Анна и Сергей Литвиновы - Мертвые не лгут

• Название: Мертвые не лгут
• Автор: Анна и Сергей Литвиновы
• Жанр: Детективная фантастика
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-04-089515-1

В наши времена беда зачастую приходит в виде звонка с номера самого любимого человека. Только в трубке звучит незнакомый голос: «Вы такой-то? С владелицей этого телефона произошел несчастный случай». Именно это услышал однажды профессор Остужев. Жена Линочка, в которой он души не чаял, стала жертвой уличного грабителя. С тех пор жизнь профессора словно переломилась. То есть он продолжал как-то существовать и даже работать, но делал все словно на автомате. И бесконечно совершенствовал свое изобретение – прибор для общения с умершими. Остужев был уверен, что это возможно, и каждый день слал сообщения своей любимой жене. И однажды… она ему ответила.

---

Совершенно все коллеги, с кем он делился подобной идеей, кривились из-за ее исключительного сумасшествия. И только Лина, твердо и безоговорочно верившая в мужа, подбодряла супруга: «Блестящая задумка! Давай, работай! На Нобелевку тянет!»

Как ни странно, придумкой Петра Николаевича заинтересовался главред Чуткевич. Остужев обычно не информировал людей, далеких от ученых сфер, о своей деятельности и тем паче творческих планах. Но как-то Борис Аполлинарьевич подпоил его на своей даче вкусненьким вискарем с колой, и профессор разболтался. В итоге издатель уважительно похлопал его по плечу: «Мощный ты мужик! Ишь, чего выдумал! Если бабло на исследования нужно, ты скажи, я подсыплю».

– Ты только не вздумай ничего об этом в своих газетах писать! – испугался ученый.

– Да что ты, я и писать-то не умею, – отшутился главред.

В середине нулевых годов скончалась Линина мамаша. Она оставила ей, единственной и неоспоримой наследнице, квартиру в столице и участок с развалюхой в старом поселке неподалеку от Кольцевой – но не где-нибудь, а на самом Рублево-Успенском шоссе. В пору нефтяного бума и российского подъема земли в тех местах котировались высоко, предложений продать, даже за миллион долларов, хватало. Однако Линочка с присущей ей энергией решила превратить ветхий родительский дом за городом в современное гнездышко для себя и своего благоверного. Вдохновением и стимулом для нее был коттедж, где отдыхали Чуткевичи. Разумеется, такого полета, как они, Лина достичь даже не пыталась – но хотя бы приблизиться! Шнобелевской премии (составлявшей в денежном выражении 10 триллионов зимбабвийских долларов, или, по курсу, всего лишь три бакса американских), равно как заработка профессора на кафедре, на перестройку явно не хватало. Пришлось продать доставшуюся в наследство квартиру в столице. Зато через полтора года интенсивных строительных работ и непрерывной ругани с подрядчиками, мастерами и рабочими (от которых профессор обычно прятался) семья Остужевых получила во владение прекрасный двухэтажный особняк, выполненный в стиле а-ля русская изба, из ошкуренных балансов, но со всеми удобствами внутри, включая джакузи и широкополосный Интернет.

На новоселье Лина Яковлевна Остужева пригласила всю кафедру и, разумеется, Чуткевичей. Гуляли шумно, домом восхищались (даже жена Чуткевича, та еще штучка из моделей), и после того, как все разъехались, женщина вздохнула: жизнь, кажется, удалась. У нее имеется талантливый и известный (причем далеко не только в узких научных кругах) супруг, свой дом в ближнем Подмосковье. Не хватало лишь одного.

Вплоть до сорока с лишним лет у семьи не случилось детей. В какой-то момент, еще в начале нулевых, Лина перестала предохраняться – однако не беременела. Подруги советовали ей идти лечиться (профессор был выше этой суеты, деторождением не интересовался и вопросов не задавал). Однако Остужева решила: нет так нет, раз Бог не дает, значит, не надо. В конце концов, у ее супруга заболевание хроническое; этиология у биполярного расстройства в семидесяти процентах случаев, она читала, – наследственность. А вдруг они своего сыночка или доченьку психической болезнью наградят? Поэтому мечтала: вот встанут они окончательно на ноги – дом доведут до ума, профессор станет завкафедрой, она сама докторскую защитит – и тогда, лет в сорок пять, возьмут из детского дома хорошенькую девочку-отказницу. А потом – мальчика. Усыновят и воспитают как своих.

Не случилось.

Так бывает в современном мире. Утром ты провожаешь человека на работу, небрежно чмокаешь его и просишь купить на обратном пути сосисок.

А через пару часов раздается звонок с самого знакомого мобильного номера, но звучит не родной голос, а чей-то незнакомый, грубый, мужской. И говорит, что с вашей женой произошло несчастье и следует как можно быстрее приехать.

