Мирослав Дочинец - Мафтей: книга, написанная сухим пером

• Название: Мафтей: книга, написанная сухим пером
• Автор: Мирослав Дочинец
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-966-03-7113-2, 978-966-03-7828-5

Мирослав Дочинец (род. в 1959 г. в г. Хуст Закарпатской области) – философ, публицист, писатель европейского масштаба, книги которого переведены на многие языки, лауреат литературных премий, в частности, национальной премии имени Т. Шевченко (2014), имеет звание «Золотой писатель Украины» (2012).

Роман «Мафтей» (2016) – пятая большая книга М. Дочинца, в основе которой лежит детективный сюжет. Эта история настолько же достоверна, насколько невероятна. Она по воле блуждающего отголоска события давно минувших дней волшебными нитями вплетает в канву современности. Все смотрят в зеркало, и почти никто не заглядывает за стекло, за серебряную амальгаму. А ведь главная тайна там. Мафтей заглянул – и то, что открылось ему, перевернуло устоявшийся мир мудреца.

---

…В какое-то воскресенье, как испокон веков до этого, всходило из-за Белебня солнце. Всходило для тех, кто созрел в ожидании. По опушке Монастырища топали два уставших мерина. Один вез бесаги[82] с поклажею. На втором покачивалась молодка под копной кудряшек, что ниспадали к седлу. В ее руках затаилась сизая горлица, а в глазах, широких, не наших, застыла свежая синева далекого моря. Сбоку похрамывал статный капрал в выцветшем сером мундире и в крысане[83] с черным пером. Ухабы трясли его, терновник хватал за полы, но он шел по миру и вел за собой самое дорогое. И все еще не верил, что дошел.

Мой дед, помимо всего прочего, научил меня двум вещам. Помни, что ты все время в дороге. Даже если хромаешь. И второе: ты всегда на коне. Даже если его не имеешь. Твои кони – надежда и вера.

Вспоминаю своего деда и раздумываю о своей теперешней нужде: как найти тропу…

Затесь пятая Раки любят глубину

Дай сердцу разбиться. Дай беде изменить душу.

Ружена, дочь Михи-деревача

Вода посветлела, и рак шел на снасть. Еще и ночь выдалась теплая и безлунная – самое лучшее время для ракового жора. Я опустил в бакаи[84] две сети, сплетенные из черемухи. Рак любит твердый грунт, камни и коряжища. В чистой воде усом чует падаль за пять саженей. В эту пору он еще изголодавшийся, вертлявый, может и рыбу перерезать клешней. Особенно жадная и хваткая рачиха. Как ухватится за добычу, то скорее клешню оставит, нежели яство. Рачиху легко расщепом выхватить из воды. В слуховой ямке раки носят мелкий камушек, что помогает им споро и размеренно двигаться. Пока не потеряют облезлый панцирь. И до обновления вяло прозябают в ямах. Тогда их не обманешь. Кормятся раки на мели, а прячутся на глубине. Сему научил меня мой отец, как и всему другому, что касается рыбалки.

Раки стягивались кодлом на приманку. До полуночи я дважды выгребал верши. Улов вытряхивал в вербовую корзину, чтобы стекла горечь. Раздавленные раки не пахнут, но Марковций, проныра, унюхал запах пищи. Пришлось и его наделить. Царское угощение – мяско рака. Нежное, беленькое, с розовыми прожилками. Есть ли что вкуснее и здоровее, чем майский рак?! И настолько же целебное. Рак питается топняком, речной мелкотой, известковыми ракушками улиток и панцирями своего отродья. Керосин вытягивает из раков эту известь и становится лекарством от сыпняка. Это первая помощь. При этом надо жевать аир, чеснок, обтирать больного уксусом с водой, смазывать чемерицей на смальце, поить болотным мытником и черным егерским вином…

Все это я совал себе в корзинку. Не забыл и березовый деготь. Раков, не использованных для лекарства, и так съедят. Лучшего обновления печени невозможно найти. И сердце от них крепнет, и жилы, и раны затягиваются без шрамов.

Божий челядин Аввакум, знахарь тайн яко небесных, так и земных, показал мне как-то на обвале серовато-темные кристаллики с металлическим отблеском. При открытом осмотре они улетучивались фиалковым дымком. Поэтому эллины так и называли это вещество. Очень донимает человека нехватка его в питании. Из-за этого у каждого пятого подкарпатца увеличенный зоб, а дети растут слабенькие телом и умом. Есть ли возможность сему как-то помочь, выспрашивал я. Да, этими крохами насыщена подземная соль, что осела посля ухода моря. Издавна наши горы были под солеными водами… А еще надо есть больше мяса, рыбы, яиц, ягод, орехов, винограда, того, что доступно разве что панам. Зато бедняк может питаться раками, в их мясе «фиалкового дыма» в сто раз больше, чем в говяжьем. Не зря сказано: бедному и рак рыба… Божий челядин и сам любил раков. Возможно, потому, что и сам был подземным отшельником.

…И пошел я, снаряженный лекарствами. Хотя, по правде говоря, не люблю с такими подарками в гости ходить. Да что поделаешь, Бог дает надобье, а лекарь – снадобье.

Пиняшко хлопотал во дворе. Человек из тех, чей возраст никак не определишь. Пепельное лицо в кустистой поросли, жирные кудели волос, зачахшие до бесцветности глаза. Плел из бересты коробицы, такие вот глубокие корытца. Три, зачерненные сажей, стояли уже готовые. Были к ним и крышки.

