Алексей Кара-Мурза - Знаменитые русские о Флоренции

• Название: Знаменитые русские о Флоренции
• Автор: Алексей Кара-Мурза
• Жанр: Гиды, путеводители
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-98695-064-8

В книге доктора философии и автора монографий по истории русской общественной мысли Алексея Кара-Мурзы собраны материалы о пребывании во Флоренции и впечатлениях о «городе цветов» известных русских литераторов, художников, общественных деятелей xv-xx в. Возможно, именно в воспоминаниях и дневниках влюбленных во Флоренцию Федора Достоевского, Петра Чайковского, Николая Бердяева, Михаила Кузмина, Александра Блока и кроется разгадка притяжения русских душ к этому краю великих творцов, синевато-фиолетовых гор и душистых фиалок. Серия блестящих эссе превращается в литературно-философское расследование феномена «божественной» Флоренции.

---

Она окружает меня самою сильною, самою святою братскою любовью; она распространила вокруг меня сферу блаженства, я дышу свободнее, у меня поднялось и здоровье и сердце, я становлюсь и крепче и святее… Я еще слаб, хотя поправляюсь с каждым днем с приезда сестры твоей… Сегодня, на общей консультации, положено, чтоб я ехал на Lago di Сото и там пил эмсскую воду. Варвара Александровна также намерена туда ехать, а зиму мы думаем провести вместе в Ницце. Эта будущность дает мне теперь силы и заставляет сердце трепетать отрадости…»

В начале июня 1840 г. Дьякова и вернувшийся из Неаполя Ефремов повезли чуть окрепшего Станкевича из Рима во Флоренцию. Прожив там несколько дней, они выехали почтовыми каретами в Геную, откуда направились в Милан, чтобы двигаться далее к озеру Комо. Остаток лета Станкевич намеревался провести в Германии или Швейцарии, а на зиму перебраться в Ниццу. Он все еще верил, что одолеет болезнь и был полон планов относительно большого философского труда, посвященного изложению философии Гегеля.

Однако на первой же остановке, в городке Нови-Лигуре, в сорока милях к северу от Генуи, Николай Александр Станкевич скончался в ночь с 24 на 25 июня 1840 г. Его тело было перевезено в Геную и там временно похоронено в одной из церквей. Через некоторое время гроб погрузили на корабль, следующий из Генуи в Одессу, а затем переправили в родовое имение Станкевичей Удеревка Воронежской губернии (сейчас это территория Белгородской области).

Неожиданная для большинства кончина Станкевича стала трагедией для целого поколения молодых русских интеллигентов. Его младший друг Иван Сергеевич Тургенев писал:

«Мы потеряли человека, которого мы любили, в кого мы верили, кто был нашей гордостью и надеждой…»

Воспоминания о Станкевиче и его письма, бережно собранные и изданные спустя годы, оказали влияние на деятелей русской культуры, никогда его при жизни не видевших. Например, Л. Н. Толстой, прочитав переписку Станкевича, писал философу Б. Н. Чичерину:

«Читал ли ты переписку Станкевича? Боже мой! что это за прелесть! Вот человек, которого я любил бы как себя. Веришь ли, у меня теперь слезы на глазах. Я нынче только кончил его и ни о чем другом не могу думать. Больно читать его: слишком правда, убийственно грустная правда. Вот где ешь его кровь и тело. И зачем, за что мучалось, радовалось и тщетно желало такое милое, чудное существо? Зачем?…»

Федор Иванович Буслаев

Федор Иванович Буслаев (13.04.1818, г. Керенск пензенской губ. – 31-07.1897, Москва) – филолог, историк, искусствовед. Специалист в области истории русского языка, славянской филологии, истории византийского и древнерусского искусства. Профессор Московского университета, с 1861 г. – академик.

После окончания словесного факультета Московского университета был приглашен работать домашним учителем в семью графа Сергея Григорьевича Строганова – попечителя Московского учебного округа. Летом 1839 г. Строганов взял его с собой Италию, где Буслаев должен был преподавать русскую историю и словесность детям графа.

Буслаев потом вспоминал о начале своего первого европейского путешествия – плавании морем до Любека:

«По указанию профессора римской словесности Дмитрия Львовича Крюкова я запасся в Петербурге руководством Отфрида Мюллера по археологии искусства, а управляющий домами графа Строганова разменял мне русские ассигнации на голландские десятифранковые червонцы и, привыкши услуживать своим сиятельным патронам высокою ценою, взял для меня билет на пароход до Любека не второго класса, а первого, чем нанес немалый ущерб моему кошельку и обрек меня на исключительное положение между первоклассными пассажирами из великосветского общества. В потертом сюртуке скромного покроя и в черной шелковой манишке вместо голландского белья, я казался темным пятном на разноцветном узоре щегольских костюмов окружавшей меня толпы. Впрочем, это нисколько не смущало меня, потому что и сидя в каюте, и гуляя по палубе, я не имел ни минуты свободной, чтобы обращать на кого бы то ни было внимание, уткнув свой нос в книгу Отфрида Мюллера. Все время на пароходе я положил себе на ее изучение, чтобы исподволь и загодя подготовлять себя к специальным занятиям по истории греческого и римского искусства и древностей в Риме и Неаполе. На другой же день плавания мне случилось заметить, что между моими спутниками первого класса я прослыл за скульптора или живописца, отправленного из Академии Художеств в Италию для усовершенствования в своем искусстве. Это очень польстило моему самолюбию, и тем более, что я еду в такой дальний путь и с такой возвышенной целью, тогда как все другие направлялись – кто веселиться в Париж, Лондон или Вену, а кто полоскать свой желудок на минеральных водах…»