Что дальше происходило в тот день, Остужев старался не вспоминать. В памяти остались жуткие, режущие, как ножи, обрывки:

Лина Яковлевна возвращалась домой из института…

Пустынная вечерняя улица…

Подбежал наркоман, выхватил сумку, ударил ножом…

«Скорая» приехала быстро…

Ранения оказались несовместимы с жизнью…

Примите глубокие соболезнования: она скончалась…

Вы держитесь…

Еще Петр Николаевич запомнил, как где-то в ночном больничном дворе он звонит по мобильнику всем подряд: маме в Австралию, доктору Коняеву, издателю Чуткевичу… Ему хочется, чтобы они ему – хотя бы кто-то из них – сказали: «Это бред, это сон, этого не может быть, ты сейчас проснешься…»

Не сказали.

Сорвался и приехал Коняев – первый, но не единственный случай, когда он побывал у Остужева дома.

Психиатр накачал профессора нейролептиками и антидепрессантами.

Выбралась – в первый и последний раз – из своей Австралии мама.

Чуткевич взял на себя все ужасные хлопоты по организации похорон.

В итоге последовавшие за страшной вестью об убийстве пару недель профессор Остужев провел не то чтобы как во сне. Впоследствии они, эти дни, вовсе изгладились из его памяти – как и не было их. Он не помнил ни тягостного опознания в морге, ни подготовки к похоронам, ни самой церемонии. Забылись допросы, и довольно активные и даже грубые – которые, оказывается, велись в его отношении в полиции: а не он ли, спрашивается, порешил свою женушку? Мотивов хватает – один дом на Рублевке чего стоит. Слава богу, полицейские знать не знали (и так и не проведали) о его диагнозе – а не то точно закатали бы в маньяки. Но вскоре полисмены отстали – о происходившем Остужеву постфактум рассказывали коллеги, сам он ничего не помнил.

Помог Коняев: немедленно заложил своего постоянного пациента в стационар. Платную клинику для привилегированных сумасшедших с палатами на двоих. Пичкал его ударными дозами – так что Остужев проводил почти все время в блаженной сладкой полудреме. (Потом, когда он вышел, оказалось, что суперспецбольница съела едва ли не половину семейных накоплений). В какой-то момент – месяц прошел или больше – психиатр решил, что профессор достоин самостоятельной жизни. Лично привез его в особняк – где к тому моменту специально нанятый человек ликвидировал (по совету того же Коняева) все и всяческие следы, напоминающие о покойной супруге: ни фотографий, ни вещей, ни безделушек – ничего. Даже машину ее быстренько продали за полцены.

Но все равно – она ему постоянно о себе напоминала.

Придет ли в пустой и глухой дом и по ошибке, в задумчивости, крикнет: «Лина, я дома!»

Увидит ли в потоке автомобильчик, точь-в-точь как ее.

Попадется ли на глаза книга, которую они вместе читали и обсуждали.

Профессор никогда не говорил Линочке о любви. Такого слова вообще не было в его лексиконе. И он никогда не думал, что он ее любит. И даже не думал, что способен любить.

Казалось бы: Лина просто организовывала ему быт и жизнь – и точка. Теперь, когда ее не стало, организация жизни рассыпалась – но быт можно было наладить и устроить по-другому, была бы воля.

Дело было в другом. Сейчас, когда Линочка исчезла, Петр стал ощущать постоянное тянущее, сосущее чувство. Как будто от него ампутировали – вот только что? – что-то более серьезное, чем даже руку, ногу. Может быть, сердце? Или кусок его самого? Или часть его души?

То и дело являлись образы, центральным в которых была – ОНА.

Вот они вместе на любимом американском пляже. Вечер, прохлада. Он выходит из воды, а она подает ему полотенце. Кто-то скажет: опять быт, обслуга. Но вспоминалось также и как спустя час, совсем вечереет, из океана выходит она, и купальное полотенце подает ей – он. И она, смеясь, вытирается и, одновременно приплясывая, вытряхивает воду из уха.

Или другое. Лето, жара. Лина возится со своими любимыми цветочками в саду. Глухая рубашка, перчатки по локоть – розы весьма колючи. Тыльной стороной предплечья отирает пот со лба. И что-то в этом жесте есть невыразимо прекрасное – и теперь совершенно недосягаемое.

Или: преддверие Нового года. Она наряжает елочку на участке, собственноручно ею посаженную. Хоть детей они не имели, и никто из малолетних у них не гостил, а все ж таки традицию украшать рождественское дерево жена блюла неукоснительно. И подарки профессору под нее клала. И профессору велела делать ей таким способом сюрпризы. И вот она вешает игрушки – благополучно сохранившиеся от ее детства и совершившие с ними путешествие по съемным квартирам, а затем в Америку и обратно. Лицо у нее сосредоточенное, даже хмурое. Профессору, как он ни занят своими мыслями и идеями, становится даже завидно, что она занята рождественскими хлопотами одна, и он вопрошает: «Тебе помочь?» А она рассеянно откликается: «Ну, что ты, что ты, я сама…» – и примеряет еловой ветке очередной шар…

Или такое, тоже недавнее: она выезжает за ворота недавно построенного ими особняка. (А в их семье, по вполне понятным причинам, рулила именно она.) Профессор закрывает за ней ворота – а когда она поворачивает за угол, то – лихая шоферша – нажимает на кнопку «аварийки»: салютует ему на прощание.