Энн Тайлер - Дилетантское прощание

• Название: Дилетантское прощание
• Автор: Энн Тайлер
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-86471-786-8

Аарон всю жизнь страдал от излишней опеки. С детства частично парализованный, он пребывал в заботливых тисках матери, сестры и трости, от которой при всяком удобном случае старался избавиться. Встреча с Дороти, слегка циничной, самостоятельной и холодноватой докторшей, становится для Аарона сродни глотку свободы. И вот они уже женаты, и счастливы, и самодостаточны. Но однажды на их уютно-безалаберный дом падает старое дерево, и счастья как не бывало. Аарон чувствует себя так, словно его предыдущую жизнь взяли и стерли. Все предстоит начинать заново, в одиночку. Он продолжает жить, ходить на работу, даже шутить, но будто по инерции. Но как-то раз он видит на улице Дороти. И вскоре она уже прогуливается с ним, и он ведет с ней беседы и удивляется тому, что ее никто не видит. Призрак Дороти помогает ему жить дальше. Аарон наблюдает, как другие вокруг затевают романы, обедают в ресторанах, копаются в грядках и от души наслаждаются всякой житейской чепухой. У него так не получается. Только в присутствии Дороти он обретает себя. Возможно, все дело в том, что он не умеет прощаться? И стоит обучиться этому искусству? Тонкий, полный теплого юмора и неожиданного оптимизма роман о потере и возрождении к жизни.

---

Я хотел пройти на веранду и поработать – отредактировать рукопись, которую прихватил из издательства. Однако в гостиной вдруг сбился с курса, отклонившись к дивану. Я присел на него, еще разок простонал, а потом выронил рукопись на пол и улегся, вытянувшись во весь рост.

Вы же знаете, как простуда откликается на горизонтальное положение. Тотчас заложило нос. Голова налилась свинцовой тяжестью. Я надеялся вздремнуть, но все что-то мешало. Всегдашний беспорядок в гостиной – побуревший яблочный огрызок на журнальном столике, куча выстиранного белья, сваленного в кресло, газеты на диване, не позволявшие вытянуть ноги, – теперь жутко раздражал. Какую-то часть моего мозга вдруг обуяла активность, я мысленно вскочил и занялся уборкой. Даже притащил пылесос. И наконец-то вывел пятно на коврике перед камином. Тело мое, безвольное и хворое, покоилось на диване, а мысль безостановочно сражалась с бедламом, никак не исчезавшим. Это жутко утомляло.

Однако время как-то умудрялось течь: когда позвонили в дверь и я глянул на часы, было уже за полдень. Я закряхтел и потащился в прихожую открыть дверь. На пороге стояла наша секретарша Пегги в обнимку с магазинным пакетом.

– Ну как, не лучше? – спросила она.

– Немного лучше.

– Я принесла тебе суп. Мы так и знали, что ты не станешь возиться с обедом.

– Спасибо, но я…

– Холод – потчуй, жар – мори! – пропела Пегги и, локтем толкнув дверь, вошла в прихожую. – Все вечно путают, что потчевать, а что морить. Потому что забывают о сослагательном наклонении этой конструкции. Сработает что-нибудь одно, ибо если ты потчуешь холод, тогда моришь жар, что нам, конечно, и требуется, и наоборот: если моришь холод, тем самым подкармливаешь скверный жар.

Пегги уверенно прошла в дом; она из тех женщин, кто в любой ситуации знает точно, что для тебя лучше. Совсем как моя сестра. Только Нандина неуклюжая верзила, а Пегги – сдобная блондинка в кудряшках и ямочках, этакая золотисто-розовая поклонница кружевных вещиц из комиссионки. Она мне нравилась (мы вместе учились в начальной школе, почему, собственно, отец и взял ее на работу), но мягкость ее обманчива. Не просто секретарша, она цементировала нашу контору. В ее выходной день у нас все разваливалось, мы даже не могли найти степлер. Вот и сейчас, бесшумно шагая в туфельках китайского шелка, она безошибочно направилась в кухню, хотя прежде никогда там не бывала. Я плелся следом и бормотал:

– Я не голоден, правда. Совсем не голоден. Мне бы только…

– Ложечку-другую томатного супа-пюре? Или куриной лапши?

– Ничего.

У меня вышло «нидево». В самый раз рекламировать средство от насморка.

– Нандина ратовала за суп, а я – за лапшу, поскольку в ней много белка.

– Нидево! – повторил я.

– Ладно, тогда просто чай. Мой особый волшебный чай от ангины.

Пегги поставила пакет на столешницу и достала пачку чая «Констант Коммент».

– Я взяла без кофеина, чтобы ты спал хорошо. Потому что сон, знаешь ли, лучшее лекарство. – Следом появились лимон и баночка меда. – Иди ложись.

– Но я не…

«Не» получилось как «де». Пегги наконец-то мне вняла и отвлеклась от чайника, который наполняла водой:

– Ты сам-то себя слышишь? Что, позвонить Дороти?

– Не надо! (Дедадо.)

– Просто оставлю ей сообщение. Чтобы не отрывать от дел.

– Нет! (Дед.)

– Ну как хочешь.

Пегги поставила чайник на конфорку. Она как будто знала, что наша старая плита зажигается вручную, ибо не глядя взяла спичечный коробок. Я присел на стул, а Пегги разрезала лимон надвое и выдавила его в кружку, попутно сообщив об укрепляющем воздействии лимонной кислоты на иммунную систему.

– Вот почему нужен «Констант Коммент», в нем апельсиновая кожура, – сказала она и затем поведала, что сама очень редко простужается благодаря врожденной сопротивляемости организма…

Разговор о чае.

