Проспер Мериме - Бальзак, Мериме, Мопассан, Франс, Пруст. Перевод с французского Елены Айзенштейн

• Название: Бальзак, Мериме, Мопассан, Франс, Пруст. Перевод с французского Елены Айзенштейн
• Автор: Проспер Мериме
• Издательство: ЛитагентРидеро78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Развлечения

В книге представлены лучшие произведения французской литературы в жанре новеллы и миниатюры. Бальзак и Проспер Мериме, Мопассан, А. Франс и Марсель Пруст каждый по-своему рассказывают необычные истории о жизни, о любви и творчестве. Особый интерес представляют миниатюры Марселя Пруста из его книги «Дни и наслаждения» (1896), впервые в полном объеме переведенные на русский язык Е. Айзенштейн.

---

– Ах! Вот, – сказал маленький старик. – Ты нерешительно плывешь между двумя системами, между рисунком и цветом, между дотошной скурпулезностью и ценным излучением старых немецких учителей и ослепительным пылом, счастливым изобилием итальянских мастеров. Ты хочешь имитировать разом Ганса Голбейна3 и Тициана, Альбрехта Дюрера и Паоло Веронезе. Конечно, это великолепные амбиции! Но что из этого получится? Ты не имеешь ни строгого очарования строгости, ни переполняющей венецианскую палитру иллюзии светотени

В этом месте расплавленная бронза словно разрывает слишком слабую форму, богатый белый цвет Тициана вспыхивает, вопреки контурам Дюрера, где ты их формируешь. Кроме того, линия выдержана и содержит великолепные излишества венецианской палитры. Твое изображение не имеет совершенства ни в рисунке, ни в живописи и всегда ступает дорогой этой несчастной нерешительности. Если ты не почувствуешь достаточно сил, чтобы соединить огонь твоего гения одновременно с двумя конкурирующими манерами, тебе придется, не колеблясь, найти связь между одним и другим, закончить объединением того, что моделирует жизнь. Ты не на истинном пути, но посередине, твои контуры ошибочны, они не заставляют оглянуться и не предвещают ничего впереди. Дальше, здесь, есть правда жизни, – сказал старик и показал на грудь святой. – Потом здесь, – продолжал он, отмечая на картине точку на плече. – Но там, – закончил он, проведя посередине бюста, – все неправильно. Ничего не проанализировано, это попытка выразить твое отчаяние.

Старик сел на лестнице, схватился за голову руками и оставался молчалив.

– Мэтр, – сказал Порбю, – однако я особенно хорошо изучал обнаженность этого бюста, но, к нашему несчастью, настоящие впечатления природы невозможно отразить на холсте.

– Миссия искусства – не копировать природу, но пересоздавать! Ты не копиист, но поэт! – живо воскликнул старик, остановливая Порбю деспотическим жестом. – Иначе бы скульптор оставлял все свои работы, отливая женский слепок. Хе! Хорошо! Попытайся сделать слепок с руки твоей любовницы и поставь перед собой, ты найдешь ужасный труп без какого-то сходства, и ты попытаешься найти резец скульптора, которым, без точной копии, ты придашь движение и жизнь. Мы пытаемся ухватить дух, душу, физиономию вещей и творений. Какой эффект! Впечатления! Но все это случаи жизни и нежизни. Рука, потому что я беру этот пример, рука не просто часть тела, она выражает и продолжает мысль, и нужно схватить ее и воплотить. Ни художник, ни поэт, ни скульптор не должны отделять явление от причины, которая несокрушима одна в другом! Там сражается истина! Большинство художников побеждают инстинктивно, не зная этой основы искусства. Вы рисуете женщину, но вы ее не видите. Это не принудительная победа над тайнами природы. Создаваемая вами рука, без всякой вашей мысли, – модель, которую вы копируете у вашего учителя. Вы не погружаетесь в достаточной мере в таинство формы, вам недостает любви и настойчивости для восприятия ее в поворотах и преображениях. Красота – вещь строгая и сложная, которая не остается на завоеванной позиции, и нужно ждать часами, шпионя, активно тесня и плетя сети, чтобы заставит ее отдаться. Форма – самый неуловимый Протей4 и самый изобретательный, более, чем мифологический Протей; только после долгих сражений мы можем заставить его явить свой действительному облик; вы другие! вы довольствуетесь первой видимостью произведенного, или второй, или третьей; это не то, что движение победителей! Эти непобежденные художники не оставляют возможности обмана, они воспринимают природу в ее изменениях, показывают ее обнаженно и в истинном духе.

