Анастасия Перегудова - Кусок пирога, или Чонси – панк-рокер из Плимута

• Название: Кусок пирога, или Чонси – панк-рокер из Плимута
• Автор: Анастасия Перегудова
• Жанр: Русское современное

Англия, 60-70-е годы. Эпоха «британского нашествия» и расцвета панк-рока. Портовый городок с его жителями, шумные пабы и футбол, пропахшие пивом улицы и толпы «субкультурной» молодежи, концерты в прокуренных клубах с хриплыми голосами и скрипом гитарных струн. Вот в такое время растет наш герой – Чонси, мальчишка из простой семьи, который рванет за музыкой, вслед за своими мечтами и страхами, сомнениями и идеями, и найдет свой путь, протоптанный подошвой увесистых «мартинсов».

---

Как бы Гровер ни устал – ведь всю субботнюю ночь он пропадал неизвестно где, – он даже не думал предаваться сну. Помогал маме по дому (пирогами дело не ограничивалось). Но главное, по нашей новой традиции, посвящал воскресенье в основном мне одному.

Чаще всего начинался этот особый для нас двоих день с того, что Гровер хватал меня за руку и сажал к себе на шею, – так мы и отправлялись на прогулку. Но прежде, пока брат переодевался и ополаскивал лицо водой, мама помогала мне влезть в широкие штанины с подтяжками и напяливала на меня футболку с легкой курточкой. Однако, стоило выйти за пределы дома, как Гровер садился передо мной на колени и кардинально менял мой облик: как всегда, взлохмачивал мои рыжие волосинки на макушке, подворачивал до колен штанины и расстегивал мою куртку, чтобы она свободно болталась и не стесняла движения.

И вот, сидя на шее брата и колдуя ручонками над его стриженой налысо головой, я в оба глядел по сторонам, рассматривая улицы, застроенные одноэтажными и двухэтажными коробочками, тесно примыкающими друг к другу. Где-то за низкими заборами виднелись миниатюрные сады – образцово салатовый газон блестел под лучами солнца, а вереницы цветов по краю напоминали о том, что в мире существуют и другие краски. Кое-где назойливое жужжание газонокосилки отпугивало слетавшихся на кошачьи пометы мух, которые в своем назойливом жужжании могли дать фору сразу всем городским газонокосилкам. Зачастую, ни один автомобиль не попадался нам навстречу на узкой дороге, протянувшейся через весь квартал, и мы шагали прямо по желтой линии, проходили мимо почтовых ящиков, мимо ожидающих мусорщиков высоких контейнеров, мимо пожарных гидрантов и зевающих на крыльце домов собак. Номера домов либо скрывались за разросшимися деревьями, либо были указаны на таких крохотных табличках, что разглядеть цифры было просто невозможно. Жители максимально ценили неприкосновенность своих жилищ, и никто не хотел, чтобы его беспокоили без причины. Вместо номера дома обычно использовали его название. Дома у нас называли каким-нибудь особым словом, с некоторым даже вызовом, вроде: «Chloe House», «Green End», «Flower Terrace»3.

А вот наш дом как-то обходился без вычурного названия, хотя и различимого номера тоже не было, – на ржавом гвозде справа от двери болталась железная табличка с лаконичной надписью: «Clifford’s Place». Гровер как-то раз маркером хотел приписать между первой и второй буквами еще одну «a», чтобы получился «дворец»4, но не вовремя вернувшийся с работы отец выхватил у него маркер и прогнал с крыльца. Так что, остался наш дом просто местом, в котором пересеклись наши с Гровером жизни.

Гровер водил меня по улицам, открывая другие потайные места города, про которые, как мне тогда казалось, могли знать только настоящие любители приключений. Поначалу он показывал мне лишь наиболее безопасные, вроде заброшенного скейт-парка. Из парка был виден порт, где трудился наш папа, мы ложились прямо на рампы и могли провести там весь день. Прихватывая с собой книжки, брат читал мне вслух увлекательные истории, и сонный мир вокруг нас внезапно превращался в тот, другой, удивительный мир из книжки, а черные буквы с пожелтевших страниц плыли перед моими глазами. Он и меня учил читать; со временем меня уже было невозможно оторвать от мира сказок и приключенческих историй. Втайне от мамы, Гровер наизусть пересказывал мне страшные истории про Хэллоуин, Джека-Потрошителя, чудища Франкенштейна, красочно описывал похождения известных грабителей банков и мафиози; привил мне любовь к мистическим, детективным и фантастическим рассказам. Учил меня всему, что знал и любил он сам. Заканчивались такие «рассказывательные деньки» обычно в местной кафешке, куда Гровер заскакивал, чтобы купить мне ореховое мороженое с шоколадной крошкой и клубничный пудинг. И все это было нашей общей тайной, ведь мама строго наказывала Гроверу, чтобы не закармливал меня сладким и ни в коем случае «не пугал ребенка всяким бредом про кровь, зомби и привидений»!

