Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга вторая. Москва – Берлин – Березники

• Название: Жернова. 1918–1953. Книга вторая. Москва – Берлин – Березники
• Автор: Виктор Мануйлов
• Жанр: Историческая проза

«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», – теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…»

---

– Слава богу, в моем расписании нет сумасшедшего дома. Иначе меня бы сделали почетным сумасшедшим, – жаловался Горький своему окружению.

Вернувшись в Москву, Горький стал торопить Крючкова с возвращением в Италию. Но впереди были другие поездки и встречи.

ПеПеКрю и самому надоело изощряться в выборе маршрутов, подготовке к встрече своего подопечного с жителями тех или иных городов и городишек. Покончив с провинцией, собрались и поехали в Ленинград. По дороге Горький простудился и слег с высокой температурой, кашлем и насморком. Несколько дней лучшие врачи города не отходили от его постели. А тут еще письма, невесть каким путем попадавшие в его руки, которые «открывали Горькому глаза» на всякие ухищрения, показуху и откровенную фальсификацию, при этом изумляясь, как это он, великий писатель, не разглядел за декоративным фасадом действительного положения дел. Горький только вздыхал, читая подобные письма. И обязательно – без посторонних.

Потом были Соловки с театром, симфоническим оркестром, литературным журналом, учеными «очагами культуры», которые привели Горького в неописуемый восторг.

Вернувшись в Москву, Алексей Максимович почти сразу же выехал в Мацесту, где отдыхал Сталин, в надежде открыть ему глаза на многие проблемы, вряд ли различимые из зашторенных окон кремлевского кабинета генерального секретаря.

Сталин работал и здесь. В основном по ночам. Горький томился в одиночестве, оторванный от работы над романом, заполняя толстую тетрадь записями об увиденном и услышанном, в ожидании, когда освободится Сталин. А он освобождался ближе к вечеру. То есть к обеду. А за обедом – какой может быть разговор.

В один из последних дней Сталин уделил Горькому почти весь вечер. Они сидели на веранде санатория, вдали багровым огнем полыхало море, солнце плавилось в этом огне, погружаясь в его глубины. Тревожно кричали чайки, предвещая шторм.

Горький завел разговор о виденном в своих поездках, о тягостных впечатлениях, оставшихся в его памяти, о желании местных властей приукрасить действительность.

– А что вы хотите? – спросил Сталин, вприщур глядя на собеседника. – Так уж устроен мир, что если почетного гостя нечем порадовать во время встречи, то хотя бы сделать вид, что это только сегодня так некрасиво получилось, но завтра… завтра все будет по-другому. В свое время, находясь в ссылке в Нарымском крае, я много раз наблюдал, как ведут себя хозяйки в ожидании гостей. Они лишний раз вытрут скамейку и стол, и без того чистые, лишь бы не ударить в грязь лицом. Подождите, Алексей Максимыч, приедете через год-другой и увидите, что перемены к лучшему станут зримее без всяких прикрас.

– Да-да, Иосиф Виссарионович, такие традиции действительно существуют. Что ж делать: традиции – вещи весьма устойчивы по отношению к быстро меняющимся условиям существования. Я понимаю, что все, что я видел, неизбежно, но впечатление от этого лучше не становятся. Еще я лишний раз убедился, что правда в отношении того, что нас возмущает, вредна для стапятидесятимиллионной массы русского народа. Людям нужна совсем другая правда – правда, вселяющая надежду. Я еще Владимиру Ильичу говорил, что в такой стране такие огромные преобразования возможно проводить исключительно железной рукой, направляемой диктатурой власти. Потому что за годы войны, революций и повсеместной анархии русский народ одичал и озлобился. Особенно – крестьянин.

Сталин молча набивал табаком трубку, полагая, что ему добавить к сказанному нечего. И Горький, подождав несколько секунд, продолжил:

– Да, и вот еще что, Иосиф Виссарионович, я давно хотел вам сказать, да все как-то было не к месту, – начал он, подавшись к Сталину всем телом. – Я давно заметил, живя за границей, что сочинения «собственных корреспондентов» буржуазной прессы не так обильны и не так враждебны нам, как факты и выводы наших собственных самообличений. Густо подчеркивая факты отрицательного порядка, мы даем врагам нашим огромное количество материала, которым они умело пользуются против нас.

Сталин раскурил трубку, выпустил облако дыма.

