Андрей Курпатов - Что такое реальность? Концепт

• Название: Что такое реальность? Концепт
• Автор: Андрей Курпатов
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-6040151-8-6

Мы не можем ответить на этот вопрос «Что такое реальность?», используя традиционные языковые средства, поэтому в книге используется методологический инструментарий. Методология мышления, основанная на современной нейрофизиологии, является не средством описания, а способом реконструкции пространства реального.

Как взаимодействовать с реальностью, не впадая в иллюзию? С чем мы в действительности имеем дело? Что происходит на самом деле? Насколько реальны наши представления? Чем факты отличаются от интеллектуальных объектов? Таковы главные вопросы этой книги, посвященной несодержательному мышлению.

---

Можем ли мы как-то иначе «снять» эту проблему, кроме того, что скажем: всё, что происходит, реально, и один факт не более (и не менее) реален, чем любой другой?

Отношения реальности

Попробуем радикализировать вопрос наших отношений с реальностью (которые, разумеется, происходят внутри самой реальности).

До сих пор речь шла лишь о реальности в связи с мозгом человека: реальность того, что мы воспринимаем или можем воспринять, реальность наших представлений или моделей и образов, реальность работы самого мозга человека.

Но обратимся к реальности, о которой, как бы странно это ни звучало, мы даже не можем иметь представления.

Парадокс и граница «понимания»

1

Когда мы говорим о реальности, которую невозможно представить, на ум, понятное дело, сразу приходят известные физические парадоксы – квантово-волновой дуализм и «принцип дополнительности» Нильса Бора, матричная квантовая механика и «принцип неопределённости» Вернера Гейзенберга, «квантовая запутанность» с котами Эрвина Шредингера, хокинговское излучение чёрных дыр.

Всё это – некая реальность, которую мы можем помыслить лишь предельно абстрактно. Её нельзя пощупать, разглядеть с помощью микроскопа (или телескопа) или услышать даже посредствам какой-нибудь волшебной «звукоусилительной» аппаратуры.

Эти данные для нас по самой сути своей – расчётные, то есть представляют собой некое наше «умозрение», возникшее в результате интерпретации различных показателей, математических выкладок и т. д.

По наивности нам может казаться, что ничего экстраординарного в этих парадоксах нет – мол, немного странно, ну и что с того? Но как говорил Нильс Бор: «Если вы не пришли в ужас при знакомстве с квантовой механикой, вы просто не можете её понять».

В действительности все эти феномены абсолютно непредставимы, и мы или просто не понимаем их, а поэтому не чувствуем подвоха, или настолько свыклись с ними, что забыли о нём.

2

Сущность всякого подлинного парадокса в его принципиальной неразрешимости. Ричард Фейнман называет это «проклятыми тайнами физики», в которые с неизбежностью упираются ученые.

«Быть может, – пишет он, – вам ещё хочется выяснить: “А почему это? Какой механизм прячется за этим законом?”. Так вот: никому никакого механизма отыскать не удалось. Никто в мире не сможет вам “объяснить” ни на капельку больше того, что “объяснили” мы. Никто не даст вам никакого более глубокого представления о положении вещей».

Парадокс, иными словами, неустраним, как фактическая точка сопротивления реальности нашему мышлению. Противоречия же, напротив, – это потенциально устранимые неясности (даже если мы пока не знаем как это сделать, это возможно).

Парадоксы, с одной стороны, как бы извне ограничивают область нашего возможного понимания. С другой стороны, представляют собой своего рода фундамент, опору мышления – мы можем мыслить, лишь оттолкнувшись от действительного ограничения.

3

Наш мозг создавался эволюцией под решение конкретных задач выживания. Наивно полагать, что в нём «припасены» опции «объективного познания мира», или что спектр исследовательских возможностей нашего мозга простирается на любую область, какую бы мы ни выбрали.

Градусник – хороший и дельный прибор, если речь идёт о необходимости измерить температуру. Но он не в силах определить электромагнетизм или выявить генную структуру ДНК. Он даже не измерит все возможные температуры, а лишь только те, на которые он рассчитан.

Наличие «зон» реальности, которые нам (нашему познанию) принципиально недоступны, является фактом, который может быть отнесён к некой естественной аксиоматике. Впрочем, это так и не осмыслено нами в должной мере. Точнее, не определены следствия этой «аксиомы».

4

Прежде всего необходимо понять, что мы вообще имеем в виду, когда говорим о «познании».

При внимательном рассмотрении оказывается, что мы не подразумеваем под «познанием» простой сбор фактов (что странно). Речь идёт о возможности (или невозможности) создать непротиворечивое представление (некую концепцию) о том или ином явлении.

И действительно, – скажет кто-то, – зачем нам «факты», если они не укладываются в единую схему? Зачем нам факт, который выпадает из общей картины, противоречит «общей логике» и просто не согласуется с ней? Действовать мы можем, как нам кажется, только если у нас будет ясное представление о том или ином явлении. Если же у нас просто «груда» фактов, то что нам с ними делать?

На самом деле, уже здесь начинается досадная путаница.

5

Вот мы берём, например, некое множество фактов, и они, благодаря гениальной интуиции Чарльза Дарвина, складываются в теорию эволюции.

Очевидно, что дарвиновская теория эволюции, при всей её блистательности, чего-то точно не учитывает (на самом деле целые пласты фактов ею отброшены – не замечены, уведены в тень или проигнорированы).

Но нас это совершенно не смущает, потому что – «в общем и целом» – мы с её помощью получили правдоподобное объяснение многих, прежде неясных для нас вопросов биологии.

Не значит ли это, что нам просто нужны были эти объяснения «непонятного»? И что там теперь с этими «объяснениями» делать?

Напомню, что изначально мы ожидали от «познания», что оно подскажет нам дорогу, объяснит, что делать (именно по этой причине мы отказались от «горы фактов» в пользу «строгой теории»).

Но тут вдруг выясняется, что делать-то мы ничего и не собираемся. То есть нам просто нужна была теория, которая сделает нечто странное и необъяснимое понятным. Только и всего.

Так не являемся ли мы заложниками игры слов: не может ли быть, что мы говорим «познание» там, где ищем простого «понимания», «объяснения», «ясности»?

Что, если то, что мы традиционно считаем познанием, на самом деле есть лишь поиск объяснений перед лицом пугающей неизвестности (если она вдруг обнаруживается, осознаётся)?

«Понимание» как «объяснение»

6

Казалось бы, обнаружение странностей, а тем более настоящих парадоксов должно рассматриваться нами как своего рода вызов мышлению.

Мышление, обнаружившее препятствие на своём пути, очевидно столкнулось с чем-то реальным – чем-то, что требует новых подходов, иного понимания.

Но результат разочаровывает: вместо того чтобы принять действительные ограничения, опереться на них и радикально поменять стратегию, мы ищем «красивых объяснений», которые «оставляют всё как есть», но с ощущением «понятности».

Складывается впечатление, что такое «познание» не ставит перед собой амбициозной задачи узнать реальность, ему нужно лишь создать «картинку» (представление), которую можно было бы легко вообразить.

То есть такое «познание» – это поиск хорошего (не странного, не парадоксального) «образа», а вовсе не подлинный исследовательский интерес.

7

Прежде, спасаясь от неясности (неопределённости), человек придумывал что-то мистически-религиозное, теперь – естественнонаучное. Но одно не лучше другого, если и в другом случае вопрос «что делать?» остаётся без ответа.

Впрочем, иллюзия-то ответа есть. Если мы приняли на веру мистику, то надо, видимо, молиться, приносить жертвы и каяться. То, что это «надо» – лишь игра в рамках данной объяснительной модели, мы игнорируем.

Допустим, я боюсь смерти, но мне объясняют, что если я буду «молиться», «приносить жертвы» и т. д., то не умру – «унаследую жизнь вечную» и т. п. Я это делаю – молюсь, приношу жертвы и т. д., вследствие чего успокаиваюсь. Но умру.

То есть на реальность, которая изначально и побуждает мой вопрос, я никак с помощью принятой мною на вооружение объяснительной модели воздействовать не могу.

Правда, у меня есть иллюзия, что я каким-то образом на неё повоздействовал, и этого оказывается достаточно. Нет, сам вопрос не снят, он теперь просто спрятан, завуалирован.

8

Нечто подобное мы наблюдаем и в случае естественнонаучных объяснений.

Давайте задумаемся – каким-таким действительным инструментом влияния на биологическую реальность нас оснастила теория эволюции[5]?

Нет таких инструментов, и никаких рецептов тоже нет. «Что делать?» – непонятно (хотели ли мы и в самом деле что-то с этим делать или нет – другой вопрос).

Эволюционная теория предложила нам красивые ответы на ряд вопросов, которые кого-то (из тех, кто воспринял это «объяснение») успокоили. Но успокоенность делает последующее действие, мягко говоря, ещё менее вероятным.

Так что даже если у нас и был вопрос «что делать?», он оказывается от нас теперь в некотором смысле спрятанным.

9

Мы игнорируем вызовы реальности. Причем куда чаще, чем даже можем это представить.

Никто не бегал по улицам в ужасе и не рвал на себе волосы, задаваясь вопросом – как же так получилось, что на земле столько видов живых организмов, а мы не знаем почему?