Анна Дронова - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Анна Дронова
• Жанр: Русское современное

В данный сборник вошли избранные стихи Анны Дроновой – тридцатитрёхлетнего кемеровского поэта, члена Союза писателей России. Анна с рождения больна (спинальная амиотрофия), но с детства пишет, с 14 лет начала издаваться. В «Избранное» вошли как новые, ещё ни разу нигде не напечатанные стихи, так и выбранные самим автором из каждой выпущенной книги – от старшей к младшей. Сборник начинается сложными, длинными, выстраданными стихами – и завершается по-детски лёгким, но вдумчивым взглядом на жизнь.

---

Русалка моя

В тихом омуте, где тоненькая ряска
прячет сто чертей, а не речную грязь,
в тихом омуте русалка завелась.

Расскажу тебе не выдумку, не сказку:
расскажу тебе, как в омуте моём
ты нашла свой дом, свой тихий водоём.

Ах, русалка с опьянёнными глазами —
глубоко ныряешь – не видать хвоста!
Ты в мой омут завернула неспроста.

Взбудоражила, как ряску, злую память,
потрясла второе дно моей тоски…
В целом мире – две русалочьих руки.

В целом море – лишь одна душа морская!
Ах, русалочка, зачем явилась мне?
Уплываешь безоглядно по волне.

Укоряешь – будто я не отпускаю!
Я и рада бы, да разве ж я могу?
Навья девочка на дальнем берегу.

В тихом омуте – разбуженным потоком,
говорит твоё отсутствие во мне.
Навья жёрдочка на дальней стороне.

Взбаламутила мне душу ненароком.
Ах, морока земноводная моя,
кожа тонкая – сквозная чешуя.

Ах, родная – чужеродная – моя.

В тихом омуте – пристыженные черти…
Нет соломинки – тем пуще я тону.
Ах, русалочка, дай руку – хоть одну!

Хвост твой по сердцу – не по водице чертит
круг за кругом; друг за другом – да на дно…
Ах, русалочка, с тобою – всё одно.

То ли небо – то лм море, то ли речка —
то ли сердце человеческое: глядь —
ты из сердца улетучилась опять.

И не женщина, и не ребёнок: нечто,
двуединство – чья врождённая черта!
В тихом омуте, я вижу, ни черта

не осталось от русалочьего плеска.
Что же делать? Утопиться бы, да не с кем.
Ты хвостом махнула – как рукой с холста

нарисованную красоту смахнула…
Как по берегу ударила веслом…

Ах, русалочка, с какого ты аула
и каким тебя теченьем унесло?

И откуда ты разлуки зачерпнула?

В тихом омуте, где тоненькая вязь
прячет сто чертей, а не речную грязь,
лихо в омуте: русалка извелась.

Невеста предателя

Кто – сей?
Фарисей.
С ним не ешь,
с ним не пей.
Руку жми
ему с оглядкой.
Речью – сладкий,
сердцем – падкий.

(Речью – гладкий,
сердцем – гадкий.)

Не гляди.
Не люби.
А полюбишь —
убеги.
С потрохами
всю проглотит.
Он без сердца,
но из плоти.

Он нечист,
но красив:
мятый лист,
шрифт – курсив…
Не смотри!
Да отвернись же!
Говорит —
слюною брызжет.

А хохочет —
слёзы льёт.
Душу – в клочья
изорвёт,
тело белое истреплет —
да себе же!
да немедля!

А обманет —
так взахлёб.
По сознанью —
скрёб-поскрёб.

«Он красивый!
Он пригожий!»
Он мессия,
да не божий.
В нём – ложь,
в нём – грехи,
сплошь – брожение стихий.

Он не друг,
но разве недруг?
Он подобен
свету, ветру.
Что же делать?
Как же быть?
А капелла —
волком выть.

Как помочь ему,
скажите?
Он мальчонка,
пальцы-нити…
Как с балкона
или с лоджии —
спрыгнёт же!
упадёт же!

Угораздило влюбиться
в воронёнка, но и птицы
продают себя кротам.
Ох, зачем же, ох, да сам…

Он далече —
я целее.
Но на плечи
и на шею
внятный камень
взял да лёг:
не царить тебе, царёк!

Беззащитный…
Вслед Иуде
он погибнет,
он погубит
столько губ
и столько судеб!
Кровный узел
в кровь изрубит.

У него —
жестокий норов.
Телом – лань,
а сердцем – боров.
Он сметёт
детей невинных,
а его
сметут мужчины.

Он обманчив,
он изменчив.
Старый мальчик,
хищный птенчик.
Он – табу.
Он – погибель.
Он в гробу
тебя и видел!

Не любить его
нельзя,
но кривёхонька стезя.
Не спасти его
ничем.
Ай, да сам-то, ай, зачем…

Лицедей,
лиходей.
Хоть молись.
Хоть убей.
«Кто он?» – «Милый!»
Тянет жилы,
пьёт отеческие силы…

Свет-мучитель мой служилый
да заслуженный…

Да лживый.
свет-губитель мой2

«Когда смертельнейшему врагу…»

Когда смертельнейшему врагу
целишь не в глаз, а в бровь,
сказав: «Это всё, что я могу», —
вот это и есть любовь.

«С моею душою…»

С моею душою,
как бездна, большою
в маленьком теле —
справиться мне ли?

О нас

О нас, о наследии нашем —
да следом за дедом, за прадедом-предком.
Звенит неиспитая чаша,
со звоном подкова упала – и метка
горит из-под белой рубашки.

О них, о своём и забытом,
о том, что и время едва ли излечит.
Звенит золотое копыто,
ложится крыло на согбенные плечи.
Душа прибывает без свиты.

О ней, о родной и желанной,
невесте безвременной – плакать довольно.
Горит незакрытая рана,
звенят стремена – оступаться не больно,
и жить – наконец-то не странно.

О том, что давно отболело,
но с сердцем беседует жаркою кровью.
Качаешь своей поседелой —
и путаешь вдовью любовь и сыновью.
Раз пытан – так, видно, за дело.

Вздохнут – и своею дорогой
отправятся люди – невинные судьи.
Раз пытан – так, значит, за Бога.
Не жизнь и не смерть – а концовка прелюдий,
верхушка осеннего стога.

Вершина горы или мира,
а мать говорила: ходи и не трогай.
Звенит за спиною секира —
а может, палач опоздает немного,
присев на пороге трактира?

Но время не споишь слезами —
ещё поискать бы такого служаку!
Не скроешь – оно перед нами,
не смоешь сухими трактатами всяко.

А всё же ступай – и по первому знаку
вскрывай нерадивую память.

«Наши пращуры, будто кони…»

Наши пращуры, будто кони,
в мыле, в пене, в пыли, в загоне
ржут и рвутся – держись верхом!
Корм овсом, и пшеном, и ржою…
Только небо – своё ль, чужое —
всё ж милее, чем двор и дом.

Стонут лошади, будто деды…
Ваша воля – меха-монеты,
наша воля – наждак-пятак!
Годы-горы – стеною белой…
Что б ни деялось, будем делать
всё по-своему – да не так!

Разгуляться бы ветром в поле!
Нам бы вольницу – всю бы волю
распоясали – до небес!
Наше прошлое, как кобыла,
тянет лямку свою уныло…
Наши символы – конь и крест.

Жизнь, делённая строго на две:
дань грядущему – славной жатве,
дань былому – степной золе…
Наши прадеды – наши братья!
Наше прошлое – вдовьим платьем —
чуть наброшено на Земле.

«Души натянутая нить…»

Души натянутая нить,
Души разорванная нить:
Швее не сшить.
Змее не свить.

Души оторванный рукав,
Души оборванная ткань:
Вся рвань, растянутая дрань…
Она заштопана слегка,
Вполоборота, в полстежка.
Душа-рукав, душа-рука:

Душа – надорванная…

Разговор с Мандельштамом

Дано мне тело – что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим?

За радость тихую дышать и жить

Кого, скажите, мне благодарить?

Я и садовник, я же и цветок,

В темнице мира я не одинок.

На стекла вечности уже легло

Мое дыхание, мое тепло.

Осип Мандельштам

Дано мне тело – что мне делать с ним,
Таким ненужным и таким чужим?

За участь горькую дышать и жить
Кому, скажите, мессу отслужить?

Я и добыча, я же и клинок.
Мой образ слаб, мой голос одинок.

На первой из страниц небытия
Однажды ляжет подпись и моя.

Дано мне тело – кто б его забрал!
Не память, а подрезанный штурвал.

Иду за край и дальше через край.
Дано мне тело – даром забирай!

Одна в бою, последняя в строю,
вопросом риторическим встаю.

Дано мне тело – кто бы взял назад?
Дано мне тело – не моё стократ.

Берегиня

Мракобесие. — Смерч. — Содом.

Берегите Гнездо и Дом.

Марина Цветаева

Мракобесие. Смерч. Содом.
Берегине – гнездо и дом.

Смерть. Братание на мечах.
А для матери – всё очаг.

Где стрела попадает в цель,
там и ставится колыбель!

Где от крови черным-черно,
там и вьётся веретено.

Где сыны бередят отцов,
там у женщины – стол и кров.

Где за пазухой нож лежит,
там у Лады в ладонях – жизнь.

Там, где горе на всех путях,
мать с улыбкой несёт дитя.

Там, где в битву идут мужи,
жёны им выплетают жизнь.

Где у князя – опять раздор,
у княгини – и дом, и двор.

Где у княжича – смертный бой,
у княгини: «Вернись домой!»

Где у князя: «Иду на Вы!»,
где спешит по пятам травы

боевитый и верный конь,
там княжна бережёт огонь.

Где солдаты, как псы, в бою
обретают судьбу свою,

там в кровавом чаду сестра
греет снадобья у костра,

чтобы вылечить раны их…
Ибо то, что глазам других —

мракобесие, смерть, Содом, —
то хозяйке – любимый дом.

Смерть