Луиджи Лунари - Швейк в Нью-Йорке. Роман

• Название: Швейк в Нью-Йорке. Роман
• Автор: Луиджи Лунари
• Жанр: Русское современное

Придуманный Гашеком во время первой мировой войны Швейк – больше чем персонаж. Это символ. Это персонификация образа жизни, легко адаптирующегося к любому конкретному времени и конкретному месту. Прекрасно чувствующий себя в любых обстоятельствах, с неизбывным энтузиазмом и несокрушимой логикой Швейк выставляет в комическом свете дряхлую австро-венгерскую империю (у Гашека), безжалостный нацизм (у Брехта) и мир безудержного потребления с его проштампованной «американской мечтой» (у Лунари).

---

– Не могли бы вы рассказать об условиях вашей жизни в Праге?

– О, в Праге я чувствовал себя превосходно! Я практически полжизи провёл в нём, посещал городские парки, трактир У чаши…

– Извините, мистер Швейк, – перебил его Хопкинс, – у вас были конфликты с властями?

– Ещё бы! Они пытались убить меня!

– Из-за этого вы сбежали?

– Нет-нет, всё не так, – возразил Швейк. – Они пытались убить меня, когда я пытался вернуться.

– Вернуться куда?

– В Чехословакию.

– Откуда? Где вы были?

– В Австрии.

– Вы сбежали в Австрию?

– Сбежал – слишком сильно сказано, мистер Хопкинс. Скажем так: я пересёк границу бегом… при весьма пикантных обстоятельствах…

– Мистер Швейк, – чётко выговаривая слова, произнёс Хопкинс, который уже начал терять терпение, – объясните мне, как, когда и почему вы покинули коммунистическую Чехословакию!

– С большой охотой, – улыбнулся Шейк и, поудобнее устроившись на стуле и откашлявшись, начал: – Мы, завсегдатаи трактира У чаши и её хозяин, пан Поливец, решили совершить загородное путешествие. Плотно позавтракав, мы отправились по берегу Влтавы в направлении Чешских Будейовиц. И надо же было случиться такому: в какой-то момент мы наткнулись на изгородь из колючей проволоки, которая была натянута между невысокими вышками с прожекторами. Это, должно быть, граница, – предположил пан Бенеш. Если это граница, – сказал пан Поливец, – то за проволокой должна быть Австрия. Надо же, – удивилась пани Ласлачек, – если бы не колючка, никогда в жизни не подумала бы, что это Австрия, там всё, как у нас. И правда, за границей было такое же поле, а метрах в пятидесяти небольшая рощица, каких полно повсюду. И всё же здесь была Чехословакия, а там Австрия! И я рассказал им историю, случившуюся с мясником из Кошице, который контрабандой водил скот через границу с Венгрией… Хотя, думаю, сейчас это ни к месту…

Гарри Хопкинс обернуться к прикреплённому к нему полицейскому, словно ища у него поддержки, но тот, приоткрыв рот, с большим интересом слушал рассказ Швейка.

– Да, так где мы остановились? Ах, да на границе. И вдруг я чувствую, простите за подробности, я чувствую, что мне невмоготу… как хочется по-большому. Я сказал об этом на ухо жене пана Поливца, с которой у меня всегда были доверительные отношения, и она начала смеяться: Уж не хотите вы сделать это прямо здесь, при всех, пан Швейк?. Я могу сделать это там, – говорю я, – вон в той рощице. Но она за границей, говорит пани Поливец. Ну и что, – говорю я, – я сбегаю и вернусь, дело пары минут. И я пролезаю между рядами проволоки, метрах в пятидесяти от одной из вышек, на которой сидит солдат с биноклем и с чем-то вроде пулемёта. Стой!, – орёт он мне. Простите, я на одну минуточку, – кричу я в ответ, – только забегу в ту рощицу и вернусь обратно! Мне показалось неудобным кричать на весь белый свет, зачем мне понадобилось в кусты. А он: Стой!. Наверное, я тоже так кричал бы, будь я на его месте, подумал я, несясь сломя голову к рощице. На бегу обернулся, а он уже размахивает своим пулемётом, но мне было не до того. Добежал до кустов и там, наконец, как говорит мой друг Балоун – большой обжора и ходячая пивная бочка – освободился. И вот, довольный, потому что, как опять говорит тот же Балоун, нет большего удовольствия в мире, чем, с позволения сказать, от души, как бы это сказать, поср… пардон, сходить по нужде. И вот я иду назад, а этот псих с пулемётом, пойди знай, за кого он меня принял, начинает в меня стрелять, да так, что едва не попадает! Вокруг летят комья земли, камни, трава, совсем как в кино. Эй, это же я! – кричу я. – Я тот, который бегал в ту рощицу! Ни хрена! Видимо, он принял меня за контрабандиста или шпиона с Запада! Я обратно в рощицу, спрятался за дерево, и через несколько минут, после такой-то стрельбы, ясное дело, примчались двое австрийских полицейских. Hast du dich befreit? спросили они у меня, что в переводе с немецкого значит: Ты освободился? С чего это вдруг они интересуются моей нуждой, подумал я и ответил: да. И они отвели меня в казарму, где меня засыпали поздравлениями и комплиментами, вогнавшими меня в краску. Мне вовсе не казалось, что я сделал что-то исключительное. Как бы то ни было, они накормили меня горячим бульоном и сосисками, и спросили, не хочу ли я получить политическое убежище. Ладно, – согласился я. – В Праге, когда разбомбили мой дом, я в течение двух лет жил в бомбоубежище, так что могу пожить и в политическом! Но вместо этого меня отвезли в Вену и поселили в гостиницу, а через неделю спросили, не хотел бы я поехать в Соединённые Штаты. Ладно, – сказал я. – Нью-Йорк я никогда не видел, да и Сан-Франциско тоже… Поеду в Соединённые Штаты. И вот он я!

