Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга вторая. Москва – Берлин – Березники

• Название: Жернова. 1918–1953. Книга вторая. Москва – Берлин – Березники
• Автор: Виктор Мануйлов
• Жанр: Историческая проза

«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», – теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…»

---

И первое время он с головой ушел в учебу, догоняя более образованных сокурсников. Однако жизнь в стране била ключом – и это мягко сказано: она била фонтаном, гейзером, извержением вулканов. Как раз к тому времени достигла своего апогея борьба с «правым уклоном», который возглавляли Бухарин, Рыков, Томский, Угланов и прочие. А у Хрущева уже имелся печальный опыт, приобретенный все в той же Юзовке… э-э… никак не привыкнешь… в Сталино: там он по молодости лет и неопытности ввязался в политическую борьбу на стороне Троцкого – и проиграл вместе с ним. Наука пошла на пользу. После этого Хрущев стал осторожнее в выборе направления и вождя, его возглавляющего, – и угадал, выбрав середину, на которой стоял Сталин.

Но все это было не в Москве: и люди там другие, и условия, и сам Хрущев там кое-что значил. А здесь все надо начинать сначала. Ему бы погрузиться в учебу по самую маковку, поскольку именно для этого и приехал в Москву, но он вскоре понял, что на одной зубрежке математики, политэкономии и прочих наук далеко не уедешь, а победители в этой борьбе потом спросят: «А где ты был в то время, когда мы грудью и так далее?» И что бы он им ответил? То-то и оно. К тому же стоять в стороне Хрущев не мог и по своему беспокойному характеру: он был из тех, кого называют «каждой дырке затычкой».

Однако в драку он ввязался не сразу. Поначалу прислушивался и присматривался, кто в академии за кого. Получалось, что подавляющее большинство – за Бухарина, то есть за «правых». Остальных заметно почти не было. Ну, вякнет кто-нибудь против, так ему тут же глотку и заткнут. Впрочем, «правые», «левые» – это все от лукавого. Сегодня одних величают так, завтра эдак. А тут как раз близится съезд партии, и важно не то, как кто называется, а кто на этом съезде возьмет верх. Отсюда и грызня, разворачивающаяся по стране все яростнее и громче. И только в академии с «правыми» бороться и грызться почти некому: носит она имя Сталина, а в роли первого вождя здесь выступает Бухарин.

Не прозевать бы, – думал Никита, с тоской прислушиваясь то к одним голосам, то к другим. – И ведь не пойдешь к Кагановичу, не спросишь, за кого глотку драть. Вроде бы и Бухарин прав, утверждая, что чрезвычайные меры по отношению к крестьянству могут привести к взрыву, что коллективизация есть возвращение к троцкизму. Это с одной стороны. А с другой не исключено, что прав Сталин, доказывая, что никакого взрыва не будет, а без «чрезвычайщины», без коллективизации сельского хозяйства страна не получит от крестьян ни хлеба, ни других продуктов для ускоренной индустриализации. Но ведь именно это совсем недавно и называлось этим самым – черт ему в печенку! – троцкизьмом. Вот ведь задачка, так задачка, почище алгебры с тригонометрией.

Опять же – Бухарин. На его статьях и брошюрках Хрущев и его товарищи когда-то познавали азы марксизма-ленинизма, полагая, что для практической деятельности и этого достаточно. А тут выходит, что Бухарина побоку. Попробуй разберись, кто прав, а кто не очень. Да и в Киеве Сталина поругивают почти в открытую, считая, что надо на его место поставить кого-нибудь другого, более, как говорил еще Ленин, терпимого к товарищам по партии и лояльного к их слабостям и ошибкам. Тот же Косиор, например, первый секретарь Украинской компартии, Сталина терпеть не может даже на нюх. А ему вторит командующий военным округом командарм первого ранга Якир. За ними тянутся другие весьма влиятельные люди, очень Сталиным недовольные, который требует от них аскетизма, не считаясь с заслугами перед партией, несмотря на то, что эпоха «военного коммунизма» осталась позади. А на них глядя, и те, что рангом пониже. Нельзя же, в конце-то концов, все время отказывать себе даже в мелочах! Неужели не заслужили, вырвав Россию из ее прошлого, пролив море крови своей и врагов своих? Что, если член партии, так и не человек? А семья? Ей, что, тоже жить застегнутой на все пуговицы? При таком раскладе можно лишиться поддержки не только наиболее активных и сознательных революционеров, но и рабочего класса, тоже уставшего от полуголодного существования. Не исключено, что Бухарин в Москве, Косиор с Якиром в Киеве стоят на правильной точке зрения, полагая, что сперва надо накормить и одеть страну, а уж потом думать в мировых, так сказать, масштабах. Но и Сталин, если заглянуть дальше собственного носа, тоже прав. К тому же, он и Троцкого свалил, и Зиновьева с Каменевым задвинул. Из наиболее известных остался один Бухарин. Но если оглядеться, за ним стоят очень и очень многие.

