Сен Весто - Отраженные сумерки. Сага каменного угля

• Название: Отраженные сумерки. Сага каменного угля
• Автор: Сен Весто
• Жанр: Триллер

Время от времени в жизни отдельных песчинок мироздания происходит момент, который переводит их в особую категорию: избранных. Когда обстоятельства выбирают их на роль расходного материала, той точки преткновения, на которую опирается гигантский Сосуд всей грязи мироздания, чтобы сохранить равновесие и не пролить лишнего. Если песчинка эта наделена разумом, то у нее большие проблемы. Потому что выдержать давление такого уровня дано не многим.

---

Все снова загалдели было, заулыбались, но тут прибежал еще лаборант, уже старший, в сопровождении начальника станции, младший лаборант сидел молча, снова прижав пальцы к переносице и закрыв глаза. Было нетрудно догадаться, как начнут развиваться события дальше, я уже примерно знал, что будет, и не ошибся. Все сразу облегченно вздохнули, зашевелились, кашляя и заглядывая друг другу через головы, но вскоре старший лаборант предложил кому-нибудь послать наконец за руководителем лаборатории, когда выяснилось, чья диссертация произрастала здесь.

Перед стесненными чувствами всех причастных снова завис неотступный образ. Контрольный надел, насколько можно было судить, не содержал в себе ничего интересного. Землю, местами до неестественности гладкую, местами безжалостно вспаханную, кое-где покрывала редкая поросль молодой зеленой травки, травка походила на сорняк. Она и была сорняком, точнее, хозяином с функциями катализатора, при определенных условиях призванным задействовать и вытащить на белый свет капризный рассадник грибов. Грибы, как ожидалось, должны были потрясти воображение научного мира. Конечно, эксперимент всегда можно воспроизвести, даже такой тонкий, как этот, но для того требовалось найти что-то, без чего что-то еще не имело смысла готовить в течении нескольких лет и еще несколько лет ожидать прибытия на орбиту дежурного грузовика с партией экстракта каких-то шишек нужной кондиции. «…Меня вахтовик-снабженец ведь за горло двумя руками держал, как клещ потрошил, раз десять настоятельно интересовался, уверен ли я, что все экстрагоны задействованы и больше ничего не понадобится», – хрипло гремел руководитель станции, ломая себе руками затылок, обнажая зубы и обращаясь взором к небесам. Пока они таким образом бились головами в ближайшие грядки, демонстрируя различные степени отчаяния, я уже размышлял над тем, насколько все может однажды усложниться, дойди до Экспертной Комиссии сюжет инцидента. И, посмотрев вокруг, я подумал, что мысль эта пришла только мне. Некоторые аспекты бытия могли усложниться прежде всего для нас, если еще точнее, для меня, «сотрудника обособленного коттеджа». Я не сомневался, что новость туда дойдет в форме надгробной речи, где будут говорить о беспризорных реликтовых мато, свободно разгуливающих туда-сюда через Периферию кодированной внешней защиты как к себе домой, один вид которых неподготовленного, свежего человека мог легко довести до обморока; я не пробовал даже представить, как, в каком контексте тут проходили бы слезы младших научных сотрудниц и перепаханные грядки. При всем при том Батута нельзя было просто отшлепать или надавать по морде, он все-таки принадлежал к вымирающей расе черных мато, при сохранении нынешних темпов сокращения популяции им оставалось в самом лучшем случае лет сто – сто пятьдесят, и через десять-двадцать лет процесс этот будет уже необратим: статус Независимой культуры запрещал оказывать кому бы то ни было тут помощь хоть сколько-нибудь кардинальными мерами. Таким образом, диссертация целой лаборатории об уникальности свойств уникального спороноса укрылась Батутом и приказала долго жить. Батута нигде не было видно. Батут, яблочная душа, даже не подозревал, что вымирает.

Когда длинные неподвижные тени легли на траву полянки перед моим коттеджем и небо наконец медленно стало темнеть, я взял стакан и пошел постоять перед сном у себя на пороге, приобщиться мысленно к ночной жутковатой тишине. Удобно пристроив плечо на привычное место к косяку и подняв глаза, я помимо воли придержал дыхание: над затуманенным лесом снова висело апатичное проклятие ночи, луна Конгони, как всегда ненормально пятнистая и нестерпимо яркая – один из спутников-астероидов из числа прочих спутников и астероидов Большого кольца. Вся в прожилках и тлевших сине-багровым светом плазматических пятнах, Пронус Ягуара являла собой пример жестокого и знобящего совершенства, мне всякий раз делалось не по себе, когда она застревала вот так у меня перед коттеджем, заливая все кругом зеленым прозрачным светом, пялясь прямо в лицо. Названо было довольно точно. В этой ведьме в самом деле проглядывало что-то такое нехорошее и тяжелое, что-то от невыносимого внимания местной древесной кошки, от которого пропадал сон и надолго пересыхало во рту. Нечто необъяснимое и притягательное содержалось в ней, как может быть притягательным вид темной отвесной пропасти, начинавшейся сразу же у тебя за спиной и которую ты чувствуешь даже пятками и голым затылком.

