Стэнли Милгрэм - Как хороший человек становится негодяем. Эксперименты о механизмах подчинения. Индивид в сетях общества

• Название: Как хороший человек становится негодяем. Эксперименты о механизмах подчинения. Индивид в сетях общества
• Автор: Стэнли Милгрэм
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-17-982369-8

Услышав очередное сообщение о взрыве в метро или на улице, ужаснувшись числу жертв военных конфликтов, среди которых в основном не солдаты, а мирное население, мы задаем себе вопрос: как такое стало возможным?! Что движет человеком, надевшим военную форму и лишающим жизни простых людей – женщин, стариков, детей? Что двигало людьми, подвергавшими пыткам и отправляющими в газовые камеры во время Второй мировой войны тысячи жертв? Неужели все эти люди злодеи и садисты? Или «невинные» исполнители чужой воли и приказов?

Ответить на эти вопросы сумел американский психолог Стэнли Милгрэм, который провел и описал шокирующий эксперимент, ставший одним из самых знаменитых в социальной психологии. Ни одно исследование не дало науке такого понимания природы человека, ни одно не вызвало столько споров. В книге – не только описание этого эксперимента, но и множество других, позволяющих заглянуть в самые темные уголки человеческой души, увидеть, на что способен каждый из нас под давлением авторитета, общества, просто зрителей. Это знание даст вам понимание природы человека и позволит засомневаться и сказать «нет», когда кто-то захочет сделать вас «слепым орудием» в своих руках.

3-е специальное международное издание.

Специальное международное издание включает в себя в полном объеме разделы «Личность и власть» и «Личность и группа» из третьего издания книги «The Individual in a Social World. Essays and Experiments». Оригинальное англоязычное издание также включает разделы «Человек и город» и «Человек в коммуникативной сети».

---

Человек рефлекторно или с различной градацией осознанности дает сам себе моментальные поведенческие команды не на основании того, что происходит в объективной реальности, а на основании субъективной модели реальности, под которую он мгновенно подгоняет все акты восприятия. В процессе социализации у каждого человека формируется своя система конструпретации, но она сама конструпретируется – с позиции наивного реализма – как прямое отражение «мира как он есть».

Человек глубоко и безотчетно верит, что он точно, полно и объективно воспринимает и истолковывает мир, в котором он живет и который, как ему кажется, должны разделять с ним все «нормальные» люди. Это не означает, однако, что такая вера не способна интегрировать в себя новые ситуации и новый опыт и претерпевать быстрые и радикальные изменения.

Американский психиатр Роберт Дж. Лифтон около 40 лет назад провел уникальное исследование психологии немецких врачей, ставших палачами в нацистских концлагерях. Его занимал вопрос, близкий к тому, который породил милгрэмовский эксперимент: как врачи, представители самой гуманной профессии, дававшие клятву Гиппократа, в условиях нацистского режима смогли стать методическими массовыми убийцами и экспериментаторами-извергами на живых людях, не проявляя ни признаков угрызений совести, ни душевных конфликтов, ни порывов раскаяния.[3]

Р. Лифтон исследовал множество документов, дневников, свидетельств, брал интервью у родственников и друзей этих врачей и в результате сформулировал гипотезу «удвоения я» (doubling self). Он предположил, что в процессе эволюции у человека выработалась способность в ситуациях экстремального разрыва между первично сформировавшейся системой жизненных верований (beliefs) и свойствами той социальной ситуации, в которой индивид оказался относительно постепенно или практически внезапно, надстраивать в своем сознании дополнительную систему конструпретаций, не конфликтующую и не смешивающуюся с первой. Врачи-нацисты продолжали быть прежними отцами, мужьями и любителями искусства в домашней обстановке, а в концлагерях становились невозмутимыми и педантичными убийцами и живодерами:

«Ключом к пониманию того, как нацистские врачи смогли заниматься работой Освенцима, является психологический принцип, который я называю „удвоением“: разделение собственного „я“ (эго) на два функционирующих целых таким образом, чтобы частичное эго действовало как полноценное. Врач из Освенцима мог путем удвоения не только убивать и способствовать убийству, но и молча создавать от имени этой зловещей преступной программы целую эго-структуру (или эго-процесс), затрагивающую фактически все аспекты его поведения.

Следовательно, удвоение было психологическим орудием фаустовской сделки врача-нациста с дьявольской обстановкой в обмен на его вклад в убийство; от имени привилегированного приспособления ему предлагались различные психологические и материальные выгоды. За пределами Освенцима всем немецким врачам предлагалось еще более крупномасштабное искушение: соблазн стать теоретиками и практическими исполнителями космического замысла расового исцеления посредством мучений и массового убийства.

Человек всегда этически ответствен за фаустовскую сделку – ответственность ни в коем случае не аннулируется тем фактом, что удвоение в значительной части проходит неосознанно. Изучая удвоение, я занимаюсь психологическим исследованием со стороны разъяснения зла».[4]

Исследование Р. Лифтона показывает, вероятно, предельный случай способности человеческого сознания существовать не в одной, а сразу в двух субъективных реальностях. «Удвоение я» происходило, несомненно, и у большинства узников концлагерей, но у них второе «я» было «жертвой».

