Джеймс Купер - Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами

• Название: Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами
• Автор: Джеймс Купер
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Приключения про индейцев
• Год: 1999
• ISBN: 5-86218-363-9

В романе Ф. Купера «Прогалины в дубровах» читатель найдет многое из того, что давно уже стало «фамильной» приметой произведений этого писателя: описание жизни и быта коренных жителей страны — индейцев и белых поселенцев; многочисленные сцены охоты; сметающую самые немыслимые преграды любовь; верность данному однажды слову и готовность доказать эту верность ценой собственной жизни…

Написанный на едином дыхании, практически неизвестный сегодня роман не оставит равнодушным ни тех, кто ценит острый, постоянно держащий в напряжении сюжет, ни тех, кто интересуется, в каких условиях велось освоение Американского континента в начале прошлого века.

---

Хотя Бурдон был потрясен до глубины души ужасным именем Оноа, которое было ему достаточно известно, никто из его белых спутников не выказал никаких чувств. Если бы его назвали Питер Скальп, вероятно, Дороти и Марджери закричали бы от ужаса, а то и обратились бы в бегство; но имя, которое краснокожие дали этому таинственному вождю, ничего им не говорило. Именно поэтому при звуке его имени и не последовало всеобщей паники. Однако бортник заметил, что, как только это зловещее имя слетело с губ миссионера, чиппева сильно изменился в лице, хотя и не проявил тревоги. Напротив, Бодену показалось, что его приятель Быстрокрылый был скорее рад, чем напуган прибытием этого человека, хотя он больше не высказывался так самоуверенно, как раньше, и вообще вел себя более скромно, чем обычно. Эта неожиданная перемена в поведении его друга несколько смутила Бурдона, хотя отчасти и успокоила его: видимо, в ближайшее время можно было не опасаться столкновений. Тем временем миссионер и капрал продолжали спокойно и безмятежно беседовать, словно у них не было иных причин для беспокойства, кроме падения форта Макино.

— Да, сэр, — продолжал солдат, — Оноа — хороший проводник, да и у костра совета в грязь лицом не ударит; но нынче у нас война, так что мы должны каждый держаться за свое оружие — вы, сэр, за свои проповеди и молитвы, а я — за верное ружье да патронташ.

— А, капрал! проповеди и молитвы были бы для вас так же дороги, как оружие и боеприпас, если бы вы, солдаты, знали им цену. Вспомните Форт-Дирборн! Его защищали, насколько это было в человеческих силах, и воинские части, и ружья и шпаги, и капитаны и капралы — однако вы видели, как их гордыня была унижена, укрепления разрушены и большая часть ваших товарищей истреблена. И все это произошло с вооруженными людьми, в то время как Господь избавил меня, безоружного и смиренного проповедника слова Божьего, от рук филистимлянnote 73 и доставил в укромную гавань здесь, на берегах Каламазу.

— Если уж на то пошло, мистер Аминь, то Господь сделал то же самое и для меня, хоть я был и при мушкете с патронташем, — возразил капрал, привычный к точности. — На некоторых переходах и проповедь не повредит; а оружие и боеприпас на марше всегда сгодятся. Спросите-ка индея, который знает все обычаи пограничья, и убедитесь, что он со мной согласится.

— Индей — один из Божьих изгоев, но и сын избранного народа! — возразил миссионер. — Однако я согласен с вами — лучшего советчика нам не сыскать; поэтому я спрошу у него совета. Дитя семени Аврамоваnote 74, — продолжал он, обращаясь к Оноа, — ты слышал вести о Макино; продолжать путь в этом направлении и думать нечего; куда же мы должны, по твоему разумению, направить свои стопы? Я спрашиваю совета в первую очередь тебя — опытного и мудрого обитателя сих диких областей; в более благоприятное время я намерен обратиться к Богу и испросить Божьего благословения и помощи в наших странствиях.

— Что ж, — сказал капрал, который питал почтительное уважение к усердному, хотя и немного фанатичному миссионеру и при этом верил, что индеец всегда даст хороший совет в подобных обстоятельствах, — попробуйте спросить обоих — коли одна палка сломается, неплохо иметь про запас вторую. Хороший солдат всегда держит часть своих войск в резерве. Помню, когда Бешеный Энтониnote 75 дал приказ идти в атаку на врага при Форт-Майами, мы все готовы были броситься вперед как разъяренные черти, но старик говорит: «Нет — держите часть людей в резерве, говорит, а то, как знать, вдруг нас сомнут на фланге или ударят с тыла». Ну, что же Оноа вам скажет, мистер Аминь?