– Так действовал Рафаэль, – сказал старик, сняв черную велюровую шляпу, чтобы оказать свое уважение к королю искусств, – великое превосходство сокровенных мыслей у него, кажется, стремится разбить Форму. Форма в его образах – посредник, сообщающий предмету идеи, чувства, огромную поэзию. Все изображения – это мир, зарисовки, чьей моделью становится высшее видение, озарение, рисунок, указанный внутренним голосом, обработанный небесной десницей, которая развивается в течение всей жизни – подлинном источнике экспрессии. Вы одеваете ваших женщин в прекрасные чувственные одежды, с красиво убранными волосами, но где кровь, которая проявляет спокойствие или страсть, причина особенных впечатлений? Твоя святая – брюнетка, мой бедный Порбю, но эта блондинка! Ваши изображения – только бледные цветные фантомы, какие вы предлагаете нашим глазам, и вы называете это живописью и искусством. Поскольку вы делаете что-то, что напоминает больше женщину, чем дом, вы думаете, что попали в цель, и гордитесь, что не нужны надписи, currus venustus5 или pulcher homo6, как у первых художников; вы воображаете себя потрясающими художниками! Ха! Ха! Вы не там еще, мои смелые товарищи, и вам необходимо хорошенько использовать карандаши, покрывая ими холсты, прежде чем приступать к работе. Несомненно, женщина несет свою голову таким образом, она так держит свою юбку, и ее глаза погружаются в атмосферу покорной нежности, осязаемы тени плывущих ресниц на щеках! Это так и не так. Что же отсутствует? Ничего, но это ничего – всё. Вы фиксируете внешнюю жизнь но вы не слишком выражаете это полноводье чувств, и я не знаю, что за душа, может быть, плывет облакоообразно и обволакивает нас, этот цветок жизни, которому удивлялись Тициан и Рафаэль. Исходя из высшей точки Вашего видения, можно создать, может быть, отличную живопись; но вы слишком быстро остановитесь. Профан залюбуется, а истинно знающий улыбнется. О Мабюс, о мой учитель, – добавил тот же необычный человек, – ты вор, ты утащил жизнь с собой! А что касается этого холста, – продолжал он, – подобное полотно лучше, чем картины этого странного Рубенса с горами фламандского мяса, посыпанного киноварью, с волнистыми рыжими шевелюрами, с его шумихой цвета. По крайней мере, у вас есть цвет, чувство и рисунок, три необходимых составляющих искусства.

– Но эта святая великолепна, милый человек! – воскликнул сильным голосом юноша, выходя из глубокой задумчивости. – Эти две фигуры, святая и лодочник, отмечены утонченным стремлением пренебречь итальянской живописью, я не знаю ни одного, кто придумал бы такого нерешительного лодочника.

– Этот маленький забавник ваш? – спросил Порбю старика о молодом человеке.

– Увы, мэтр, извините мою дерзость, – ответил неофит, покраснев. Я незнаменит, рисовальщик по импровизации, приехал недавно в этот город, источник всей науки.

– За работу! – сказал ему Порбю, предоставив карандаш и лист бумаги.

Незнакомец проворно скопировал черты Марии.

– О! о! – воскликнул старик. Ваше имя?

Молодой человек написал внизу: Николя Пуссен7.

– Вот неплохо для начала, – сказал известный нам старик, говоривший так резко. – Я вижу, что с тобой можно потолковать о живописи. Я не обвиняю тебя, что ты любуешься святой Порбю. Это шедевр для всего света, и только приоткрыв самые глубокие тайны искусства, можно понять, в чем его ущербность. Но поскольку ты достоин урока и в состоянии осмыслить, я попытаюсь тебе показать, как мало вещей нужно, чтобы дополнить эту работу. С твоими глазами и вниманием подобная возможность может никогда и не представиться. Твоя палитра, Порбю?

Порбю пошел искать палитру и кисть. Маленький старик резким дрожащим движением закатал свои рукава, просунул палец в пеструю насыщенную палитру, которую подал Порбю; он поскорей вырвал у Порбю из рук букет кистей всех размеров, и его заостренная на кончике борода внезапно угрожающе сильно шевелилась, выдавая зуд творческой фантазии. Все изменения колорита он пробуркивал между зубами.

– Вот хорошие оттенки, для того чтобы кинуть их за окно тем, кто имеет представление о композиции; они грубы и фальшиво возмутительны, как рисовать? Потом он погрузил с живой пламенностью кончик кисти в других коробках с цветом, в которых он очень быстро просматривал целую гамму оттенков, как соборный органист на Пасху, бегло пробегавший свой клавир.

Порбю и Пуссен были неподвижны каждый со своей стороны полотна, погруженные в самое пылкое созерцание.

– Видишь ты, видишь, – говорил старик, не поворачиваясь, – как средствами трех или четырех касаний и небольшого количества голубоватой глазури мы можем создать циркуляцию воздуха вокруг головы этой бедной святой, которую должна была подавить сама сгущенная эта атмосфера! Посмотри, как по-настоящему развевается драпировка, и понимаешь, что поднялся ветер! Раньше там был только воздух накрахмаленной ткани, поддерживаемой булавками. Заметь, как мерцает атласом положенный мной на грудь тон, хорошо передавая гибкую грацию кожи молодой женщины, и как смешанный коричнево-красный колорит и обжигающая охра разогревают холодную серость этой огромной тени, где застывает кровь, вместо того, чтобы бежать. Молодой человек, молодой человек, тому, что я покажу, никакой учитель не сможет тебя научить. Мабюс один был посвящен в секрет, как дать жизнь этим образам. Мабюс не имел ни одного ученика, кроме меня. У меня никого нет, и я стар! А ты достаточно умен, чтобы добиться остального, потому что тебе я даю возможность это ощутить.