Сергей Алексеев - Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба

• Название: Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба
• Автор: Сергей Алексеев
• Жанр: Детская проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-08-005284-2, 978-5-08-005287-3

В третий том пятитомного Собрания сочинений известного детского писателя Сергея Петровича Алексеева (1922–2008) включены произведения, в которых отражена эпоха великих революционных преобразований в России начала XX века, – о первых маевках, зарождении рабочего революционного движения, Февральской и Великой Октябрьской революциях 1917 года, о становлении Советской власти, Гражданской войне и деятельности В. И. Ленина и его соратников.

Для среднего школьного возраста.

---

Старается батюшка вспомнить. Не может.

– Разные, – говорит, – были. Человек сорок. И высокого роста и низкого. И молодые и старые. Аллилуйя еще кто-то здорово пел.

– «Аллилуйя»! – передразнил надзиратель. – Ну, а кто нанимал? Кто деньги платил?

– Плечистый такой, – оживился батюшка. – С усами. Руки еще в мозолях.

Стали искать. Да мало ли среди рабочих широкоплечих да с усами. А руки в мозолях у каждого. Так и не нашли.

Обругал еще раз надзиратель Тятькина и батюшку. На этом дело и кончилось.

Рабочие были довольны. Шутка ли сказать – и Первое мая отметили, и самому царю устроили отпевание.

Аракел

Небывалой силой славился тифлисский (Тифлис – старое название города Тбилиси) кузнец Аракел.

– Дядя Аракел, согни-ка подкову, – просят ребята.

Положит кузнец подкову на огромную, словно сковорода, ладонь, сожмет – согнулась подкова.

– Гирю, гирю подбрось, – не отстают ребята.

Возьмет Аракел пятипудовую гирю, начинает играть, словно мячиком.

…Вместе с русскими рабочими Первое мая стали отмечать и рабочие других национальностей: украинцы, латыши, белорусы, армяне, татары.

В 1901 году отпраздновать Первое мая решили и рабочие города Тифлиса.

Первомайская демонстрация в Тифлисе получилась большая, многолюдная – две тысячи человек вышли на улицы.

Вместе со всеми вышел и Аракел. Шел впереди, нес красное знамя.

На одной из улиц рабочим преградили дорогу конные полицейские и казаки.

– Разойдись! – приказал казачий офицер. Он взмахнул плетеной нагайкой.

Демонстранты остановились.

– Разойдись!

Никто не шевельнулся.

Подал тогда офицер команду. Выхватили полицейские и казаки шашки, бросились на демонстрантов.

Смешались ряды рабочих, потеряли равнение. Окружили полицейские Аракела, оттеснили его от товарищей.

Подскакал офицер и схватился за красное знамя.

Не выпускает Аракел знамени, еще крепче прижал к груди.

– Отпусти! – закричал офицер и полоснул по лицу знаменосца нагайкой.

Пересек красный рубец лицо Аракела, кровью наполнился левый глаз.

Держится Аракел за знамя.

– Отпусти! – хрипит офицер; выхватил он шашку, взмахнул – вот-вот рубанет Аракела.

Но перехватил кузнец офицерскую шашку. Вырвал, подбросил и, как хворостинку, переломил ее на две половины.

Опешили офицер и полицейские. Сидят на лошадях, разинули рты.

А Аракел презрительно швырнул на землю обломки шашки, сжал крепче в руках знамя и не торопясь направился к демонстрантам.

Опомнились полицейские.

– Стой! – закричал офицер. – Стой! Держи его!

Бросились догонять Аракела, да поздно. Смешался он с толпой.

Не видать Аракела. Не найти. Лишь по-прежнему развевается над демонстрантами красное знамя.

– Да здравствует Первое мая! Да здравствует свобода! – несется по улице.

Пассажиры

Дело было в Могилёве. Извозчик-старик Качкин подкарауливал возле вокзала пассажиров. День был веселый, майский.

Сидел старик на козлах пролетки, от яркого солнца щурился. Смотрит: идут два парня. В руках у одного корзина. Сверху платком накрыта. Из-под платка торчит гусиная голова. Крутит гусак головой, с любопытством на всех поглядывает.

Поравнялись парни со стариком:

– Свободен?

– Милости просим.

– Нам бы на главную улицу.

– Тридцать копеек.

Парни спорить не стали. Один из них сел на пассажирское сиденье, поставил рядом с собой корзину. Второй попросил:

– Разреши-ка, папаша, лошадкой поправить.

– Садись, – согласился старик. – Но за это еще пятак.

– Ладно, будет тебе пятак.

Качкин подвинулся. Взобрался парень на козлы. Взял вожжи и кнут. Гикнул. Тронулись.

– Из деревни, никак? – поинтересовался старик. – Гостинчик, видать?

– Подарочки, – ответил загадочно парень.

Выехали на главную улицу.

– Держись, папаша! – крикнул парень Качкину и посильнее ударил коня.

Запрыгала пролетка по булыжной мостовой, засвистел в ушах ветер.

– Э-э! – заворчал старик. – Так не договаривались. За это еще десять копеек.

– Ладно, – согласился парень.

