Майкл Кеднам - Тропой Койота. Плутовские сказки

• Название: Тропой Койота. Плутовские сказки
• Автор: Майкл Кеднам
• Издательство: Литагент АСТ
• Жанр: Ужасы
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-112863-0

Добро пожаловать на страницы третьего тома серии антологий «мифической фантастики» от прославленных составителей Эллен Датлоу и Терри Виндлинг! В «Зеленом рыцаре» они исследовали лесной фольклор. В «Пляске фэйри» – наблюдали за феями, эльфами и прочими духами природных стихий. А сейчас обращают внимание читателей на трикстера – непредсказуемого и неугомонного персонажа, которого можно найти в сказках, мифах и легендах всего мира. Койот. Ананси. Братец Кролик. Лис Рейнард. Локи. Мауи. Тиль Уленшпигель. Истории о трикстерах – лукавых и могучих, беспринципных и мудрых, жестоких и обаятельных – испокон веков являются одним из основных сюжетов произведений фольклорной литературы. Теперь перед вами – двадцать шесть новых сказок и мифов о трикстерах от признанных корифеев современной фантастики – Холли Блэк, Чарльза де Линта, Патриции Маккиллипп, Джеффри Форда, Джейн Йолен и многих других.

---

– Это ты храм нашел, Элия. Японцы строят их в самых разных местах. Наверное, тот, что тебе попался, был чьим-то личным. Построенным одной семьей, или даже одним человеком.

– Выглядел он очень старым, – сказал я. – Понимаешь, не чинили его давно.

– Возможно, он заброшен, – ответила Лиз. – Может быть, человек, построивший его, умер.

– Значит, храм… – протянул я, задумчиво морща лоб. И, помолчав минуту, спросил: – А для чего он?

Лиз наклонилась вперед вместе с кухонным табуретом, радуясь моему интересу.

– Чтобы в нем жили боги, – сказала она. – Отсюда и все эти вещицы на ступеньках. Это жертвоприношения.

– Правда? – удивился я. – Вот это круто!

– Ага, – согласилась Лиз, – и это ты еще больших храмов не видел. Надо узнать, где тут поблизости крупные храмы, и съездить посмотреть. Бывают такие – огромные, народу там целая куча.

– Может быть, – неохотно сказал я.

В большие храмы вовсе не хотелось. Мой мне нравился и без кучи народу вокруг. От этого казалось, будто он – только для меня и для того, кто его выстроил. И для маленькой рыжей лисицы. Да, для лисицы, определенно. Вряд ли то же самое ощущение возникнет в большом храме, среди множества людей. А кроме этого… да, я, в общем и целом, вел себя прилично, но не хотел создавать у кого-либо впечатления, будто обживаюсь здесь. Казалось, от этого я потеряю что-то очень важное.

Я возвращался к храму в лесу еще несколько раз, но рыжей лисицы больше не видел. С одной стороны, был рад, что ее нет – из-за этого наша встреча казалась еще более особой, необычной, но в то же время немного расстроился. Уж очень хотелось еще разок прикоснуться к нежданному чуду. Уж очень хотелось понять, что оно значит. Поэтому, когда я возвращался, а лисицы на поляне не было, мне раз от раза все сильнее становилось не по себе, как до того дня, когда я отыскал лесной храм. В душе росла какая-то тоска. Иногда я ее прямо-таки чувствовал, как будто что-то твердое набухает в груди, давит на ребра. В такие моменты, когда тоска становилась особенно тяжела, я представлял себе, что там, в сердце, растет, строится храм – такой же храм, как там, в лесу – и от этого становилось чуточку легче.

Чтобы избавиться от всех этих чувств, я решил затусить с кем-нибудь из английской школы. И спросил одного пацана, Колина из Сиднея, не хочет ли он потусоваться. Сходили мы с ним в игорный центр, поговорили о том, какие у японцев шизанутые игры. Особенно нас озадачили автоматы-патинко[34]. Залы с патинко были повсюду, сверкали неоновыми вывесками на каждом углу, но ни один из нас не мог дотумкать, как играть в эту помесь пинбола с «одноруким бандитом».

– Чтобы это понять, нужно родиться японцем, – заметил Колин.

– А по-моему все это – просто ради того, чтобы гайдзинов[35] разыгрывать, – сказал я. – Толпы японцев в залах для патинко на самом деле – актеры, которым платят за то, что они притворяются, будто понимают, что делают, а нас тем временем снимают на камеры, и публика в студии, а с ней – пятьдесят миллионов японских телезрителей, сидящих по домам, угорают над тем, как глупые белые варвары из Америки и Австралии строят догадки насчет этих патинко…

– Как в романе Филиппа Дика, – со смехом сказал Колин. – Знаешь такого писателя? У него есть роман про парня, чья жизнь – на самом деле телешоу.

– А, верно, – вспомнил я. – Я, кажется, фильм такой видел. Этот Филипп Дик, небось, и сам из японцев. Иначе откуда так хорошо знает, что мир всегда не таков, каким выглядит? А уж Япония этим пронизана насквозь, от и до.

– О чем это ты? – не понял Колин.

– Ну, понимаешь, здесь все говорят одно, а думают совсем другое. Никто никогда не скажет, что чувствует на самом деле. А как рассыпаются в комплиментах твоему японскому! Нет, серьезно. Я как-то раз случайно сказал официантке «мне курицу, кудасай»[36], так она чуть на месте не растаяла!

– Не знаю, – сказал Колин. – По-моему, так оно, наверное, везде.