Несколько иная история – у миллионов тех, кто оказывался солдатом на войне и вынужден был начинать убивать хотя бы для того, чтобы попробовать остаться в живых. Мне довелось как-то в своей жизни выслушать длинную исповедь советского «афганца», боевая служба которого началась сразу с контактной рубки саперной лопатой афганца-«душмана», охранявшего караван с оружием. У моего собеседника рука поднялась убить незнакомого человека только в ответ на направленную на него винтовку конца XIX века. Без «удвоения я» подобный опыт вряд ли позволял бы продолжать хоть как-то сбалансированное «нормальное» существование. Возвращение же в мирную гражданскую среду не сопровождается безболезненным демонтажом «я-убийцы», почему и возникает посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) – ситуация мирной жизни не дает поддержки «военному я», которое вдруг оказывается не только ненужным, но еще и подавляемым. Мой рассказчик создал секцию боевых единоборств по возвращению в родной город, чтобы хоть чем-то оправдать это второе «я» в новых условиях.

Война, концлагерь, коричневый или красный тоталитаризм – это экстремумы. А что происходит с человеческим поведением в условиях вроде бы благополучных и демократических – или гибридно-демократических – режимов? Победа ультрадемагога Трампа, Brexit, подъем правого национализма в Европе, война рядом с центром Европы, часы Судного дня переводят на 30 секунд ближе к угрозе термоядерного самоуничтожения человечества – что это такое?

А это второй фундаментальный принцип социальной психологии – принцип ситуационизма. Надежные эмпирические данные показывают, что личностные диспозиционные свойства людей, например, возраст, пол, профессия, образование, характер и т. д., определяют поведение человека в гораздо меньшей степени, чем социальная ситуация, в которой это поведение реализуется. Для многих известных ситуаций мы можем дать надежное предсказание, какой процент ее участников поведет себя тем или иным определенным образом, то есть получается, что человеческое поведение определяется в преобладающей степени не личностными качествами, а характеристиками ситуации.

Как это согласуется с принципом субъективной конструпретации? Довольно просто: люди разделяют множество стандартных конструпретаций, число которых ограничено. Социальные ситуации выявляют шаблонные представления и шаблонные реакции людей. Мы принципиально не можем точно предсказывать поведение конкретного человека, поскольку не можем знать точно его систему верований и то, как ему вздумается ее применить в данном случае. Но мы можем собрать довольно точные и надежные статистические данные о вероятности того или иного поведения некоторого множества людей и затем применять их в своих предсказаниях.

Выдающийся социолог Ирвинг Гофман заострил это открытие до теории фреймов, главной идеей которой было утверждение, что социальная жизнь складывается не из независимых индивидуальных активностей, а из множества социальных сценариев, которые и задают течение жизни индивида.[5] Не индивиды, получается, спонтанно формируют ситуации, а фреймы и ситуации разыгрывают индивидов как по нотам.

И современное общество продолжает напоминать расширенный зал милгрэмовской лаборатории, только вместо поддельного экспериментатора в белом халате в нем множество поддельных авторитетов в самых разных масках: масс-медиа, корпорации, политики, пропагандисты всех мастей, проповедники и гуру, «отцы наций» и «мужья отчизны», судящие обо всем «звезды» сцены и экрана – и несть им числа. А миллионы граждан до боли напоминают наивных подопытных, не способных решительно сказать «нет» глупостям избранной, полуизбранной и не выбиравшейся власти и послушно вовлекающихся в популистские авантюры и несбыточные мечтания, в перспективе которых не лабораторная имитация удара током, а социально-политические, экономические и экологические катастрофы, тысячи и тысячи реальных жертв, горящие города и годы страданий. Попытки же рассеять смертельно опасную наивность вызывают такую агрессию и ненависть, что начинаешь бояться слишком быстро приблизить крах карточного домика и быть им накрытым одним из первых.

Я имею более чем 20-летний опыт консультирования семей, в которых кто-то из близких оказался в так называемых деструктивных культах, манипулятивных и эксплуатирующих группах, члены которых верят, что обрели свое счастье, несмотря на явное несоответствие такого ощущения реальному положению дел. За это время практически все мои коллеги, с которыми довелось работать по этой проблеме, ушли из данного направления, как мне кажется, по причине фактически нулевой эффективности. Сектанты воспринимают любое поползновение на критику их субъективной реальности буквально как угрозу покушения на их жизнь, – но разве это можно сказать только о сектантах?

И с чем мы остаемся, со всем этим знанием возвращаясь в лабораторию С. Милгрэма к его чудовищному пыточному электроприбору, пусть и декоративному? Что он открыл один из поведенческих фреймов, из которого человеку некуда деться? Что можно поставить галочку, внести этот фрейм в реестр и принять как объективную неизменяемую данность?