Из Любека Буслаев ехал дилижансом до Лейпцига, откуда до Дрездена уже была железная дорога:

«Я в первый раз в жизни поехал по этому новоизобретенному пути. Я ликовал и для пущей радости засел в вагон первого класса, и все время до самого конца оставался в нем один-одинёхонек, беспрепятственно наслаждаясь небывалыми ощущениями головокружительной быстроты поезда…»

От Лейпцига и до самого Неаполя Буслаев – уже вместе со Строгановыми – ехал в одном экипаже с гувернером сыновей Строганова, доктором филологии, немцем Тромпеллером:

«Это была не легкая и быстрая поездка за границу, какие теперь производятся по рельсам, а старобытное настоящее путешествие в роде того, какое изобразил Карамзин в «Письмахрусского путешественника»».

Федор Буслаеву было тогда чуть за двадцать, и он направлялся в Италию с восторженным чувством:

«Чтобы вы вполне уяснили себе это светлое и торжествующее настроение моего духа, я должен обратить ваше внимание на мое личное положение и на внешние условия, определяемые тогдашним порядком вещей. В то время еще не было дешевой переправы вдаль по железным дорогам, возможной теперь и для людей с ограниченными средствами. Ехать на лошадях из России не только в Италию, но даже и в Берлин или Дрезден, возможно было тогда для людей богатых или, по крайней мере, обеспеченных. Сверх того, отъезжающих за границу облагали у нас тяжелым налогом с каждого лица по пятисот рублей. Мне, бедняку, разумеется, и во сне не снилось очутиться в Италии. Моим радостям не было конца, когда наяву выпало на мою долю такое великое счастие… В продолжение всего двухлетнего пребывания моего за границею настал для меня беспрерывный светлый праздник, в котором часы, дни, недели и месяцы – представляются мне теперь нескончаемою вереницею все новых и новых каких-то радужных впечатлений, нечаянных радостей, никогда прежде не испытанных наслаждений и захватывающих дух поразительных интересов. Я тогда был еще очень юн и летами, и душою… Я не знал ни людей, ни света, и, кроме своего Керенска, где родился, кроме пензенской гимназии и казеннокоштного общежития в университете, я ничего другого не видал и не помнил. И вдруг передо мною открылась необъятная и манящая вдаль перспектива от Балтийского моря по всей Германии, через Альпийские горы в широкую Ломбардию, к Адриатическому морю в Венецию, а оттуда через Альпы во Флоренцию, Рим и наконец на берега Средиземного моря. У меня дух занимало, голова кружилась, я ног под собой не чуял в стремительном ожидании все это видеть, перечувствовать и пережить, усвоить уму и воображению. Я заранее мечтал пересоздать себя и преобразовать, и вместе с тем был убежден, что не мечтаемая мною, а настоящая действительность своим чарующим обаянием превзойдет самые смелые фантастические мои ожидания…»

Граф С. Г. Строганов, неоднократно бывавший в Италии, на этот раз ехал туда со всей семьей: женой, сыновьями Александром (студентом, на год моложе Буслаева), Павлом 16-ти лет, десятилетним Григорием и полуторагодовалым Николаем, а также дочерьми Софьей и Елизаветой 15 и 13 лет. Их сопровождали немецкий гувернер старших сыновей (доктор филологии одного из немецких университетов), лозаннская гувернантка дочерей, немецкая бонна Николая, камердинер графа, горничная графини и повар. Был также специальный курьер, свободно говоривший на четырех языках, который ехал впереди экипажей и договаривался насчет обеда и ночлега. В случае длительных остановок этот же курьер нанимал для Строгановых дом или виллу со всей обстановкой и прислугой. В гостиницах богатым путешественникам полагался также гид – «лон-лакей» (по-итальянски – domestico di piazza).

Граф Строганов, будучи одним из образованнейших людей своего времени, прекрасно знал Европу. Он владел несколькими европейскими языками, был одним из крупнейших коллекционеров древнего искусства: в своем петербургском доме он собрал огромную коллекцию древних монет; московский же дом Строганова славился на всю Европу собранием византийских и русских икон. Впоследствии сыновья Строганова (и ученики Буслаева) продолжили семейную традицию: Павел Сергеевич разместил в своем петербургском доме большую картинную галерею, а Григорий Сергеевич, живший в основном в Италии, собрал в Риме в своем палаццо на via Sistina уникальную коллекцию памятников древнехристианского и византийского искусства. Запомнился Буслаеву въезд в итальянскую Тоскану, когда, по дороге из Болоньи во Флоренцию, путешественники должны были преодолеть Апеннинский хребет: