Оливер Пётч - Дочь палача и Совет двенадцати

• Название: Дочь палача и Совет двенадцати
• Автор: Оливер Пётч
• Жанр: Иностранный детектив
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-04-091355-8

Якоб Куизль – грозный палач из древнего баварского городка Шонгау. Именно его руками вершится правосудие. Горожане боятся и избегают Якоба, считая палача сродни дьяволу…

Бавария, 1672 год. В Мюнхене собрался Совет Двенадцати – цеховое собрание главных палачей Баварии. Пригласили на него и Куизля со всей его семьей. Но Совет был практически сорван серией зловещих убийств, каждое из которых напоминало казнь – удушение, захоронение живьем, утопление в мешке, четвертование… Жители Мюнхена обвинили во всем съехавшихся в город палачей: дескать, все это сотворили они – и должны за это ответить. Во избежание самосуда защищать исполнителей закона взялись Якоб Куизль и его дочь Магдалена…

---

И в особенности тот недвусмысленный намек, сделанный палачом.

«Наверное, следовало сказать об этом как-нибудь помягче», – подумал Якоб.

– И когда ты видел ее в последний раз? – спросила Магдалена, вырывая Куизля из раздумий.

Палач склонил голову.

– Хм… утром. Она еще расплакалась, дуреха. А я ведь только и сказал, что…

Он запнулся.

– Что? – не унималась Магдалена.

– Ну, что она поедет с нами в Мюнхен и там я подыщу для нее мужа.

Дочь уставилась на него в изумлении.

– Что ты ей сказал?

Куизль пожал плечами.

– Черт возьми, да при такой встрече представится лучшая возможность для помолвки! Многие палачи так поступают. Вот увидишь, от желающих отбоя не будет. При ее-то внешности Барбара станет отличной партией, особенно теперь, когда меня избрали в Совет. Так будет лучше для всех нас.

– И ты еще удивляешься, почему она сбежала? Ты… ты… – Магдалена поджала губы и сделала глубокий вдох. – Где она теперь?

– Убежала к Кошачьему пруду. Только… – Якоб замер на полуслове. Ему вспомнились слова, брошенные Барбарой, прежде чем она сбежала.

Не думай, что меня можно сбыть, как корову на рынке! Я скорее сама себе могилу вырою…

– К Кошачьему пруду! – выдохнула Магдалена. – Да ведь пару недель назад там выловили девушку!

– Что еще за глупости? – Куизль рассмеялся, но прозвучало это скорее как клекот. Он вдруг почувствовал ужасную слабость и беспомощность. – Ты ведь не думаешь, что моя Барбара… что она… – Он не выдержал и ударил кулаком по столу. – А, черт! Пусть только попробует, я… я…

Но Магдалена уже не слушала его. Она повернулась к Петеру, все еще погруженному в чтение, и вручила ему Софию. Девочка снова заплакала.

– Присмотри за ней! Я скоро вернусь. А ты, отец, молись, чтобы Барбара не натворила глупостей!

И дочь палача бегом бросилась к Кошачьему пруду.

Куизль выругался про себя и поспешил за Магдаленой, бегущей через обледенелое поле.

* * *

Симон закрыл дверь за последним из пациентов и глубоко вздохнул. Кое-кого из больных он пообещал принять завтра, других отправил домой, снабдив дешевым сиропом из плюща и меда. Время и тишина, вот что ему сейчас требовалось. И в том, и в другом Симон испытывал недостаток, особенно в эти холодные дни, перед Сретением Господним. Ну почему все норовят заболеть в одно и то же время! Как будто всякий раз сговариваются между собой…

Потребовалась вся сила убеждения, чтобы утихомирить Йозефа Зайлера. Но в конце концов толстяк все же позволил взрезать ему фурункул. Правда, сопровождалось это страшной руганью в адрес всех нахальных баб – и жены лекаря в частности. Так или иначе, после операции Зайлер заплатил три серебряных талера – Симон и за целый день столько не зарабатывал.

Он никак не мог понять, что же такое нашло на Магдалену. Неужели она не понимала, что своим острым языком могла лишить их заработка? За жилье приходилось платить огромные деньги. А многие из состоятельных горожан по-прежнему избегали нового лекаря – и не в последнюю очередь из-за его жены, дочери палача, которую многие обходили стороной. И тем не менее Фронвизер понимал, что и сам был не прав. О чем он только думал, утверждая, что Магдалена не хочет показываться с Софией на людях? Симон решил сегодня же вечером попросить у нее прощения.

Измотанный лекарь вернулся в процедурную, чтобы навести там порядок. На столе остались окровавленные тряпки и скальпель, которым он взреза́л фурункул. Рядом стояли несколько испачканных склянок для мочи, валялась пара ножей и грязный пинцет. Симон снял с очага кувшин с кипящей водой, налил в тазик и опустил туда скальпель, ножи и пинцет, после чего принялся тщательно очищать их. Он повторял этот ритуал каждый вечер уже в течение года.

До сих пор о его пристрастии к чистоте знали только Магдалена и кое-кто из хороших знакомых. Старая знахарка Марта Штехлин, время от времени помогавшая ему в работе, считала очистку инструментов бестолковым занятием. Симон справедливо полагал, что и многие другие в городе придерживались того же мнения. Грязь была так же естественна для человеческого тела, как кровь и слюна. Старый цирюльник в Альтенштадте и вовсе прописывал мышиный помет против вздутия и кладбищенскую землю от прострелов. Даже уважаемые врачи использовали яичный желток и плесневелый хлеб при ожогах или ампутациях. Так что же плохого могло быть в испачканных инструментах?