Ох, не прогадать бы, не обмишуриться… туды их за ногу!

Глава 5

Собрание партийной ячейки академии шло второй день с небольшими перерывами, так что слушателям и преподавателям было не до учебы. Сидящий рядом с Хрущевым молодой парень по фамилии Воробьев, еще даже и не член партии, а всего лишь комсомолец и кандидат в члены, едва закончил выступать один из ораторов, защищавший, – но как-то вяло, неуверенно, – позицию Сталина, вскочил, заорал с места:

– Ваш Сталин – дерьмо собачье! Он ничего, акромя «Отче наш», не знает, он марксистскую диалектику путает с поповской дидактикой, он нас заведет в такие дебри, что нам оттудова и с фонарем не выбраться! Долой Сталина! Долой диктатуру комбюрократии!

В зале засвистели, заорали.

С одной стороны орут:

– Сталина – к чертям собачьим! Вернуть Троцкого и Зиновьева в Политбюро! Назад – к товарищу Ленину!

С другой:

– Бухарина – к стенке! Троцкистов недорезанных – к стенке! Приспешники мирового империализма! Продажные шкуры!

Никита только вертит головой и покрывается потом от усердия: ему, в сущности, наплевать, кто и что орет, но как угадать, кто из них окажется наверху? Вот в чем загвоздка. А выбирать надо сейчас, буквально немедля, сию, можно сказать, минуту, иначе окажешься в самом хвосте. Или даже в канаве.

Вспомнился отец, который говорил ему еще летом семнадцатого года, когда Никиту, тогда еще ни к какой партии не приставшего, выбрали председателем рудничного профкома за то, что он, непоседа и говорун, везде совал свой нос, до всего ему было дело:

– И куда тя черти несут, дурака этакого? – ворчал Сергей Никанорович. – Зарплата у тя хорошая, крыша над головой имеется, семья живет в достатке: и велосипед есть, и граммофон, и часы, и фотопарат, и самовар, и швейная машинка, – загибал отец свои пальцы и спрашивал: – Чего те еще-то надобно? Вот увидишь: закончится смута, перевешают на столбах всех брехунов. Как при Столыпине. И тя, дурака, вместе с ними.

И тогда сомнения тоже одолевали Хрущева: бог его знает, может, отец и прав. Но стоило ему оказаться в гуще рабочих, как сомнения пропадали: к нему тянулись, у него искали совета и защиты, на него надеялись – и Никита чувствовал себя большим и необходимым человеком. Было, конечно, боязно, но и, вместе с тем, интересно: а вдруг проскочит? вдруг рабочие окажутся наверху? – об этом только и талдычат все революционеры, какие только имеются в рабочем городе Юзовке, а другие какие, кто против, и головы поднять не смеют… В крайнем случае, если не получится, рассуждал Никита, можно удрать в родную Калиновку. От Калиновки до Юзовки эвон сколько верст – черт их считал! – не сыщут.

И пришлось-таки удирать в Калиновку, но и там не отпускал его все тот же вопрос: куда и с кем идти? И снова отец ворчал, чтоб не высовывался, да как тут не высунешься, если само затягивает? если ты всегда оказываешься тем крайним, на которого оглядываются все середние? Хочешь – не хочешь, а приходится.

Тогда вышло, что отец всякий раз ошибался: рабочие оказались сверху, а выше всех большевики, и Никита среди них сегодня не самый последний человек. Но вот приперло – и снова надо выбирать, с кем идти, и не ошибиться с направлением. А он-то думал, что в Москве все ясно, кто с кем и за кого, не то что в Киеве, где каких только группировок нет. А на поверку вышло, что и здесь не продохнешь.

Уже глубокой ночью приступили к голосованию резолюции «правых» – большинство «за». Хрущев проголосовал против. И то лишь потому, что боялся лишиться поддержки Кагановича.

Однажды сосед по парте показал глазами Никите на молодую женщину с гладкими черными волосами и несколько тяжеловатым подбородком.

– Знаешь, кто это?

– Откуда?

– Жена товарища Сталина. Учится на соседнем факультете. Партгрупорг. Так что все, что у нас тут делается, наверняка в тот же день становится известно Сталину. Соображаешь?

Чего-чего, а соображать Никита умел. Он только одного не мог понять: зачем жене Сталина учиться? У нее и без учебы наверняка есть все, чего душа ни пожелает, и даже больше. Но коль уж судьба распорядилась, что она здесь и… и он здесь тоже, то надо быть большим дураком, чтобы не воспользоваться этим случаем.

С этого мгновения Хрущев вполне определился, на чьей стороне ему стоять и за кого драть глотку. И, хорошенько подготовившись, то есть прочитав все, что говорил Сталин против Бухарина, что говорил Бухарин против Сталина, но так ничего толком не уразумев, однако на очередном собрании взял слово, вышел на трибуну и пошел костырить правых по всем пунктам, на которых они так прочно стояли, при этом в марксистские дебри не забираясь ни на один шаг: