Алексей Митрофанов - Невский проспект. Прогулки по Санкт-Петербургу

• Название: Невский проспект. Прогулки по Санкт-Петербургу
• Автор: Алексей Митрофанов
• Жанр: Путешествия и география

Летопись Невского проспекта – сплошной светский журнал. Здесь Иван Тургенев познакомился с Полиной Виардо. В этой кофейне Пушкин выпил лимонаду, прежде чем отправиться на свою последнюю дуэль. В том дворце на бал к царю такому-то съезжались те-то, те-то, те-то.

---

– Я уест Незнакоумка. Не желаете ознакоумиться?

Увы, на этом фоне – сказочном, таинственном, когда даже жрицы древнейшей профессии грезят стихами – уже подкрадывалась новая эпоха.

* * *

В 1917 году свершилась революция. По проспекту ходил знаменитый поэт Саша Черный.

– Здравствуйте, Саша, – здоровались с ним многочисленные поклонники и поклонницы.

– Черт меня дернул придумать себе такой псевдоним, – отвечал поэт. – Теперь всякий олух зовет меня Сашей.

Завсегдатаев Невского проспекта раздражало все.

В 1918 году Невский переименовали в проспект 25-го Октября (он был таковым до 1944 года). По традиции его, конечно, называли Невским. Несмотря на то, что изменился он неузнаваемо. Иван Бунин писал в повести-дневнике «Окаянные дни»: «По Невскому то и дело проносились правительственные машины с красными флажками, грохотали переполненные грузовики, не в меру бойко и четко отбивали шаг какие-то отряды с красными знаменами и музыкой… Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гулящей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, чего просишь. А на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой лежал навозный лед, были горбы и ухабы. И на полпути извозчик неожиданно сказал мне то, что тогда говорили уже многие мужики с бородами:

– Теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит.

Я спросил:

– Так что же делать?

– Делать? – сказал он. – Делать теперь нечего. Теперь шабаш. Теперь правительства нету».

Но вскоре жизнь более или менее стала налаживаться.

И уже в 1928 году Михаил Кольцов глядел и радовался. Писал в очерке «Невский проспект» (опять же, не «Проспект 25-го Октября»): «От моста через Мойку Невский светлеет и оживляется. На солнечной стороне много народу, не протолкаться. Здесь толчея, пожалуй, побольше, чем в старое время. Большая улица подтянула к себе жизнь всего центрального района. Невский стал доступнее, проще, веселей. Трамваи звенят резче, извозчики грохочут громче, женщины улыбаются шире, газетчики кричат звонче. Провинциал, робкий и почтительный, благоговейно замиравший в сутолоке столичного проспекта, сейчас – главное действующее лицо на Невском. Больше всех разгуливает, шумит, толкается и оживляет улицу.

Но, кроме провинциала, проспект имеет постояннейший и твердейший кадр тротуарных завсегдатаев. Этого нет в Москве, может быть потому, что она стала столицей, и это есть в Ленинграде, может быть оттого, что он все-таки стал провинцией. Ровно в час на солнечную сторону проспекта выходит дежурная гуляющая публика – для того чтобы в половине четвертого уйти, очистив панель для второй смены.

Любители тротуарных прогулок движутся стайками по три—пять человек, взявши друг друга под руку, тихим и размеренным шагом. Спешить по Невскому – преступление. Ведь все удовольствие пропадает! Надо шагать медленно, методично оглядываться по сторонам и обсуждать каждого встречного, благо каждый встречный хорошо известен. Если мужчина – быстро зарегистрировать его заработок, последние неудачи по службе, отношения с начальством, попытки перейти в другое учреждение. Если женщина – обсудить ноги, плечи, костюм, с кем живет и с кем собирается жить».

Следующая же явственная перемена здесь произошла лишь в 1936 году: «К существующим в Ленинграде видам городского транспорта в 1936 г. прибавился новый. Это – троллейбусы. Ленинград уже сделал заказ на 60 троллейбусов. Каждый троллейбус рассчитан на 53 места…»

Но литературная жизнь Невского проспекта не прервалась. Проспект боролся с наследием прошлого. В первую очередь – виршами уже упомянутого и к тому времени вполне заматеревшего Демьяна Бедного:

Главная Улица в панике бешеной:
Бледный, трясущийся, словно помешанный,
Страхом смертельным ужасно ужаленный,
Мечется – клубный делец накрахмаленный,
Плут-ростовщик и банкир продувной,
Мануфактурщик и модный портной…

Старая жизнь жалобно защищалась. Во всеуслышание заявлять о своих обывательских бедствиях было довольно рискованно. Защищался все чаще фольклор:

Цыпленок жареный,
Цыпленок пареный
Пошел по Невскому гулять.
Его поймали,
Арестовали
И приказали расстрелять.
Я не советский,
Я не кадетский,
Меня нетрудно раздавить.
Ах, не стреляйте,
Не убивайте —
Цыпленки тоже хочут жить.