– Что ж, это действительно имеет место. Но мы не можем без самокритики, дорогой Алексей Максимыч, – заговорил он негромко, тщательно расставляя слова. – Никак не можем. Без нее неминуемы застой, загнивание аппарата, рост бюрократизма, подрыв творческого почина рабочего класса. Конечно, самокритика дает материал врагам. В этом вы совершенно правы. Но она же дает материал – и толчок – для нашего продвижения вперед…

– Да-да, вы правы, Иосиф Виссарионович! – воскликнул Горький. – Я как-то не учел эту сторону проблемы. Хотя внимательно прочитал ваш отчет съезду партии. Действительно: волков бояться – в лес не ходить. Но только теперь, побывав во многих местах, в том числе и на Соловках, где посредством тяжкого труда идет перевоспитание заскорузлого человеческого материала в духе социалистических отношений, только теперь смог оценить – и то еще не до конца – те огромные преобразования, которые проводит партия. А я-то, старый оппортунист, бился головой об стенку, хотя дверь была рядом. И не заперта. Спасибо вам большое, Иосиф Виссарионович – просветили.

– Не стоит благодарности, Алексей Максимыч. Это лишний раз говорит за то, что русский писатель должен жить и творить в России.

– Вы совершенно правы. Более того, я по-новому взглянул на так называемые карательные органы. У меня сохранились самые благоприятные воспоминания о Феликсе Эдмундовиче, хотя мы частенько с ним не ладили. А здесь я познакомился с Генрихом Григорьевичем Ягодой и буквально влюбился в этого человека. Такая самоотверженность, такое уважение к человеческой личности и – вместе с тем! – такая решительность в борьбе с врагами революции! Вместе с ненавистью к этим врагам возбуждается гордость и радость, что у рабочего класса есть такой зоркий, верный страж его жизни, его интересов. Я был потрясен до слез, Иосиф Виссарионович. Честное слово! Ием более что у нас на памяти жуткие времена недавнего прошлого.

– Охотно вам верю, дорогой Алексей Максимович. Партия тщательно подбирает людей на ответственные посты. Особенно на такие, как ОГПУ. Впрочем, у нас все посты в правительстве занимают весьма ответственные товарищи. Их работу трудно переоценить.

Сталин поднялся, не спеша прошелся до двери и обратно, остановился напротив Горького.

– У меня к вам, Алексей Максимович, просьба.

– Да-да! Я внимательно вас слушаю, Иосиф Виссарионович.

– Вы будете жить в Италии, вдали от родины. Иногда издалека виднее те огромные изменения, которые происходят в Советском Союзе. Отголоски об этих изменениях будут к вам поступать в чистом виде, без неизбежной грязи и всяческих искажений. Буду вам, Алексей Максимыч, благодарен, если вы хотя бы изредка станете писать мне письма, делиться со мной своими впечатлениями.

– С огромнейшим удовольствием, Иосиф Виссарионович! С огромнейшим! Для меня это большая честь. Но более всего – надежда, что своими мыслями я хотя бы чуть-чуть, самую малость смогу быть полезен вам в вашей гигантской работе.

Через два дня Горький покидал Мацесту. Сталин проводил его до ожидающего автомобиля, они долго трясли друг другу руки, желая успехов, здоровья и новых встреч в ближайшем будущем. При этом Алексей Максимович то и дело резким движением головы стряхивал набегавшие на глаза слезы.

Тем же вечером в том же кабинете сидело несколько человек, в той или иной степени отвечающие за агитацию и пропаганду. Здесь были главные редакторы «Правды» и «Известий», некоторых журналов и издательств. Речь шла о новых формах отношения к крестьянству, особенно к середняку, о пропаганде новых методов ведения сельского хозяйства.

Когда тема была исчерпана, Сталин вдруг заговорил о Горьком:

– В некоторых журналах и газетах появились нелестные отзывы о творчестве Горького. Да, Горький длительное время находился в оппозиции по отношению к советской власти. Да, его действия чаще всего шли вразрез с нашей политикой. Но после смерти Ленина он значительно полевел. Чему, кстати сказать, способствовала белая эмиграция. Его мировоззрение явно меняется в нашу пользу. Критика его творчества, его и без того шаткой позиции может качнуть его вправо. Полагаю, что всякая критика в его сторону должна прекратиться. Надо иметь в виду, что человек он очень честолюбивый Нельзя забывать, что Горький воздействует на сознание и умы миллионов людей как в нашей стране, так и за границей. С этим необходимо считаться. Горький человек искусства, человек настроений, эмоций. Эти эмоции могут увести его в сторону. Тогда он может очень крепко навредить нашей партии. Надо не отталкивать Горького от партии, а привязать его к ней. Для этого надо использовать все, в том числе и его честолюбие. Такой капитал, каким является писатель Горький, надо беречь. Он один стоит десятков нынешних писателей, которые тоже, надо признать, колеблются в выборе идеологической позиции. Процесс этот не скорый, но мы должны терпеливо и всеми силами способствовать переходу творческой интеллигенции на нашу сторону. Имейте это в виду.