Виктор Усачёв - Атаман ада. Книга первая. Гонимый

• Название: Атаман ада. Книга первая. Гонимый
• Автор: Виктор Усачёв
• Жанр: Историческая проза

Эта книга об авантюристах начала 20-го века, людей, изменивших течение истории российского государства. И среди них один из величайших авантюристов – Григорий Котовский. Именно такие люди, как Котовский, во многом определили развитие нашей страны на долгие десятилетия. Автор попытался по-новому взглянуть на роль личности в истории нашей страны.

---

После танца, взявшись за руки, Гриша с Мариуцей бродили на краю села, глядя, как пламенеющий закат зажигает звёзды. И звёзды зажигались в девичьих глазах, и румянец рдел на её смуглых щеках, и не было сил оторвать от неё взгляд.

Гриша чуял смущённой душой незнакомое чувство, охватившее всё его существо, от которого делалось сладко-сладко.

Просыпающаяся от долгого зимнего сна степь была похожа на стыдливую женщину, с которой вдруг сорвали белое покрывало, оголив грудь, сморщенную и мятую, как после тяжких родов. И ветер насквозь продувал безволосую степь, принося с собой лишь лёгкое шуршание прошлогоднего иссохшего ковыля, да своим зябким дыханием вызывая дрожь.

Но ничего этого не замечали влюблённые. Они молча шагали рука об руку, но в этом молчании была страсть нарождающейся любви и затаённых желаний.

– Кынд о сэ ревий?12 – нарушила молчание Мариуца.

Гриша вздохнул. В училище – не забалуешь, весь март – подготовка к севу, и строжайший распорядок дня – а нечего и говорить про отлучку! Надзиратель Комаровский в эти дни был особенно строг. Но Гриша также и знал, что нет таких преград, которых он бы не преодолел.

– Марийка, ту штий… ту аштяите.13

– Ту сэ штий… еу ын фиекаре сяре мерг ла фынтэнэ дунэ анэ… ла маржиня сатулуй14, – подсказала Мариуца.

Как ни был строг и бдителен Комаровский, как ни суровы порядки в училище – ничто не могло удержать влюблённого! Гриша исхитрялся порой улизнуть от всевидящего надзирательского ока и с трепетом дожидался у заветного колодца свою избранницу. Там обменивались они жарким страстным шёпотом и робкими поцелуйчиками.

А в конце марта снова хора и жок за околицей.

И проснувшуюся степь теперь было не узнать: недавно оголённая и сморщенная, она заколосилась разнотравьем, сочным и зелено-ярким, налилась, как грудь молодой женщины, соком. И ветер разносил изумительно тонкий аромат проснувшейся земли, напоённой молодым животворящим соком растений, пробуждающим к жизни всю мелкую бесчисленную армию существ, населяющих её обширные пространства. И на душе становилось легко и весело! Так весело, что Гриша, глядя в глаза любимой, тихо запел по-молдавски:

Встань возле меня, ненаглядная моя,
Позволь мне пожать твою руку,
Как вчера вечером у колодца, Мария-Мариуца.
Я приколол цветы к шляпе, прицепил бусы,
Чтобы на них с гордостью смотрела моя ненаглядная.
Я надел рубаху разукрашенную и не боюсь никого,
Надоела мне тяжкая работа, плуг и лопата,
Широкий заступ да чиновники,
Сегодня веселятся люди, пусть треснут мои сапоги,
Пусть умру, с тобой танцуя, Мария-Мариуца.

И Мариуца, слушая Гришу, неотрывно глядела на него, и её щёки полыхали как утренняя заря!

После танцев парни и девушки шли к недальним деревьям, где развешивали на ветвях свои мэрцишоры, загадывая при этом желание. Повесила свой мэрцишор и Мариуца, да только не успела загадать желание – налетевший порыв сдул его и унёс вдаль.

– Ун семы рэу15, – огорчилась Мариуца.

– С-сэ те гындешть – че вынт. Щи атыт… я т-тэ о сэ абсолвез шкоала, о сэ мэангажез ла господарул касей де к-културе, о сэ ам ляфэ бунэ щи ат-тунчь, о сэ ревин д-дунэ ти не16, – успокоил Гриша.

– Aдевэрул?17 – обрадовалась девушка.

Гриша не ответил, но посмотрел на неё с такой любовью, что сердце, нежное девичье сердце радостно и учащённо забилось.

Но напрасно радовались молодые, отцу Мариуцы уже донесли об их «тайных» встречах.

«Вот какая у меня дочь, – с гордостью думал старый Аурел. – Заневестилась уже… пора и замуж. Да и свадебное ожерелье уже готово».

Он открыл сундук и достал свадебное платье дочери, вышитое её же умелой рукой: белая длинная рубаха с льющимся по рукавам тончайшим узором, переходящим на ворот, на грудь, и чёрная клинообразная юбка, расшитая красным поперечным узором – какая мастерица! Но особая гордость – ожерелье. Много лет его заботливо собирали из подаренных родственниками коралловых бусин, монет и перламутра – чудо как хорошо получилось! Ожерелье готово – пора и замуж!

Гостил у него недавно старый друг Михай из соседнего села, да напомнил, лишь только увидел Мариуцу, о давнем уговоре:

– Че фийкэ ай мындрэ, Aурел… e тимпул сэ тримиць пециторий, фиул меу е адевэрат бэрбат. Ций минте ынцележеря ноастрэ?18

– Кум ну цин минте, – ответил радушный хозяин. – Еу, Михай, кувынтул меу ыл цин. Tоамна о сэ жукэм нунта19.

