женится когда-нибудь! – отмахнулась Лыбедь, которой скучно было слушать о том, чем недовольна старая Запева. – Идем скорей: Пракседа обещалась каши молочной в печи подрумянить.

* * *

Странно течет жизнь, думала Лыбедь, вертя в руках засиявший замечательным голубым цветом убрус[13]. Только что сняла она высохшую обновку с распялок. Еще полгода назад, стоя над посеченными телами Щека и Хорива, верила она, что никогда не уйдет больше из груди острое жало боли. Что не улыбнуться ей больше, не засмеяться, не запеть… А вот же – и смеется, и поет, и радуется тому, что наденет летом яркий плат. Хорошо оно или худо? Ни то, ни другое, вероятней всего. Пока человек жив, кружат вокруг него и радости, и заботы.

Воротится Волок – надо будет с ним посоветоваться насчет Рябеня. Или сейчас потолковать с Дулебом? Надо ль такого в дружине держать? Та ведь история, с извергами, нехороша. Хоть до их убытка Киеву дела нету, а все ж не стряхнем с руки: на чужое человек польстился. Был и еще недавно случай: слишком сильно прибил Рябень в схватке новичка. Новичков, знамо дело, больно бить надобно, чтоб не подставлялись, да только и меру понимать надлежит. А тот парень трое суток отлеживался, знахарка уж засомневалась, что выходит. Калечить-то своих не умно, а неопытного – и подло. Да и надежности мало в нем. Вот второй день где-то шатается, десятник недоволен.

Ладно, не станет она покуда говорить ни с Дулебом, ни с Волоком. Понаблюдать еще надо – спешить незачем.

Из затянутого пузырем окна в горницу доносился шум схватки, удары мечей, хохот, возгласы досады, веселые крики: этим окном покоец княжны выходил на дружинный двор. Еще когда день умалялся, принял Киев новых дружинников. «Неопытные, а каши с мясом едят, как хорошие», – ворчал Дулеб. Ворчи-ворчи, старина, такое ворчанье любо слушать. От довольства оно, для виду.

Что бывает тревожней мгновенной тишины? Только что все гремело, кричало, веселилось и злилось – и вдруг стихло. Лыбедь сама не заметила, что руки ее уже потянулись к теплому корзну[14]. Оделась прежде, чем услыхала – зовут.

…Четверо мужчин, в двоих из которых Лыбедь узнала недавних извергов, Вавилу и Жилу, несли на ременных носилках тело, укрытое с головой. С ними рядом за какой-то надобностью шла старая Вета, но это не было сейчас важно.

Сердце девочки, остановившейся на высоком крыльце терема, пропустило несколько ударов. Во всяком случае, так показалось самой Лыбеди, наблюдавшей, как носилки опускают на снег, как толпятся вокруг них дружинники, как расступаются, чтобы показать ей открытую теперь голову.

Она поняла раньше, чем узнала эти рыжие волосы, это особенно рябое теперь, когда смертно побелело, лицо. Он, Рябень. Мертвей мертвого, даже не будь видно страшной колотой раны на шее.

Худо, ох как худо!

– Так кто ж будет убийца? – спросила Лыбедь. – Не ты ли, Вавила?

– Нет. – Изверг мотнул головой. Странная звериная досада исказила его лицо.

И тут вперед выступила вдруг старая Вета.

– Я, – молвила она спокойно и страшно.

* * *

Дулеб сыскал княжну отчего-то в трапезной. Свечей в такое время тут не жгли, только шипела лучина, роняя в корытце угольки. Не будь так светлы косы Лыбеди – не враз бы ее углядеть в темном углу, усевшуюся на пол.

– Вот ты где… – Дулеб, ступая мягко, как всякий хороший охотник, подошел.