И всякий раз, когда она у меня вот тут виснет, нагнетая напряжение, то и дело чудится сопровождающая ее неразборчивая, стоящая непрерывно в ушах, траурная мелодия без начала и конца, натягивая нервы на тишину, заставляя бегать по затылку мурашки, низко держать голову и готовиться к худшему. Я поднял выше уровня глаз стакан, игравший блестками, до половины заполненный качавшейся темно-коричневой жидкостью. Прищуриваясь, я загородил себя от этой страшной штуки, и в ту же долю секунды разлетелся, брызнул прямо в лицо и во все стороны разбитый на части свет. Приблизительно так могла бы выглядеть рабочая полость кишечника у шаровой молнии. Ужас.

Укладываясь спать, я глядел на звезды прямо над собой и думал, что будущее мира стало что-то во многом определяться людьми, последовательно придерживающимися какого-то космического понимания реальности, что все идет так, как идет, и значит, все в конечном счете не так уж плохо. Мы сами тоже хороши. Тут все, кого ни возьми за руку, чего-нибудь придерживаются, последовательно и с посезонными данными на руках, и всем на все совсем далеко не наплевать. В этом было что-то оцепенелое и бесполезное, как внимание водяных ос. Под занавес еще одного сумасшедшего дня, помучившись будничными сомнениями и тщательно все для себя взвесив насчет возможных последствий, после длительного периода медитативной прострации и нерешительности принимая на издерганную совесть грех еще одного компромиссного решения между уютом духа и свежим воздухом, я сделал выбор в пользу звездного неба, отправившись спать к себе на крышу коттеджа. Пусть они там трижды завернутся моим гамаком, мстительно подумал я. На памяти были уже такие случаи.

Ночной отдых на крыше при всех своих несомненных достоинствах имел тот недостаток, что ввечеру, где-то уже ближе к периоду кратковременного повального затишья вся моя зеркальная поверхность играющей спектром крыши с рядами затертых батарей фотоэлементов, вполне еще местами целых и жизнеспособных, имели обыкновение покрываться россыпями приставучей крупной росы, включая мою пористую лежалку с прочим аксессуаром. Здесь все кругом блестело и сияло, как после дождя, сырость временами в особые дни донимала, заставляя ворочаться и просыпаться. Зеркало крыши можно было, конечно, периодически сушить, но, во-первых, объема моих энергозаборников едва хватало, чтобы сектор рабочей и жилой систем обеспечения поддерживать хоть в каком-то подобии постоянной боевой готовности, настоятельно предписываемой всем нам лично нашим начальством Иседе Хораки; кроме того, мне и в течении остального дня хватает с избытком тепла, чтобы страдать еще ночью. Мой приученный к снегам закаленный организм во сне всегда как-то излишне чутко и беспокойно реагирует на излишки теплового излучения – и потом еще нагретое стекло начинает в конце концов привлекать внимание блуждающих стаек роящихся светлячков-скрепок, игнорирующих даже область постоянного магнитного поля возле моего вигвама. В общем вопрос достаточно спорный, где лучше спать, здесь или внизу.

Как и, наверное, всем у нас, у меня не получалось спать в изолированном от среды помещении. Я сам давно заметил за собой эту детскую привычку избегать оставаться там на ночь, даже когда оба стекла стен-окон были уютно забраны в стороны, так что в коттедже принимались бродить из угла в угол сквозняки. Еще точнее было бы сказать, что с равным успехом я мог терпеливо переносить ночной отдых как на крыше, так и под ней, все же всегда отдавая предпочтение глубокому здоровому сну под открытым небом. И дело не только в каких-то там инстинктивных предубеждениях нашего дня, вроде неприятия пространств с любым намеком на искусственную ограниченность или устойчивой нелюбви ко всяким скоплениям людей, доходящей уже чуть ли не до наследственной идиосинкразии. Специалисты еще говорили о неприязни к замкнутому пространству, что заметно усиливалась с наступлением темноты, как о частой в наше время парадоксальной реакции организма на чуждую среду.

Говорили также о некой составной психики современного человека и едва ли даже не о норме; о патологии, насколько мне известно, никто еще не говорил, какой-то устойчивой ненависти эпидемного характера ко сну взаперти в пределах Конгони нигде не сообщалось и не наблюдалось, как это, много раньше и не здесь, уже случалось. Исходя из собственных привычек, я бы сказал, что людям под сплошной непрозрачной крышей просто не доставало чего-то из сферы понятий об уюте. Им было неудобно. Так человек, всю жизнь евший вилкой, принужденный стечением обстоятельств потом есть какое-то время руками, при первой же возможности воспользуется прибором. Если не забудет, как он выглядит, конечно. Как бы то ни было, я сплю тут как убитый, во всяком случае, мне хватает забот и помимо долгих и изнурительных раздумий куда пристроить на отдых истомившиеся члены в ноющих ссадинах и ушибах на этот раз, сумчатые кошки, как считается, не нападают на человека первыми. Как сообщают оптимистически настроенные умы, мы местному хищному населению напоминаем чем-то плоскую рукокрылую змею – древнего врага-земноводное, чьи огромные кости изредка случается находить геологоразведчикам по предместьям Падающих Гор. Я полежал еще, глядя на звезды. Весь сон куда-то ушел.