Мишель Макнамара - Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата»

• Название: Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата»
• Автор: Мишель Макнамара
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-113141-8

На протяжении более чем десяти лет Калифорнию терроризировал жестокий серийный убийца. На него охотились десятки полицейских. Но Мишель Макнамара стала той, кто посвятил этому расследованию свою жизнь. Год за годом она интервьюировала уцелевших жертв маньяка. Задавала вопросы детективам, ведущим его дело. Снова и снова рассматривала фотографии с мест преступлений. Упорно просеивала в поисках крупиц истины множество версий на бесчисленных форумах любителей интернет-расследований… И внезапная смерть Мишель стала для многих потрясением… Спустя почти два года ее близкие и друзья все же завершили начатое Мишель дело – издали книгу «Я исчезну во тьме». Книгу, которая помогла воплотить в жизнь главную мечту писательницы – разоблачить «Убийцу из Золотого штата».

---

В первый год учебы Бини в старших классах она по уши влюбилась в Антона – тихого блондина, который занимался легкой атлетикой. На одно из его состязаний она взяла с собой меня. Мы спрятались высоко на трибунах, чтобы поглазеть на него. Помню, каким ошалелым от любви было ее лицо, когда мы увидели, как он сорвался с линии старта. В то время я еще не понимала, что сложности старшего школьного возраста отнимают ее у меня. Вскоре мне пришлось, сидя в одиночестве на верхней ступеньке задней лестницы, ведущей из нашей кухни на второй этаж, наблюдать, как парни с короткими бакенбардами хлещут пиво в нашем уголке для завтрака под включенный слишком громко «Джокер» группы «Стив Миллер бэнд».

Все в нашей семье изображают благоговейный восторг, вспоминая о том дне 1974 года, когда в дом напротив переехали сестры Ван – моя ровесница Лайза и Крис годом старше.

– Слава богу! – ехидничают они. – Иначе что бы мы с тобой делали?

Со многими из своих ближайших друзей мои родители общались еще со средних и старших классов школы. Как и следовало ожидать, собственное умение поддерживать такие тесные связи в мире, где становится все больше кратковременного и непостоянного, служило им поводом для гордости, но вместе с тем, по-моему, создавало эффект изоляции. Очутившись вне привычной среды, они чувствовали себя немного неловко. Думаю, обоим была свойственна скрытая застенчивость. Их тянуло к более сильным натурам. Напряжение они разряжали с помощью юмора, порой довольно едкого. Особенно мама, которая, казалось, всегда что-нибудь подавляла – эмоции, ожидания. У нее были маленькие веснушчатые руки и привычка теребить собственные пальцы в любой неприятной ситуации.

Не поймите меня неправильно: оба они были энергичными, любознательными людьми, которые путешествовали, чтобы посмотреть большой мир, когда могли себе это позволить. Выступление моего отца по проигранному им в 1971 году делу в Верховном суде до сих пор изучают на уроках конституционного права. Родители выписывали журнал «Нью-Йоркер». Они всегда интересовались массовой культурой и тем, что считалось хорошим или популярным. Мама разрешила сводить ее в кино на «Ночи в стиле буги». («Теперь придется двадцать раз подряд посмотреть «Звуки музыки», чтобы забыть такое», – сказала она после этого.) Они были демократами в духе Кеннеди. «Прогрессивными в политическом смысле, – любила повторять мама, – но консервативными в социальном». Отец возил моих старших сестер, когда тем было десять и восемь лет, в центр города послушать речь Мартина Лютера Кинга. В 1984-м они голосовали за Мондейла. Но когда мне было девятнадцать, мама однажды в панике разбудила меня ни свет ни заря, потрясая полной горстью каких-то незнакомых (ей) пилюль. И не смогла заставить себя выговорить слово «таблетки».

– Ты сидишь на… – Она осеклась.

– Клетчатке, – договорила я и снова уснула.

Впрочем, наши отношения всегда были сложными. Моя сестра Морин вспоминает, как вернулась домой, когда мне было года два, и застала маму вышагивающей туда-сюда по передней веранде. «Не знаю, то ли я не в своем уме, – призналась мама, борясь со слезами, – то ли Мишель». В то время маме было сорок лет. Она вынесла родителей-алкоголиков и смерть новорожденного сына. Растила без посторонней помощи шестерых детей. Уверена, не в своем уме была все-таки я. Всю жизнь она лишь с долей шутки звала меня «ведьмочкой».

Мы постоянно выводили друг друга из себя. Она упорствовала. Я бесилась. Она царапала записки на конвертах и подсовывала их под дверь моей комнаты. «Ты эгоистка, балбеска и грубиянка, – говорилось в одной из них, особенно запомнившейся мне, – но ты моя дочь, и, конечно, я очень люблю тебя». У нас был летний дом на озере Мичиган, и я помню, как однажды днем в детстве играла с волнами, а мама читала, сидя на пляжном стуле. Я вдруг сообразила: волны достаточно высоки, чтобы я могла оставаться под водой, а потом, когда поднимется следующая волна и скроет меня из виду, быстро высунуться из воды и глотнуть воздуха. Я подождала, пока мама выпрямится и посмотрит на воду. Пока она отложит книгу. Пока встанет. Пока подбежит к воде и наберет в легкие воздуха, чтобы закричать. И только после этого вынырнула как ни в чем не бывало.

