Дэвид Солой - Каков есть мужчина

• Название: Каков есть мужчина
• Автор: Дэвид Солой
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-04-090115-9

Девять историй, девять мужчин – один цельный портрет современной жизни.

Европейский ландшафт полон трагикомических взлетов и падений. Бывший военный, избалованный папенькин сынок, университетский профессор, застенчивый студент – каждый из них ищет себя в глобализированном мире, продираясь сквозь липкую вязь бытия, то разочаровываясь в себе, то адаптируясь к окружающему. Солой мастерски проникает в мироустройство человека, раскрывая многогранность нашего бытия.

---

На следующий день они с Фердинандом отправляются в Потсдам. И одно из мест, которые Саймон как будто хочет увидеть, пока они в Берлине, – дворец Сан-Суси.

Вокзал Потсдама они покидают через изысканно оформленные зеленые ворота. Затем проходят по аллее из низкорослых деревьев и видят дворец на вершине холма с террасами. У подножия холма высоко бьет фонтан, а по парку расставлены здесь и там белокаменные статуи мужчин, ублажающих женщин, сражающихся друг с другом или благородно хмурящихся на что-то вдалеке, и каждая статуя охвачена неким возвышенным безумием, застыв среди живых изгородей или вблизи гладкой поверхности декоративных прудов.

Саймон пробирается по этим красотам долгими прямыми переходами, обсаженными деревьями, с фонтанами на перекрестках и фасадами по сторонам с чувством приятного возбуждения.

Дойдя до летнего кафе, они присаживаются на металлическую скамейку, и он говорит о том, как весь этот ландшафт, подобно музыке И. С. Баха, выражает естественный порядок человеческого разума.

Фердинанд ест пирожное и жалуется на гнойники на спине, которые пачкают его рубашку.

У Саймона та же проблема, но он о ней не говорит. (Помимо прочего, щепетильность заставляет его скрывать свое тело от друга). Так что он откладывает «Послов» и рассказывает Фердинанду о Фридрихе Вильгельме, отце Фридриха Великого, и о его одержимости своими гвардейцами: он требовал, чтобы все они были очень высокими, уделял повышенное внимание их форме, а при плохом самочувствии очень любил смотреть, как они маршируют. Все это вызывает смех у Фердинанда.

– Просто блеск, – говорит он, вытирая пальцем остатки масла со своей тарелки.

Саймон умиротворенно допивает чай и снова принимается за книгу. Наступает вечер, и они с трудом находят дорогу назад. По гладким лужайкам пролегли тени статуй.

– Что будем делать вечером? – спрашивает Фердинанд.

Саймон, не поднимая глаз от книги, чуть заметно пожимает плечами.

Сестра Отто, которая была в квартире утром, когда они проснулись, предложила им составить компанию ей и Лутцу с Вилли, чтобы прошвырнуться по городу. И Фердинанд теперь вспоминает об этом. Саймон же опять нарочито уклончив. Перспектива провести вечер с сестрой Отто и ее дружками наполняет его чем-то сродни страху, каким-то смутным беспокойством.

– Они же мудаки, – говорит он, не отрываясь от книги, – или нет?

Большую часть дня они с Фердинандом потешались над Лутцем и Вилли – над их кожаным прикидом, их пирсингом, визгливым смехом Лутца и обвислыми усами Вилли.

– Они вроде ничего, – говорит Фердинанд задумчиво. Последние десять дней он не общался ни с кем, кроме Саймона. – И сестра Отто прикольная.

– Серьезно?

– А что – нет?

– Ну, ничего, – произносит Саймон, переворачивая страницу, – пожалуй.

– Все равно, что нам еще делать? – спрашивает Фердинанд и фыркает.

– Не знаю.

– Так я и говорю – давай просто выпьем с ними, – напирает Фердинанд. – Не так уж они плохи.

– Который час?

– Время двигать назад.

– Правда? – говорит Саймон, поднимая голову и оглядывая парк, заполненный тенями. – Мне тут нравится.

В итоге они проводят часть вечера с сестрой Отто, Лутцем и Вилли. Но Саймон, похоже, твердо решил не участвовать в общем веселье. Он просто сидит с кислой физиономией, пока другие вовсю болтают, и наконец Фердинанду становится просто неловко за него – за этого отстраненного, сутулого субъекта, тихо пьющего домашнее вино. Они сидят в хипповом месте в Кройцберге, на террасе, под цветущими деревьями, источающими запах спермы.

– Что не так с твоим другом? – спрашивает Фердинанда Лутц, наклоняясь к нему, и его серьги звякают. – Он в порядке?

У Лутца рыжие волосы и вся рожа в пирсинге.

– Я не знаю, – говорит Фердинанд как бы вполголоса, но достаточно громко, чтобы Саймон услышал. – Он всегда такой.

– Тогда, наверно, с ним прикольно путешествовать.

Фердинанд в ответ смеется.

Лутц говорит:

– Он просто такой стеснительный, да?

– Может быть.

– Я уверен, он в порядке.

– Да, конечно, – кивает Фердинанд. – Он очень умный.

– Вижу.

– И бывает очень смешным.

– Да?

– Ага.

– Не могу представить, – говорит Лутц.