– А ты в Америке когда-нибудь бывал?

Колин помотал головой.

– Ну, если попадешь когда-нибудь в Штаты, тебя ждет большой сюрприз, – заверил я. – Там все что думают, то и говорят.

– Правда?

– Ага, – кивнул я. – И это просто здорово.

– Звучит угрожающе, – с сомнением протянул Колин.

– Это еще почему?

– Вот я, например, думаю много такого, чего вслух лучше не говорить. Бывает в жизни, что лучше на ссоры не нарываться, а говорить только самое важное.

Я кивнул и сказал, что Колин, пожалуй, прав, но на самом деле подумал, что мозги у него промыты, и все мои попытки хоть до кого-то дотянуться, хоть до кого-то достучаться, пошли псу под хвост. Нет, вы не думайте, Колин был парень кульный, но мне-то хотелось, чтоб меня поняли! А спорить о собственных чувствах совсем не хотелось. Я-то решил, будто мы обязательно друг друга поймем просто потому, что оба говорим по-английски. Но, видимо, внутри каждого языка есть еще языки, и они тоже могут оказаться чужими, как бы тебе ни казалось, что ты понял все от и до.

После этого дня великого разобщения я решил: лучшее средство избавиться от непокоя – съездить куда-нибудь, где жизнь разнообразнее, чем в Ами. И остановил выбор на Токио. У папы ежедневная часовая поездка туда никаких затруднений не вызывала. Если уж Токио не отвлечет от тоски и тревог, наверное, это вообще ничему на свете не под силу.

Родителям я, чтоб не возникло лишних вопросов, сказал, будто пойду с Колином в игровой центр. Ближайшая станция железной дороги находилась в Усику, всего в двадцати минутах езды. Попросил маму высадить меня у ближайшего игрового центра, сказал ей, что заберет нас мама Колина, и, как только мама уехала, побежал через улицу к станции. А дальше целый час вместе с другими пассажирами клевал носом в такт покачиванию вагона. Поезд нес нас все дальше и дальше от пригородов. Под перестук колес я все гадал, сумею ли найти там, впереди, то, что заполнит пустоту внутри. Жуткое это, надо сказать, дело – когда ищешь чего-то, и сам не знаешь, чего.

Прежде, чем я успел понять, что ищу, поезд прибыл, и, выйдя на платформу станции, я будто с головой окунулся в море карих глаз и ламп дневного света. Поток пассажиров без остановки понесся вперед. Толпа подхватила, понесла к выходу и меня. Я то и дело натыкался на чьи-то плечи, спины, локти, и только бормотал:

– Простите… простите… простите…

Какой-то японец, пробегая мимо, толкнул меня так, что я закружился волчком, а, остановившись, увидел перед собой лестницу наверх, в город.

Стоило только подняться, метро тут же показалось мне образцом тишины и уюта. Время шло к вечеру, и народу на улицах было полным-полно. Ребята в кожаных штанах, девчонки в форменных юбках католических школ, шерстяных гетрах, как у танцовщиц, и викторианских корсетах… А на углу толпилась группа девчонок в костюмах зверей – тигров, бурундуков, скунсов; на щеках нарисованы белые полосы, будто кошачьи усы. Смеясь, они что-то кричали прохожим в мегафон, а на меня уставились, будто на самого чудного типа во всем городе. Местные парни были тощими, как девчонки, и прически носили девчачьи, и по-девчачьи тоненько хихикали. И курили все до одного.

К синему небу тянулись острые шпили небоскребов. На огромных экранах вдоль стен домов мелькали кадры телешоу. Перед глазами все закружилось, да так, что я чуть не упал. Хорошо, к стенке вовремя успел прислониться.

Токио – город-оригами. Складывается, сворачивается, глядишь – и что-то новое возникает практически из ничего. Улицы петляли, сливались одна с другой, исчезали без малейшего предупреждения, а после я, немного оглядевшись и направившись в торговые центры, обнаружил и здания, спрятанные в других зданиях.

В Саншайн-сити, том самом торговом центре с семьюдесятью этажами магазинов, вошел я вроде как в игровой зал под вывеской «Намьятаун», но чем дальше шел, тем дальше тянулся и этот Намьятаун. Из современного торгового центра он превратился в закоулки древнего Токио, только вокруг было полно аттракционов и игр, где в качестве призов разыгрывались живые угри, а навстречу то и дело попадались странные персонажи – вроде Хелло Китти, но куда более злобные.

А в Тойота-билдинг целая стена была сделана в виде водопада, льющегося с высокого обрыва. Камни по краям скалы заросли цветами и лианами – может, настоящими, может, искусственными. Из здания в здание вели эскалаторы, и вскоре я как-то незаметно оказался не в Тойота-билдинг, а где-то еще. Здесь снимали рекламу часов.

– Сумимасэн! Коно хэйя ни хайтэ-ва икемасэн![37] – заорал кто-то, и меня мигом выставили со съемочной площадки на улицу.

Наступил вечер, город засиял розовыми, зелеными, синими, желтыми неоновыми огнями. Толпы на улицах сделались еще гуще, чем днем. Мимо меня прошла компания из нескольких монахов в длинных балахонах. На каждом углу стояли лотки, каждый из продавцов во весь голос нахваливал свой товар. Группы мужчин в синих халатиках, едва прикрывавших задницу, плясали посреди улицы, удерживая на плечах носилки с какими-то божками или, может, святынями. Повсюду гремели, отбивая странные ритмы, барабаны, но, сколько я ни оглядывался, ни одного барабанщика не заметил.