III Швейк вступает на территорию Соединённых Штатов

Гарри Хопкинс, слушавший Швейка с открытым ртом, потряс головой, оторвал взгляд от сияющей физиономии Швейка и уставился в лежащий перед ним формуляр. На странице, сразу же после личных данных просителя, стояла графа: Причины, побудившие сделать выбор.

– Чёрт побери! – сказал Хопкинс, отодвигая лист. – Не могу же я в качестве причины написать, что это сделано из-за вашего желания облегчиться под кустом!

– Пардон? – переспросил любезно Швейк.

– Я обязан заполнить графу Причины выбора! – воскликнул в отчаянии Хопкинс.

– Если мне будет позволено… я мог бы предложить такую формулировку: потребность справить нужду, – вежливо заметил Швейк.

Хопкинс в ужасе посмотрел сначала на Швейка, а затем на полицейского. Но по дороге его взгляд наткнулся на взгляд Френсиса Дейла, коллеги, который уже закончил работу и теперь стоял рядом вместе с другими: Джонатаном Муллигеном, Уинфредом Логаном и всеми остальными, привлечёнными рассказом Швейка.

– А что, неплохая мысль! – хихикнул Дейл.

– Не самый подходящий момент для шуток, Дейл! – осадил его Логан, старший из них. – Наша задача – не терять бдительности и не дать проникнуть в наш дом коммунистическим агентам. Встань, Хопкинс, я сам им займусь. Боюсь, этот сухарь тебе не по зубам!

– Да, шеф, – проговорил Хопкинс, окончательно упав духом: кого-кого, а уж коммунистов за время своей работы он разоблачил и отказал им в въездной визе больше, чем Логан и его коллеги, вместе взятые. Он встал с кресла, на которое тотчас уселся его начальник.

Остальные встали полукругом сзади и приготовились слушать, потому что, с одной стороны, было бы невежливо уйти, когда шеф демонстрирует мастер-класс, а с другой, личность Швейка вызывала неподдельное любопытство.

– Итак, мистер Швейк, – начал Логан. – Вы коммунист?

– Да, мистер, – ответил Швейк с гордостью.

– Очень хорошо! – сказал Логан, готовый было уже задать следующий вопрос.

Но, услышав ответ, он подскочив на кресле, словно ужаленный в зад, и подался вперёд:

– Что?! Что вы сказали?!..

– Я из Чехословакии, мистер… – Швейк наклонился, чтобы прочитать имя на бейджике, – … мистер Логан. А у нас там все коммунисты.

– Вот как! И кто это сказал? Сталин? – с ехидством спросил Логан.

– Да, и ваш президент Рузвельт с этим согласился. А также Черчилль. В Ялте, в 1945 году, если не ошибаюсь. Кстати, Черчилль ещё жив и может это подтвердить.

– И вы, коммунист, приезжаете в Америку?!..

– Осмелюсь доложить, что с той минуты, как я здесь, я больше не коммунист. В чужом монастыре следует жить по его уставу, как говаривал мой друг Стефан Яначек из Малой Страны, который как раз сейчас едет в Шотландию, везя два платья для своей жены…

Логан растерянно обернулся, а Хопкинс, довольный, ухмыльнулся про себя. Наконец, кто-то взял за задницу этого самодовольного болвана, подумал он.

– Почему вы бежали из Чехословакии? Из-за голода?

– Вовсе нет! Как я уже сказал мистеру Хопкинсу, в тот день я просто обожрался. Отчего, по-вашему, мне приспичило в кусты?

– Идеологические разногласия? Вам не давали говорить то, что вы думаете?

– Нет. Я всегда говорил то, что думал.

– И за это вас никогда не сажали в тюрьму?

– О, да, на три месяца!

– Вас пытали?

– Ну, если несколько пинков и тумаков принять за пытку…

– А после?

– После пришли другие и меня освободили.

– Какие другие?

– Русские.

– Русские?! А кто же вас посадил в тюрьму?

– Как кто! Немцы, естественно!

И поскольку Логан смотрел на него с отвисшей челюстью, Швейк подумал, что будет правильно подробнее рассказать ему, как все было:

– Слушайте, что тут непонятного! Немцы сунули меня в тюрьму, а русские освободили. Именно поэтому они и называются освободители. Как американцы и англичане в Италии и Франции.