– Ну, какую я сказку тебе читал? – хитро щурясь, на подходе к дому спрашивает меня брат.

– Про бобовый стебель Джека, – прикрывая кулачком рот, говорю я. Лицо мое выражает крайнюю степень таинственности, как будто я напроказничал и совершил что-то запретное.

– Так маме и скажешь. – Сдерживая смех, Гровер наслюнявленным большим пальцем оттирает каплю мороженого с моей щеки и заводит меня в дом. Мои подвернутые штанины он забывает спустить обратно, так же, как и лохматые волосы – пригладить на одну сторону. Именно поэтому, мама, скложив на груди руки, встречает нас у порога дома с невольной улыбкой. И каждый раз, показывая на меня, признает, обращаясь к Гроверу: «Твоя маленькая копия».

Мне было настолько привычно находиться в обществе брата, а после и в обществе его друзей, что я всегда чувствовал себя старше своих сверстников. Подражая Гроверу и его приятелям, вслушиваясь в их разговоры о вещах, какие детям знавать было рано, а может и вовсе незачем, я потом невольно ходил на детской площадке походкой подростка, шаркая в мягких ботинках по песку. И все норовил взобраться на пластмассовую горку не как все по лестнице, а подпрыгнув и ухватившись руками за поручень на самом верху. Когда мне удавалось исполнить этот трюк без посторонней помощи, я воображал себя альпинистом, высоко-высоко на заснеженной вершине горы. Принимал горделивую позу, упирал руки в бока, и только потом плюхался пузом в горячий от солнца желоб и важно катился вниз, спускаясь с покоренной вершины.

Я все время вспоминаю Гровера, хотя в то время ничуть не меньше тянулся и к отцу. Мне безумно хотелось завладеть хоть каплей его внимания, когда он приходил домой. Но, уставший после работы, он брал из холодильника банку пива и плюхался на диван в гостиной. Просил не трогать его, и только маму к себе подпускал, и только тогда, когда она приносила ему тарелку с едой. Я хотел усесться к папе на колени и рассказать ему о наших с Гровером приключениях, но неизменно проигрывал конкуренцию шепардскому пирогу с фасолью и томатным супом. Пока папа уплетал свое любимое блюдо, в редкие моменты домашнего затишья и покоя мама устало улыбалась и выходила с сигаретой на крыльцо.

Отец всегда представлялся мне самым невозмутимым и самым угрюмым человеком на свете. Одно время я стал считать те редкие моменты, когда на его лице появлялась улыбка. Чтобы надежнее запомнить, каждой такой улыбке я посвящал отдельную розу, из числа тех кустовых роз, которые росли на миниатюрном островке земли возле дома нашей соседки, старушки Мэйбл. Увы, большинство роз так и остались незадействованными в моей тайной арифметике.

Но, иногда, крайне редко, отец не пропадал в порту или пабе, не пил, причмокивая, пиво, а проводил с нами часы своего досуга. То были по-настоящему торжественные для меня дни. Не важно, какой выдавалась погода – пасмурной или, наоборот, слишком жаркой, – папа брал корзинку с фруктами и сэндвичами, которую заранее приготовила мама, и отправлялся со мной на прогулку. Гровер неохотно плелся за нами. Казалось, брат не доверят меня отцу, потому и сопровождает во время этих редких совместных вылазок из дома. А я любил хвататься за растянутые годами отцовские штаны и, как кролик – дружок кэрролловской Алисы – скакал рядом с ним. Мне нравилось, как папа поощрительно глядит на меня, будто считает взрослым – таким, впрочем, я себя и чувствовал.

– Вот гляди, сын, меня не будет рядом – тогда что? – сказал на одной из прогулок папа, словно собирался покинуть нас навсегда. Гровер тем временем с недовольным видом отошел в сторонку и в одиночку закурил у дерева. Мне начинало казаться, что они знают что-то такое, о чем не знаю я. – Тогда папой для тебя будет Гровер. Бери с него пример, с ним уж точно не пропадешь. – Отец щурил глаза, когда говорил, словно пытался всмотреться в невидимое будущее. Руки его беспрерывно, едва заметно дрожали, а сам он неожиданно улыбнулся, показав пожелтевшие зубы. (Не забыть об очередной розе старушки Мэйбл!) Папа захрустел сочным яблоком из корзинки для пикника. Его слова заставили меня задуматься. Я невольно попытался представить – как это? Вот однажды, после работы в порту, он не возвращается домой, а уверенно шагает мимо нашего почтового ящика, мимо нашего дома, уходя все дальше и дальше. Словно он знает, что где-то там, вдалеке, его ждет что-то более радужное и приятное, нежели темно-серый остов нашего «Места» с кривой фамильной табличкой. Это предполагаемое отцовское знание относительно будущего неприятно поразило и встревожило меня. Я шумно сглотнул подступивший к горлу ком и насупился. Заметив мрачную перемену в моем прежде благодарном и радостном лице, отец потрепал меня по плечу, тем особым отцовским манером, который должен был вернуть мне спокойствие.