Теперь я сожалею о том, что не была к ней добрее. Я часто подтрунивала над тем, что она не выносит некоторые сцены в фильмах или передачах. Она просто видеть не могла, как кто-нибудь устраивал вечеринку, а на нее никто не приходил. Избегала фильмов, где торговцам постоянно не везло. Эту особенность я когда-то считала странной и забавной, а теперь вижу в ней признак очень ранимой натуры. Ее отец когда-то был преуспевающим торговцем, а потом его дела пошли на спад. Она видела, как ее родители слишком долго боролись с алкоголизмом и упорно делали вид, что все хорошо. Теперь я вижу ее уязвимые места. Ее родители ценили успех в обществе и пренебрегали проявлениями живого, активного маминого ума. Ей казалось, что ей препятствуют во всем. Она порой бросала резкие и язвительные замечания, но я, повзрослев, поняла, что они были отражением ее собственной подорванной самооценки.

То, чего нам недостает в жизни, либо топит нас, либо помогает выплыть, и мама не скупилась для меня на похвалы, которых не хватало ей самой. Помню, как в старших классах она отговорила меня участвовать в отборе в школьную команду поддержки. «Разве ты не хочешь, чтобы поддерживали тебя?» – спросила она. Мама бурно радовалась любым моим успехам – в учебе или литературным. Когда я оканчивала школу, мне случайно попалось письмо, которое мама начала писать несколько лет назад сестре моего отца тете Мэрилин, преподавателю богословия и выдающемуся археологу. Мама просила совета, как лучше поддержать меня на поприще начинающего литератора. «Как бы мне сделать так, чтобы она не стала писать одни только поздравительные открытки?» – спрашивала она. В дальнейшем я часто размышляла над этим вопросом, особенно в те нередкие периоды, когда была бы в восторге, если бы мне платили за составление текстов для открыток компании «Холлмарк».

Вместе с тем я чувствовала ее ожидания, перенос ее надежд на меня, и возмущалась этим. Я и жаждала ее одобрения, и тяготилась тем, что она делает ставку на меня. А она и гордилась тем, что вырастила такую свободомыслящую дочь, и обижалась на резкость моих оценок. Ситуацию усугубляло то, что, в отличие от ее поколения, мое погружалось в глубины анализа и саморазрушения. Моя мама такими самокопаниями не занималась и вряд ли стала бы. Помню, как мы с сестрой Морин однажды разговорились о том, как в детстве всех нас стригли максимально коротко.

– Тебе не кажется, что мама таким образом пыталась десексуализировать нас? – спросила я.

Морин, мать троих детей, подавила досадливый смешок.

– Подожди, Мишель, вот будут у тебя свои дети! – ответила она. – Короткие стрижки – это не десексуализация. С ними как-то проще.

Вечером накануне моей свадьбы между мной и мамой вспыхнула наша самая грандиозная ссора. Я была безработной, плыла по течению, не писала, вообще мало чем занималась, поэтому посвящала свадьбе много времени – пожалуй, слишком много. Во время предсвадебного ужина я усадила вместе группы гостей, не знакомых друг с другом, объяснив только, что у них есть кое-что общее, так что их задача – выяснить, что именно. За одним столом были собраны все, кто когда-либо жил в Миннесоте. За другим – увлеченные любители готовить.

В разгар ужина, когда я пробиралась в сторону туалета, меня перехватила мама. Я избегала ее, потому что одна из моих подруг совершила ошибку, сообщив мне, что немного раньше в тот же вечер в разговоре с ней призналась, что считает меня лучшим из всех известных ей писателей.

– А как же. Я тоже так думаю, – ответила мама. – Но не кажется ли вам, что она уже опоздала?

Ее слова больно укололи меня и вертелись в голове весь вечер.

Краем глаза я заметила, что она направляется ко мне. Теперь я припоминаю, что она улыбалась. Сразу было видно, что она всем довольна, просто хвалить напрямую она никогда не умела. Наверняка она решила, что это будет удачная шутка, и указала на столы.

– У тебя слишком много свободного времени, – сказала она.

Я обернулась к ней – уверена, в этот момент мое лицо было маской неприкрытой ярости.

– Отстань, – выпалила я.

Потрясенная, она попыталась объясниться, но я перебила ее:

– Отойди от меня. Сейчас же.

Я ушла в женский туалет, заперлась в кабинке и разрешила себе поплакать пять минут, а потом вернулась с таким видом, словно все замечательно.

Судя по всему, моя реакция ошеломила ее. Мы никогда больше об этом не говорили, но вскоре после свадьбы она написала мне длинное письмо, в котором перечислила все мои достоинства, которыми она гордится. После этого мы постепенно восстановили наши отношения. В конце января 2007 года мои родители решили съездить в круиз в Коста-Рику. Корабль отходил из порта южнее Лос-Анджелеса. Мы вчетвером – мой муж Пэттон, я и мои родители – поужинали вместе накануне их отъезда. Мы много смеялись, а утром я отвезла их на пристань. Мы с мамой крепко обнялись на прощание.