К тому времени незнакомый индеец уже вышел на берег, что дало Бурдону возможность лучше разглядеть его одежду и его самого. Этот знаменитый дикарь — знаменитый, если учесть, что его слава разнеслась по всем поселениям белых, которые в пограничье разделены сотнями миль, — был в летнем наряде лесных жителей, и любой человек, знакомый с обычаями североамериканских индейцев, сразу заметил бы знаки высокого положения и власти, украшавшие его особу. Ордена Золотого Рунаnote 76 или Святого Духаnote 77, свидетельствующие о высоком положении среди дворянства в Европе, были бы не более красноречивым признаком высокого общественного ранга, чем символы, которые носил этот дикарь, — свидетельства его значения среди народа одного с ним цвета кожи и происхождения, обитающего на берегах безлюдных внутренних морей с пресной водой, которые редко бороздили кили судов; однако с тех пор эти воды привыкли и к пароходам, и к гребным винтам, к бригам, гоночным лодкам и шхунам; быть может, к концу нашего столетия эти воды покроются, как Средиземное море, белыми парусами тысяч судов, снующих от берега к берегуnote 78.

Вокруг шеи Оноа носил нечто вроде ожерелья из трубочек, выточенных из красного трубочного камня, встречающегося на Западе, и каждая была украшена резьбой, если не искусной, то сделанной с большим старанием. Кроме того, на груди его красовалось примитивное изображение гремучей змеи, сделанное желтой краской. Очевидно, это был «тотем»note 79, или «герб» его племени; хотя о том, что это за племя, где оно обитает, откуда пришло — по глубокому убеждению всех здешних краснокожих и бледнолицых, было ведомо только ему одному. На небольшой серебряной медали, висевшей выше ожерелья, был изображен крест — тот самый, на котором Сын Божий, в человеческом образе, принял смерть ради искупления человечества. Можно было подумать, что этот проницательный, наблюдательный и мудрый дикарь, хотя и не веривший в доктрины, содержащиеся в Библии, не испытывал никакого священного ужаса перед реликвией, которая часто повергает в трепет тех, кто утверждает, что единственная их надежда на спасение — в жертве, принесенной на великом оригинале этого изображения. Старинную медаль иезуитовnote 80, передававшуюся из поколения в поколение в его семье, он носил скорее как политический, чем религиозный символ, хотя прекрасно знал, с каким напутствием она была дарована. Возможно, он заметил, что крест, столь почитаемый одними миссионерами, вызывал у других плохо скрываемое раздражение, но это обстоятельство могло бы смутить лишь новообращенного, не обладавшего столь острым умомnote 81.

Пониже гремучей змеи, или «тотема» своего племени, Оноа нарисовал грубое подобие вытянутой руки, жест которой означал предостережение, или «берегись». Это был, так сказать, девиз на его гербе; «не тронь меня» в его собственном исполнении: «gare a qui la touche»; «noli me tangere»note 82.

Голова его была выбрита, как подобает воину, за исключением благородной «скальповой пряди», но воинской раскраски вождь не носил. В резких, смелых чертах лица прославленного дикаря было нечто орлиное; сравнение это как нельзя больше подтверждал и его твердый, холодный и пронзительный взор. Подбородок был выдающийся и широкий, губы — твердо сжатые, зубы — короткие, но ровные, а улыбка — вежливая, а порой и подкупающая.

Одет Оноа был просто, в соответствии с сезоном, и удобно для путешествия. В его прическе торчало одно-единственное орлиное перо, а пояс-вампум, который он носил, был ценнее обычных поясов, и за него были заткнуты нож и томагавк; легкая, пестрая хлопчатобумажная охотничья блуза с бахромой покрывала его торс, а легкие гетры из оленьей кожи, доходившие до колен, и мокасины из того же материала довершали его наряд. Колени, как и верхняя часть крепких жилистых ног, были обнажены. При нем был рог для пороха, и сумка для пуль, и винтовка скорее американского, чем военного, образца — длинная, меткая, точная в прицеле до волоска.

Вышедши из лодки, Питер (белые звали его обычно именно так, из вежливости опуская упоминание о скальпах) вежливо приветствовал всех, собравшихся возле каноэ. При этом он сохранял суровое, но преисполненное простоты и искренности выражение лица, как истый американец, — конечно, насколько человеческому взору было возможно проникнуть в его тайные чувства. Мужчинам он по очереди пожал руки, а на двух женщин едва взглянул, хотя едва ли ему случалось раньше видеть столь совершенную картину женской прелести, которую являла собой в эту минуту Марджери: личико ее разгорелось от волнения, сияющие голубые глаза были полны любопытства, а прелестные губки слегка приоткрылись от восторга.

— Саго, саго! — сказал Питер глубоким, гортанным голосом и продолжал на довольно хорошем английском языке: — Саго, саго, старики и юные, к вам пришел друг, повидать вас и поесть в вашем вигваме — кто главный вождь, а?

— Здесь нет ни вигвама, ни вождя, — отвечал Бурдон, хотя он едва не отшатнулся от протянутой руки того, о ком слышал столько легенд. — Мы люди простые, и среди нас нет никого, кто служит государству. Я промышляю сбором меда, и ты можешь есть его, сколько захочешь, а этот человек помогает маркитантам в гарнизонах. Он держал путь на юг, в расположение войск в верховьях озера, а я направлялся на север, в Макино, и дальше — к поселениям.