И Михай, изрядно нагрузившись вином, отбыл, чрезвычайно довольный, домой.

Но тут неожиданно нарисовался этот… с училища. Старый Аурел обрадовался тому, что его Мариуца такая красавица – вон как парни за ней! Но тут же решил принять меры: запретил отлучаться из дома, за водой стал посылать младшего сынка – а нечего тут всяким школярам без роду и племени соваться до его дочери!

Гриша затосковал, не спал ночами, был угрюм и молчалив. И однажды на спевке в хоре затянул, к немалому удивлению товарищей, молдавскую дойну*, грустную и печальную, да так, что хватало за сердце:

Дни ли длинные настали,
Провожу я их в печали,
Дни ли снова коротки,
Сохну, чахну от тоски…
Лист увядший, лист ореха!
Нет мне счастья, нет утехи,
Горьких слёз хоть отбавляй,
Хоть колодец наполняй.
Он глубок, с тремя ключами,
Полноводными ручьями,
А в одном ручье – отрава,
А в другом – огонь и лава.
А ещё в ручье последнем
Яд для сердца, яд смертельный.

Все были поражены: как, Берёза, всегда такой решительный, весёлый и вдруг – такая тоска одинокой души! Вся печаль дойны – на его лице. Даже Васюков пустил слезу! Уж он-то знал, что это первая часть дойны – дора (грусть) и что второй части, весёлой, переходящей в пляс, им уже не дождаться.

А когда осенью Мариуцу сосватали и увезли, Грише показалось, что ничего хорошего в его жизни уже не будет.

Но он был молод и охоч до жизни, да и учёба в Кокорозенах закончилась, и, наконец, настал момент выпуска и распределения на практику.

В кабинете директора Киркоров с Комаровским рассматривали списки практикантов.

– Котовский Григорий… а ведь неплохой парень. Среди первых учеников, опять же – немецкий язык усердно учит. Да в хоре весьма отменно поёт. Ведь так, Николай Потапович?

Комаровский, посмотрев на директора, вздохнул.

– Так-то оно так, Иосиф Григорьевич…

– Помилуйте, Николай Потапович, да что ж это вы вздыхаете? Ежели у вас какие сомнения – пожалуйте высказать. У нас, знаете ли, лучшие выпускники и направляются в лучшие поместья.

– Да всё так, Иосиф Григорьевич, и… не так. Чего-то в нём нет… хотя, нет, наоборот – слишком много максимализма. Он максималист: или всё, или ничего.

– Что ж в том плохого? Максимализм свойствен людям… высокого полёта.

– Да, это так, но… его максимализм чрезмерен. Повторюсь: или всё, или ничего.

– Сгущаете вы краски, Николай Потапович. Опять же – на практику посылаем, а уж после, по отзывам, и решим: давать или не давать документ об окончании училища. Только вот куда же нам его послать? Да, пожалуй, пошлём к помещику Скоковскому в Бендерский уезд. У него имение большое, есть где развернуться. Вы не против?

– Воля ваша, – пожал плечами Комаровский.

– На том и порешили, – заключил директор.

Глава третья

Мечислав Скоковский, проживая в Бессарабии, в своём имении «Валя Карбуней», среди молдаван, гордился тем, что он не молдаванин.

– Кто такие молдаване, господа? – любил спрашивать он в помещичьем клубе «Господарул касей де културэ»20, удобно развалясь в кресле с папиросой. – Разве это нация? Это помесь румын и цыган: туповаты, вороваты, ленивы. За ними глаз да глаз… да разве уследишь? Мы, русские шляхтичи, конечно, можем жёстко держать всю эту… э-э… голытьбу в узде, но ведь нужен толковый помощник. Нет, ну конечно есть у меня толковый управляющий, но, изволите видеть, его никак не хватает на всё. Потому я и просил уважаемого господина Киркорова, директора училища в Кокорозенах, прислать дельного выпускника в помощь моему управляющему. Вот, ожидаю со дня на день.

Григорий прибыл в его имение в конце декабря.

С удовольствием оглядев крепко сбитую фигуру молодца, Скоковский углубился в чтение рекомендательного письма, что привёз с собой выпускник.

А Григорий меж тем почтительно ожидал, осторожно осматривая кабинет и его обладателя. «Обладатель», мужчина средних лет с пухлыми холёными щеками, щегольскими усиками, производил впечатление.

«Барин», – уважительно подумал Григорий.

Да и кабинет под стать хозяину: вдоль стен шкафы из морёного дуба с толстыми фолиантами, на стенах – портреты каких-то важных людей и большой ковёр, увешанный старинным оружием; солидный письменный стол из такого же морёного дуба с чернильницами, пресс-папье, стопками бумаг; огромный диван-тахта с мягкими валиками, как видно, для хозяйского отдыха. И воздух, казалось, был пропитан деловым духом успешного хозяйственника. Да и сам дом, который успел рассмотреть Григорий, с колоннами по фасаду, с большой верандой, зимним садом, с просторными залами – всё говорило о том, что хозяин – крепкий помещик, не чурающийся красивой жизни. Конечно, ему далеко до князя Манук-бея… но в таком солидном хозяйстве можно большой опыт приобрести, лишь бы взял хозяин на практику.