Но Симон в последнее время стал замечать, что раны заживают лучше, если работать чистыми инструментами. Доходило до того, что лекарь мыл руки, перед тем как приступить к работе. Впрочем, делал он это тайком, поскольку опасался прослыть шарлатаном. Но и эта мера, казалось, оправдывала себя. Правда, доказать это Фронвизер не мог.

Возможно, когда-нибудь это станет возможным. Однажды, когда Петер станет врачом, и…

При мысли о старшем сыне Симон вздрогнул. В суматохе дня он и забыл, что еще недавно мальчик стоял перед ним с разбитым носом… Что ж, немного пастушьих сумок и слова утешения от мамы сделают свое дело. Там не было ничего серьезного. Совсем иначе обстояло с маленькой Софией: она еще долго будет нуждаться в их помощи. Тем не менее Симон решил впредь больше времени уделять сыновьям. В особенности Петеру, которого, судя по всему, обижали в школе. Поездка в Мюнхен даст для этого отличную возможность.

Но прежде следовало завершить работу, ради которой Симон и закончил раньше времени сегодняшний прием. Обстоятельства складывались благоприятно: Магдалена с детьми пока не вернулись, и наконец-то у него появилось несколько спокойных минут, столь необходимых, чтобы записать последние строки.

Фронвизер расставил на полке отмытые склянки и прошел в общую комнату. За окнами начинало смеркаться, и лекарь зажег лучину, чтобы лучше видеть. На полке рядом с распятием хранились несколько медицинских книг и папка, полная нескрепленных страниц. Многие листки были перепачканы, испещрены зачеркнутыми и переписанными строками. На первой странице жирным шрифтом значилось название рукописи. Симон удовлетворенно кивнул. Что ж, хотя бы это не вызывало нареканий. Звучало очень даже неплохо, а последнее предложение нравилось ему особенно.

De Rebus Sanitariis et Sanitate Adnotationes Auctore Doctore Simon Fronwieser.

Вот уже два года Симон работал над своим трактатом о чистоте и здоровье. Примерно на пятнадцати страницах изложил он свои наблюдения. Недоставало лишь подобающего заключения. И рекомендации известного по всей Баварии врача. Иначе кто станет читать работу неизвестного лекаря из провинциального городка?

Поначалу, когда Куизль попросил сопроводить его в Мюнхен, Симон особого воодушевления не испытал. Конечно, поездка намечалась на Сретение Господне – в эти дни все получали годовое жалованье, и всякая работа прерывалась. Только поэтому судебный секретарь и позволил Куизлю покинуть Шонгау. Однако Симон не горел желанием сидеть в каком-нибудь кабаке в обществе палачей, смотреть, как они хлещут пиво и бранятся. Но потом его словно осенило.

Рекомендация известного по всей Баварии врача…

Фронвизер знал одного такого врача, в Мюнхене. Если удастся убедить его в справедливости своих размышлений, то опубликовать трактат уже не составит труда. Его труд будет напечатан – с его именем на обложке! Ученый мир будет зачитываться им, даже высокоумные доктора из Рима и Авиньона! Не говоря уже о профессорах в Университете Ингольштадта, откуда Симону пришлось в свое время уйти из-за нехватки денег. Ха, наконец-то они поймут…

Яростный стук в дверь оборвал его фантазии как раз в тот момент, когда Симон взялся за перо.

Лекарь решил не открывать в надежде, что незваный гость все-таки уйдет. Нахмурив лоб, он задумался над построением фразы, но стук становился все громче. В конце концов Симон не выдержал и, сердито отложив перо, направился к двери.

– Да Боже правый! – крикнул он. – Иду уже!

Лекарь отворил дверь – и с первого взгляда понял, что на счету каждая секунда.

* * *

Магдалена мчалась так, словно сам дьявол гнался за ней по пятам.

Краем глаза она заметила отца, бегущего следом за ней к Кошачьему пруду. Женщина остановилась бы и как следует выругала старика, но страх за сестру подгонял ее. В способности к сочувствию он ничем не отличался от каменной глыбы! Вероятно, отец в строгой и лаконичной манере заявил дочери, что в Мюнхене она познакомится со своим будущим мужем, хочет она того или нет. Неужели он не понимал, что это значит для Барбары? Тем более что в последнее время она стала такой замкнутой… Несколько раз Магдалена пыталась поговорить с сестрой, но всякий раз натыкалась на стену молчания. Она, конечно, догадывалась, в чем тут дело, – и теперь пришло время проверить свое предположение.

«Если еще не слишком поздно», – подумала Магдалена.

Дочь палача мчалась на восток, через замерзшие пашни, потом сквозь небольшой перелесок и, наконец, выбежала к пруду. Расположенный на той же высоте, что и старый замок, он был куда больше, нежели пруд за отцовским домом. Сквозь покрытый снегом лед торчали бледно-желтые островки тростника, и стебли перешептывались на ветру. Еще ребенком Магдалена возненавидела это мрачное место. В городе оно считалось про́клятым, и люди обходили его стороной. Здесь часто топили маленьких котят, поэтому пруд и называли Кошачьим.