По проспетку, постукивая кокетливой тросточкой, прогуливался писатель Юрий Тынянов. Тросточка воспринималась как вызов современному обществу, как протест, как попытка сохранить предметы старого, царского быта. На писателя косо смотрели.

Мало кто знал, что у Тынянова прогрессировал рассеянный склероз, и он просто не мог ходить без палки.

А другой писатель, Хармс фраппировал советскую добропорядочную публику нарочно. Он гулял по Невскому в цилиндре и с диванным валиком под мышкой, задирал прохожих, залезал на фонари. Один из хармсовых знакомых вспоминал: «Однажды я пришел к Даниилу и застал его в задумчивости сидящим у стола. „Пойдем в турне по Невскому, – предложил Хармс, – подожди, зайду только в сарай, возьму ножку от стола“. Он принес большую – двумя руками не обхватить – ножку, перевернул ее и взял в одну руку: в верхней части ножка была достаточно узкой. Даниил подал мне краски, кисточку и сказал: „Займись художеством – разукрась мне физиономию“. Я нарисовал на лбу его кружок, на щеках крестик и кружок, наделал морщин и мы тронулись. Хармс сунул мне в руки блокнот и сказал: „Записывай, что прохожие говорить будут“. Мы вышли на Невский, послышались реплики: „Безумец… футурист… сбежал из сумасшедшего дома…“ Некоторые улыбались: „Каких только чудаков на свете нет“, другие смотрели с неудовольствием».

Совсем не то был Зощенко – еще один завсегдатай проспекта. О нем писал Корней Чуковский: «Увидел третьего дня вечером на Невском какого-то человека, который стоял у окна винного склада и печально изучал стоящие там бутылки. Человек показался мне знакомым. Я всмотрелся – Зощенко. Чудесно одет, лицо молодое, красивое, немного надменное. Я сказал ему: – Недавно я думал о вас, что вы – самый счастливый человек в СССР. У вас молодость, слава, талант, красота – и деньги. Все 150 000 000 остального населения страны должны жадно завидовать вам.

Он сказал понуро: – А у меня такая тоска, что я уже третью неделю не прикасаюсь к перу. Лежу в постели и читаю письма Гоголя, – и никого из людей видеть не могу… Люди… я убегаю от них, и если они придут ко мне в гости, я сейчас же надеваю пальто и ухожу… У нас так условлено с женою: чуть придет человек, она входит и говорит: Миша, не забудь, что ты должен уйти…

– Значит, вы всех ненавидите? Не можете вынести ни одного?

– Нет, одного могу… Мишу Слонимского… Да и то лишь тогда, если я у него в гостях, а не он у меня…

Погода стояла снежная, мягкая. Он проводил меня в «Радугу», ждал, когда я кончу там дела, и мы пошли вместе домой. Вина он так и не купил».

* * *

В 1938 году Невский проспект, наконец, полностью заасфальтировали. Спустя год на Невском был, фактически, подписан смертный приговор писателю М. А. Булгакову. Он вышел из гостиницы и понял, что не видит вывески. Он был врач и понимал симптомы. Это был гипертонический нефросклероз – недуг, который лишил жизни отца Михаила Булгакова, а спустя несколько месяцев и его самого.

А затем наступила очередная напасть. Врага мифического, «внутреннего» заменил враг внешний, очень даже ощутимый. Началась Великая Отечественная война, затем – блокада, и вместе с этим – новая, до тех пор не освоенная тема в городской поэзии. Можно ее определить как тему санок.

Скрипят, скрипят по Невскому полозья.
На детских санках, узеньких, смешных,
В кастрюльках воду голубую возят,
Дрова и скарб, умерших и больных.
(Ольга Берггольц «Февральский дневник»)
Пусть дни бегут, и санки с мертвецами
В недобрый час по Невскому скользят.

(Александр Гитович «Ленинград»)

Траурные санки, конечно, являлись в любой части города. Но вид их на некогда фешенебельном Невском проспекте был особенно жутким.

* * *

Однако все самое страшное закончилось – блокада, голод, сталинский террор. В 1952 году с Невского сняли трамвайные рельсы. В 1955-м под Невским запустили первую линию метро.

Литература Невского проспекта сделалась спокойной, темы – отвлеченными. Появились попытки осмыслить проспект как некое многовековое достижение. Ираклий Андроников писал о проспекте: «В целом мире нет такой улицы! Красивой. Широкой. Прямой как стрела. Построенной великими зодчими и всегда полной кипучей жизни. Невский проспект – это чудо градостроительства и, как сказал Гоголь, «всеобщая коммуникация Петербурга».