Его друг, Вилли, однако, почти такой же молчун, как Саймон, и так же скуп на улыбки, так что большую часть вечера слышно Фердинанда, Лутца и сестру Отто. И разговор, естественно, заходит о том, где Фердинанд и Саймон побывали и что они там делали – то есть о достопримечательностях, по большей части культовых сооружениях. Лутца это бесит.

– Вы еще успеете увидеть все это дерьмо, когда будете старше! – заявляет он. – Сейчас вам это ни к чему! Что вам делать в этих церквях? Когда песок посыплется, тогда – пожалуйста. Сколько вам лет, мальчики?

Они говорят ему – семнадцать.

– Вы еще такие молодые, – произносит Лутц с чувством, хотя он старше их не больше чем на десять лет. – Веселитесь, хорошо? Хорошо?

Глава 2

Веселитесь.

Ночной поезд в Прагу. Ни одного свободного места, и ночью они лежат на полу возле туалета, где их то и дело задевают чьи-то ноги.

Едва рассвело, они поднимаются и бредут в вагон-ресторан.

За окошками в нежном утреннем свете проплывают холмы.

Сосновые леса, окутанные дымкой.

Саймон все думает о сне, увиденном в минуту забытья на полу. Что-то там было о чем-то под озером, о чем-то, что принадлежало ему. Затем он говорил с кем-то из школы, говорил о Карен Филдинг. Человек, с которым он говорил, произнес странное слово, возможно, даже не существующее. А затем он сам прошел мимо Карен Филдинг, разминувшись с ней в узком дверном проеме, опустив при этом глаза, а когда поднял взгляд, она улыбалась ему, и он проснулся, пережив момент неописуемого восторга.

– Видок у тебя хуевенький, приятель, – говорит Фердинанд, когда они садятся за столик в вагоне-ресторане.

– Да?

– Я в плане – ты в порядке? Выглядишь херово.

Похоже, Фердинанд пытается в такой манере снять возникшее между ними напряжение.

Вчера у них случился разлад насчет дальнейшего маршрута.

Саймон хотел ехать утренним поездом в Прагу. Фердинанд этого не хотел. Он хотел принять предложение Отто показать им правильный Берлин.

Саймон же, как обычно, тупо настаивал на своем, и выяснилось, что он еще собирается по пути сделать остановку в Лейпциге, чтобы навестить могилу И. С. Баха.

В общем, он втянул Фердинанда в эту авантюру с Лейпцигом, и все вышло хуже некуда. Десять часов шатания по платформе и окрестным улицам, провонявшим дизельным топливом, – следующий поезд на Прагу отходил ночью, и все это ради нескольких минут в холодной Thomaskirche[12], которую сам Саймон описал словами «объективно посредственная».

И наконец, где-то в полночь, уже не разговаривая друг с другом, они сидели в ожидании поезда на платформе, рядом с молодыми немцами из какой-то христианской общины, распевавшими песни вроде «Пусть будет так» и «Ответ знает только ветер», под дождем, поливавшим в свете фонарей и платформу, и невидимые рельсы.

Саймон как будто не помнит разлада, не говоря уж об утренних попытках друга ослабить напряжение.

Он выглядывает из окна, низкое солнце высвечивает его красивый профиль, а его руки чуть дрожат после жуткой ночи.

– Прибудем в Прагу где-то через час, – говорит Фердинанд.

– Да?

В сознании Саймона вдруг возникает образ человеческой жизни в виде пузырьков, поднимающихся сквозь воду. Пузырьки поднимаются струйками и пучками, соприкасаясь и перемешиваясь, и все же каждый остается сам по себе до тех пор, пока все они не поднимутся из глубин на поверхность, к свету, где они перестают существовать как отдельные сущности. В воде они существовали физически, личностно – в воздухе они стали частью воздуха, частью бесконечного целого, неотделимого ни от чего другого.

«Да, – думает он, щурясь в туманном утреннем свете и чувствуя, как в глазах собираются слезы, – вот как оно все устроено – жизнь и смерть».

– Где, по-твоему, мы остановимся? – спрашивает Фердинанд.

– Я не знаю.

– В хостеле?

– Хорошо, – говорит Саймон, не отводя взгляда от пейзажа, подернутого дымкой.

Все происходит очень быстро. Когда поезд прибывает, на платформе уже толкутся люди отчаянного вида. Их поднятые лица проплывают за окнами, пока поезд замедляет ход. Английские тинейджеры создают толкотню на выходе, неловко спускаясь по крутым ступенькам лестницы, и через пару минут они уже сидят в «шкоде», старше их самих, гудящей точно осиный рой и выпускающей тучи синеватого выхлопа. Этот газ имеет дурманящий, сладковатый запах. Как и цветущие деревья. Их водитель, помимо родного чешского, знает всего несколько слов на немецком.

– Zimmer frei, Zimmer frei[13], – упорно повторял он на станции, хватая их сумки и проталкиваясь к своей машине.

Они едут минут двадцать, почти все время в гору (очень, очень медленно), через зеленый пригород с гравийными дорогами, мимо старых жилых домов на маленьких участках, пока, наконец, не останавливаются около одноэтажного дома с деревом у крыльца и подъездной дорожкой, засыпанной опавшими лепестками цветов. Здесь живет водитель со своей женой, которая немного знает английский.