В лимонный сок Пегги плюхнула изрядно меду, и снадобье заняло четверть кружки. А для воды-то место останется? Следом отправились два чайных пакетика, нитки которых Пегги перекинула через край кружки, манерно оттопырив мизинец, что, видимо, означало шутку, сопровождаемую фразой с нарочитым британским акцентом:

– Это отшень, отшень вкусно, старина.

Я вдруг понял, что у меня раскалывается голова, хотя до прихода Пегги ничего не болело.

Пока закипал чайник, врачевательница моя пошла за пледом. Насколько я знал, в доме у нас не было пледа, но смолчал, ибо хотел тишины и покоя. Пегги вернулась и рассказала о своем отце, который простуду лечил луковицей:

– Грыз сырую. Как яблоко.

За неимением пледа она принесла стеганое одеяло, которое, видимо, отыскала в спальне, где, как помнится, царил бедлам. Ну и ладно, сама виновата, гостей мы не ждали. Пегги укутала меня как маленького, и я сжался в комочек.

– Один раз мама простудилась, так отец заставил ее съесть луковицу. Правда, маму тотчас вырвало.

Уши у меня слегка заложило, голос Пегги слышался глухо, как сквозь сон.

Поспевший чай и впрямь смягчил мне горло. От пара дышать стало легче. Я потихоньку прихлебывал, съежившись под одеялом.

– Наверное, стоило обработать луковицу, – говорила Пегги. – Может, проварить ее в меде. У меда, знаешь ли, прекрасные антибактериальные свойства.

Она уже протирала столешницы. Я не пытался ее остановить. Что толку? Я допил приторно-сладкий чай, молча поставил кружку на стол и побрел в гостиную. С тихим шуршанием «плед» волочился шлейфом, подметая крошки и соринки с пола. Я рухнул на диван. Свернулся калачиком, чтобы не мешали газеты, и крепко уснул.

Меня разбудила хлопнувшая входная дверь. Пегги ушла, подумал я, но услышал, как звякнули ключи, брошенные в фарфоровое блюдо в прихожей.

– Дороти? – окликнул я.

– М-м-м? – На ходу читая открытку, найденную в корреспонденции под почтовой щелью, сквозь арочный проем жена вошла в гостиную: – Ох! Ты заболел?

– Чуток рассопливился. – Я с трудом сел и посмотрел на часы: – Сейчас пять!

Дороти не поняла:

– У меня пациент не явился.

– Я проспал весь день!

– На работу не пошел? – спросила Дороти.

– Пошел, но Айрин отправила меня домой. Жена фыркнула: она знала характер Айрин. – А потом пришла Пегги, принесла суп. Опять фырканье: она знала и Пегги. Дороти бросила почту на журнальный столик и скинула сумку с плеча. Дамские сумочки она не признавала и вечно ходила с битком набитой потертой сумкой коричневой кожи – в старых черно-белых фильмах такие носили шпионы. На белой врачебной куртке виднелся диагональный след от ремня. Дороти часто принимали за повара, только не главного. Порой меня это смешило, но не всегда.

Дороти прошла в кухню, чтобы перекусить крекерами. Она всегда завершала свой рабочий день ровно шестью крекерами – «рекомендованной порцией», указанной на упаковке. Жена моя рабски следовала подобным рекомендациям, даже если это касалось половинки кекса (но дело далеко не всегда ограничивалось питанием).

Да вот беда, в тот день крекеров на месте не оказалось.

– Ты не видел мои крекеры? – из кухни крикнула Дороти.

– Что? Нет. – Я спустил ноги на пол и закутался в «плед».

– Не могу найти. На столе их нет.

Я промолчал, поскольку сказать было нечего. Через секунду Дороти возникла в дверном проеме:

– Ты убирался в кухне, что ли?

– Кто, я?

– Столешницы пустые. Ничего не могу найти.

Я поморщился:

– Наверное, Пегги постаралась.

– Лучше не лезла бы. Куда она подевала крекеры?

– Понятия не имею.

– Я посмотрела в шкафах, в кладовке…

– Позже найдутся, – сказал я.

– А сейчас что мне есть?

– Может, сухарики?

– Я не люблю сухарики, я хочу крекеры. Я примостил голову на диванную спинку.

Если честно, тема уже слегка притомила.

К несчастью, Дороти это заметила:

– Может, тебе все равно, но я весь день ничего не ела. Только кофе выпила! Я оголодала.

– А кто виноват-то? – возразил я. (Мы уже не раз это обсуждали.)

– У меня столько дел, что некогда поесть.

– Дороти, с раннего утра до позднего вечера ты живешь на кофе с сахаром и сливками. В основном на сахаре и сливках. А еще врач!

– Да, я врач. И очень усердный врач. У меня ни минуты свободного времени.

– Другие тоже очень заняты, но как-то исхитряются подкрепиться.

– Возможно, у других совести меньше.

Дороти подбоченилась. Сейчас она слегка смахивала на бульдога. Раньше я этого не замечал.

Ну почему, почему, почему надо было это заметить именно в тот день? Почему я не сказал: «Милая, ты, конечно, проголодалась и поэтому злишься. Давай-ка пойдем на кухню и чем-нибудь тебя покормим»?

А вот почему. Из-за ее следующей реплики:

– Кто бы говорил! К тебе-то вон няньки бегают с домашним супчиком.

– Вовсе не домашним, а консервированным. И я не просил. Я и есть-то не хотел. Так и сказал Пегги: есть не хочу.

– А тогда зачем она поперлась в кухню?