Видит Качкин: уступчив пассажир.

– Нет, – говорит, – двадцать.

Пока они договаривались, второй парень, тот, что сидел на пассажирском сиденье, снял с корзины платок, приподнял гуся, а под гусем – листовки! Взмахнул парень рукой – взвились, закружились, полетели листовки в разные стороны.

Оглянулся Качкин, понял: недоброе…

– Стой! Стой! – закричал с испугу.

– Тише, тише, папаша, за это еще целковый.

Только Качкину теперь не до денег.

– Караул! – завопил. – Разбойники!

Летит пролетка по главной улице. А сзади несутся городовые, слышится свист, хлопают выстрелы. Подбирают прохожие листовки, суют поспешно за пазуху. Свернула пролетка в один переулок, в другой, в третий.

Осадили парни разгоряченного коня, сунули старику горсть медяков, оставили корзину и гуся, бросились во двор, перемахнули через забор – только их Качкин и видел.

Подбегают запыхавшиеся городовые. Окружили пролетку, стянули Качкина с козел.

– Кого вез? Где пассажиры?

Хотел Качкин показать, куда побежали парни, да не успел. Подошел к нему офицер.

– Сволочь! – закричал он и съездил старику по уху. – Душу пущу по ветру! Где негодяи?!

Насупился Качкин, глянул из-под навислых бровей на офицера, помедлил.

– Вон туды утекли, – показал он на противоположный конец переулка.

Отпустили жандармы старика, помчались в указанном направлении.

Возвращался Качкин домой, щупал медяки в кармане, посматривал на гуся, вспоминал неожиданных пассажиров. «Парни, видать, рискованные, – рассуждал старик. – Ишь напридумали! По самой по главной улице…»

Гриша Лозняк

Гриша Лозняк отбывал заключение в одиночной камере. Худ. Ростом мал. В плечах узок. Глянешь – ничего в нем особенного. Да и нраву Гриша был скромного. Ссор с надсмотрщиками не заводил. Тюремных правил не нарушал. Во время прогулок не разговаривал. Смотрели на него надзиратели и думали: «По глупости небось угодил парень, по недоразумению».

Раз в неделю приходила сестра, приносила передачу – всегда одно и то же: буханку хлеба, бутылку молока и четверть фунта дешевых конфет, но непременно в бумажках.

Звали ее Лизой. Была она под стать брату: худенькая и маленькая, совсем девочка. Лиза терпеливо дожидалась своей очереди, робко протягивала корзину и уходила.

– Видать, пугливая, – говорили охранники.

Только все было не так.

Гриша сидел не случайно. Был он членом большевистской партии, печатником, и арестовали его при разгроме подпольной типографии. И Лиза была вовсе не сестрой Лозняка. Она тоже состояла в большевистской партии и выполняла партийное поручение. Да и хлеб, молоко и конфеты приносила она неспроста. В конфетные обертки вкладывались письма от товарищей с воли. Сидел Гриша в тюрьме, а был в курсе всех новостей и событий.

Из хлеба Гриша делал чернильницы, наливал в них молоко и молоком писал ответы товарищам. Когда к Гришиной камере приближались охранники, он проглатывал и «чернила» и «чернильницу». Вы, наверное, знаете, что так писал письма из тюрьмы Владимир Ильич Ленин.

Приближалось Первое мая.

Гриша не раз принимал участие в первомайских маевках. Решил он и в тюрьме отметить рабочий праздник. Сообщил об этом соседям – заключенным, сидящим в других камерах. Сообщал стуком – специальным шифром. Вначале постучал в стену направо, потом в стену налево. Товарищи поняли, поддержали, в свою очередь сообщили соседям.

Вскоре о предложении Гриши Лозняка знали все политические.

И уже на следующий день стали в тюрьму поступать лоскутки красной материи: одному – запеченные в хлебе, другому – в пироге вместо начинки, третьему – засунутые в корешок книги.

Во время прогулок заключенные незаметно передавали лоскутки Грише, а он по ночам шил из них красное знамя.

И вот наступило Первое мая. Как и обычно, утром заключенных вывели на прогулку. Тюремный двор небольшой. Ходят они цепочкой по кругу. Десять кругов – тридцать минут. Тридцать минут – вот и вся прогулка.

Прошли заключенные круг, прошли два, и вдруг взвилось над арестантами знамя. Затрепетало в воздухе алым полотнищем. Потянулось к небу и к солнцу.

Смело, друзья! Не теряйте
Бодрость в неравном бою, —

запел Гриша Лозняк.

Родину-мать защищайте,
Честь и свободу свою! —

подхватили другие.

Забегали, заволновались охранники.

– Молчать! – кричат. – Молчать!

Не слушают заключенные.

Пусть нас по тюрьмам сажают,
Пусть нас пытают огнем,
Пусть в рудники посылают,
Пусть мы все казни пройдем!..

Прибежал начальник тюрьмы. Окружили охранники со всех сторон заключенных, избили прикладами, погнали в вонючие подземные карцеры.

Две недели отбыли демонстранты в карцере. А потом разослали их по другим городам, в разные тюрьмы. Был отправлен и Гриша Лозняк.