«Есть ли что вкуснее и здоровее, чем майский рак?! А настолько же целебное. Рак питается топняком, речной мелкотой, известковыми ракушками улиток и панцирями своего отродья. Керосин вытягивает из раков эту известь и становится лекарством от сыпняка. Это первая помощь. При этом надо жевать аир, чеснок, обтирать больного уксусом с водой, смазывать чемерицей на смальце, поить болотным мытником и черным егерским вином…» (стр. 73).

Я поклонился, он заколебался – протягивать ли грязную руку.

«Идет работа?» – надо было с чего-то начать.

«Пусть Бог варует[85] от такой работы. Еще недавно я строгал люльки, а тут такое случилось… гробики править. Старшему на доски еще как-то поднатужился, а этим, что доходят, и лыковые шкатулки будут. Маленькие, как воробушки. Если суждено им опрягтись[86] – я и готов. А Бог, думаю, не пренебрежет такой оправой. Чем они успели согрешить, потятка[87] мои? А кару на них послал…»

«Не от Бога кара сия, а од одежных вшей. Пустишь меня в домишко?»

«Кем вы, сват, будете?»

«Тем, что смерти противится. Ты ее накликаешь, а я отгоняю. Зовут меня Мафтей, живу над водой за Монастырищем. Слыхал?»

«Слыхал, как же. Вы людям помогаете».

«Лишь тем, которые готовы себе помочь».

На сенном пороге стояла, как привидение, его жена. Изможденная, восковолицая, с затуманенными безумными глазами. Подняла руки, то ли в просьбе, то ли в угрозе, но я решительно вошел в горницу. Дети покотом лежали на застланном полу, прикрытые грязной тряпкой. Меня уже запах обо всем известил. И их пригаслые заячьи глаза свидетельствовали о затемненном сознании. Локти, бока обильно усыпаны, животики мягкие, по нужде не ходят. Хорошо, что ноги не почернели. Мать тоже заразила сыпная ветрянка, в разговоре спотыкается. Когда я откупорил бутыль, неистово затрещала: «Вон! Не дам их палить! Лучше погибнуть, чем сгореть!»

Муж унял жену. Я велел настелить свежей соломы и содрать с детей лохмотья. Тогда намазал их и напоил. И женщину тоже. Она их переодела и сама легла сбоку. Затем мы с газдой обкурили кучу дегтем и вышли на улицу.

«Ваше лекарство, – сказал Пиняшко, – так же пахло, как и то, что приносила Павлина».

«Кто?»

«Дочь моя. Та, которая сгинула. Может, слышали?»

«Слышал».

«Для кого было снадобье?»

«Для старшего. Он первый пострадал. Павлинка принесла водичку, и мы мазали. Дите в себя пришло. Но того лечения было мало. Доченька обещала еще принести, чтоб вылечить малого наверняка и чтобы на других не перешло. Хлопотала о его спасении да и сама пропала. На днешний день без следа…»

«Кто ей давал снадобье?»

«Не ведаю. Осталась пустая посудина…» – человек пошел в клеть и вернулся со стеклянным штофом.

К горлышку бутылки были привязаны три нитки – черная, белая и красная. Снова нитки. Три. Которая из них путеводная? И куда ведет? Я вытянул затычку – пахло керосином. Керосином на раках.

«Э, братец, – сказал я сам себе. – Ты думал, что знаешь толк в снадобьях здесь только ты».

«Что о детях скажете?» – Пиняшко повернул ко мне водянистые очи, в коих не было ни жалости, ни страха, ни интереса. Глаза рыбы, что взирает на мир сквозь воду, и сам взгляд ее – студеная вода. И из души сего мужика что-то вымыло всю живизну.

«Бог даст – оживет детвора. Коль завтра не будет улучшения, дай мне знать».

«Дорого возьмете за лечение?»

«Дорого, – сказал я. – Возьму с тебя зарок, что будешь делать так, как научу. И все будет в порядке».

«Пождите! – встрепенулся тот. – А что тогда с этими коробицами?» – учтиво тронул кончиком пальца бересту.

Каждый мастер уважает свою работу, какой бы она ни была. Я понимал бессмысленный вопрос убитого горем человека. Понимал я и присказки других таких русинов над новорожденным: «Еще один рот кормить, еще один зад паскудить». Понимал, но не прощал их глупости и малодушия.

«Зря, все зря, – возвращался он в реальность. – Не думайте, я не злой сердцем. То судьба злая. Куда ни глянь – клин. Три года подряд на нее тружусь, на белую безносую госпожу. А она берет и берет. Двух старших сыновей забрала… А Павлинку за что? За что сгинула голубиная душа? Один крестик после нее остался. – Мужик натруженными пальцами достал из кошелька медный крестик на кожаном шнурке. – Монах Клим говорит, что это точно самоубийство. И что Господь такую душу отталкивает от своей милости… А я не верю. Не верю и все тут. Зачем бы ей себя губить, молодой и здоровой? Голоднячка – дело другое… Она вообще ослепла. Кто на такую позарился? А нашей Павлинке чего не хватало? Девка, как головка сыра. Не то что Голоднячка слепоглазая, прости Господи…»

«И та пропала?»

«В тот же день, то бишь в ту же ночь. Обе к утру не вернулись… Мы через реку живем. Тогда вода упала, и Павлинка бегала к Голоднячке через брод. Утешала ее, говорила, что есть такое снадобье, от которого бельма сойдут, как пленка с яйца. И она его достанет. И брата бралась вылечить… Теперь нас некому успокаивать… Тепереча я сам, как посереди воды, над этими чертовыми корытами…»